Ален-Рене Лесаж - Хромой бес
— Сеньор Сангисуэла, — сказал он ему, — не можете ли вы одолжить мне тысячу дукатов?
— Сеньор капитан, у меня их нет, — отвечал ростовщик мягко и добродушно, — но я берусь найти человека, который вам их одолжит, то есть даст вам четыреста дукатов наличными, вы же напишете вексель на тысячу, а из тех четырехсот, что вы получите, я с вашего позволения возьму шестьдесят в виде куртажа. Ведь теперь деньги — такая редкость!
— Какой страшный процент! — резко перебил его офицер. — Брать шестьсот шестьдесят дукатов за триста сорок! Что за грабеж! Таких жестоких людей надо бы на виселицу.
— Не горячитесь, сеньор капитан, — весьма хладнокровно возразил ростовщик, — наведайтесь к другим. Чем вы недовольны? Я же не навязываю вам эти триста сорок дукатов! Хотите берите, хотите — нет.
Капитану нечего было возразить на это, и он ушел; но, поразмыслив, что ехать все-таки надо, а время не терпит, и что как-никак без денег не обойтись, он сегодня утром опять пошел к ростовщику и застал его в ту минуту, когда тот выходил из дому без парика, в черном плаще с отложным крахмальным воротником, отделанным кружевами; в руках он держал крупные четки со множеством медалей.
— Я опять к вам, сеньор Сангисуэла, — сказал он ему. — Я согласен на триста сорок дукатов; крайняя нужда заставляет меня согласиться на ваши условия.
— Я иду к обедне, — степенно отвечал ростовщик. — Зайдите попозже, я вам дам денег.
— Ах, нет, нет! — воскликнул капитан. — Пожалуйста, вернитесь, это дело одной минуты; отпустите меня сейчас, я очень тороплюсь.
— Не могу, — отвечал Сангисуэла, — у меня в обычае каждодневно бывать у обедни прежде, чем браться за какое-нибудь дело; я себе поставил это за правило и решил всю жизнь свято соблюдать его.
Как ни горел капитан нетерпением получить деньги, пришлось покориться правилам набожного Сангисуэлы. Он вооружился терпением и, точно боясь, как бы деньги не ускользнули от него, последовал за ростовщиком в церковь. Вместе с ним офицер прослушал всю обедню; по окончании ее он собирался уже уходить, как Сангисуэла нагнулся к нему и шепнул на ухо:
— Сейчас будет говорить один из лучших мадридских проповедников; мне хочется послушать его.
Капитан, который и обедню-то еле вытерпел, пришел в полное отчаяние от новой проволочки, но все-таки остался в храме. Выходит проповедник и начинает громить ростовщиков. Офицер в восторге; наблюдая за выражением лица ростовщика, он думает: «Если бы удалось тронуть этого жида! Если бы он дал мне хоть шестьсот дукатов, я бы уехал вполне довольный».
Наконец, проповедь окончена; ростовщик выходит из церкви. Капитан спешит за ним вслед и спрашивает:
— Ну, как ваше мнение о проповеднике? Не правда ли, он говорит очень убедительно? Что касается меня, то я растроган до глубины души.
— Вполне с вами согласен, — отвечал ростовщик, — он отлично изложил предмет; это — человек ученый; он прекрасно делает свое дело; пойдемте и мы делать свое.
— А кто эти две женщины, что лежат рядом и так громко хохочут? — воскликнул дон Клеофас. — Они, кажется, весьма легкомысленны.
— Это сестры, похоронившие сегодня утром отца, — отвечал бес. — Он был человек угрюмый и притом настолько предубежденный против брака, или, вернее, против замужества своих дочерей, что ни за что не соглашался их пристроить, хотя к ним сватались и очень завидные женихи. Об этом и говорят сейчас его дочери.
— Наконец-то он умер, — сказала старшая, — умер бесчеловечный отец, который радовался тому, что мы не замужем; теперь уж он не будет больше противиться нашим желаниям!
— Что касается меня, — сказала младшая, — то я люблю солидность; я хочу богатого мужа, будь он хоть скотиной, и толстый дон Бланко мне вполне подойдет.
— Полно, сестрица, — возразила старшая, — мы выйдем за тех, кто нам предназначен; ведь все браки предначертаны на небесах.
— Тем хуже, — сказала младшая, — я очень боюсь, как бы отец не разорвал листка, где предначертана наша участь.
Старшая не могла не рассмеяться в ответ на эту шутку, и вот они все еще хохочут.
В соседнем доме живет в меблированных комнатах искательница приключений из Арагона. Я вижу, она смотрится в зеркало, вместо того чтобы ложиться спать. Она радуется одержанной ею сегодня победе. Она изучает различные выражения лица, одно особенно привлекательное выражение должно завтра произвести неотразимое впечатление на ее любовника. Авантюристка должна быть с ним очень осторожна, это весьма многообещающий человек; поэтому недавно она сказала одному из своих кредиторов, требовавшему уплаты долга:
— Подождите, друг мой, зайдите через несколько дней, я прибираю к рукам крупного таможенного чиновника.
