Бонаккорсо Питти - Хроника
Получив указанные 50 тысяч дукатов, он тотчас же распределил их, а меня настойчиво просил вернуться в Венецию подготовить вторую оплату, которую он хотел получить в Вероне. Я всячески противился тому, чтобы покинуть его, говоря, что моя поездка не нужна, что, отправившись, я подвергаю себя опасности смерти или плена и т. п. и что я предпочитаю погибнуть в бою на его службе, чем умереть, будучи посланным за деньгами, и т. д., и тем самым и для меня будет больше славы и для моего рода больше чести останется. В конце концов он все же уговорил меня поехать туда, сказав: «Ты мне окажешь большую услугу, поехав, чем если бы сражался за меня с сотней копий»; и затем сказал: «Проси у меня, что хочешь, что я могу сделать, и будет тебе дано». Я ответил ему, говоря: «Священное Величество и т. д., раз вы этого хотите, я согласен; но, если я во время этого погибну или буду захвачен в плен, какой знак останется моим родичам, чтобы они смогли доказать, что я умер на вашей службе?». Тогда сказал он: «Я дам тебе знак моего герба, а именно золотого льва, которого ты можешь поместить над твоим старым гербом; и я возвожу в дворянство тебя и твоих братьев и ваших потомков». И тут же приказал своему канцлеру, чтобы он занес это в свой регистр, и сказал мне: «Поезжай весело, Бонаккорсо, ибо господь будет помогать тебе во всех делах и поступках, которые от меня исходят: если господь позволит, чтобы я покарал миланского тирана, этот знак, который я тебе даю, станет залогом гораздо больших почестей и выгод, кои в свое время ты от меня получишь».
Я видел, как он выступил из Тренто до того, как я сам оттуда уехал, и я проводил