— Нет надобности спрашивать, что делал сегодня вот тот кабальеро: он, вероятно, целый день писал письма, — заметил Леандро. — Сколько их у него на столе!
— И самое забавное, что все они одного содержания, — отвечал бес. — Кабальеро пишет отсутствующим друзьям; он им рассказывает приключение, происшедшее с ним сегодня днем. Он влюблен в тридцатилетнюю вдову, красивую и добродетельную женщину, он ухаживает за ней, и она его не отталкивает; молодой человек предлагает ей обвенчаться, она соглашается. Покуда идут приготовления к свадьбе, кабальеро, пользуясь своим правом навещать невесту, заходит к ней сегодня после полудня. Случайно никого не оказалось, чтобы доложить о нем; он вошел в комнату этой дамы и застал ее на кушетке в весьма легком одеянии, или, лучше сказать, почти голую. Она спала глубоким сном. Кабальеро тихонько подходит, чтобы воспользоваться случаем, и украдкой целует ее. Она просыпается и томно восклицает:
— Опять! Ах, Амбруаз, умоляю, дай передохнуть!
Наш кабальеро, как порядочный человек, тотчас же принял решение отказаться от вдовы. Выходя из комнаты, он встретил в дверях Амбруаза и сказал ему:
— Амбруаз, не входите, ваша госпожа просит, чтобы вы дали ей передохнуть.
Через два дома дальше я вижу во флигельке чудака-мужа, который преспокойно засыпает в то время, как жена упрекает его за то, что целый день его не было дома. Она была бы еще более раздражена, если бы знала, как он развлекался.
— Он, должно быть, был занят каким-нибудь любовным похождением? — спросил Самбульо.
— Вы угадали, — ответил Асмодей, — я вам сейчас все расскажу.
Человек, о котором идет речь, мещанин, по имени Патрисио; это один из тех распутных мужей, которые живут беззаботно, будто у них нет ни жены, ни детей. Между тем у него молодая, славная, добродетельная супруга и трое детишек — две дочери и сын. Сегодня он ушел из дома, не спросив, есть ли хлеб для семьи, потому что случается, что его и не бывает. Когда Патрисио проходил по главной площади, его внимание привлекли приготовления к бою быков. Вокруг арены были построены подмостки для зрителей, и особенно любопытные уже начинали занимать места.
Рассматривая публику, он увидел стройную, опрятно одетую даму, которая, спускаясь с подмостков, выставила напоказ прекрасную, словно выточенную ножку в розовом шелковом чулке с серебряной подвязкой. Этого было достаточно, чтобы воспламенить нашего влюбчивого мещанина. Он приблизился к даме; ее сопровождала другая, по повадке которой легко было заключить, что обе они искательницы приключений.
— Сударыни, — обратился он к ним, — не могу ли я быть вам полезным? Скажите — я весь к вашим услугам.
— Сеньор кабальеро, — ответила нимфа в розовых чулках, — ваше предложение принято. Мы уже заняли места, но теперь оставляем их, чтобы пойти позавтракать: мы были так неосмотрительны, что утром, выходя из дому, не выпили шоколаду. Раз вы настолько любезны, что предлагаете нам свои услуги, проводите нас, пожалуйста, куда-нибудь, где бы мы могли немного подкрепиться; но только, прошу вас, в какое-нибудь укромное местечко. Сами понимаете, девушки должны особенно заботиться о своей репутации.
Патрисио, выказывая больше чем нужно предупредительности и учтивости, сопровождает этих принцесс в пригородный трактир и заказывает для них завтрак.
— Чем вас угостить? — спросил его хозяин. — У меня осталось кое-что от вчерашнего большого пиршества: есть откормленные цыплята, леонские куропатки, молодые голуби из Старой Кастилии да еще добрая половина эстремадурского окорока.
— Чего же лучше! — сказал спутник весталок. — Сударыни, выбирайте! Что вам по вкусу?
— Что вам будет угодно, — ответили они. — Мы полагаемся на ваш вкус.
Патрисио велел подать две куропатки и два холодных цыпленка и приказал накрыть стол в отдельной комнате: ведь он будет завтракать с дамами, весьма строгими насчет приличий!
Их ввели в отдельную горницу и через минуту подали заказанные кушанья, хлеб и вино. Наши Лукреции, как особы с отменным аппетитом, жадно набрасываются на мясо, а простак, которому предстоит оплатить счет, не нарадуется, любуясь своею Луиситой — так звали красавицу, в которую он влюбился. Патрисио в восторге от ее белых ручек со сверкающим на пальце крупным перстнем, который она заработала без особого труда. Он расточает ей нежности, называет ее звездой, солнцем и до того восхищен столь приятной встречей, что даже не может есть. Он спрашивает свою богиню, замужем ли она. Та отвечает, что нет, но находится под опекой брата. Если бы она прибавила «брата по Адаму», то сказала бы истинную правду.
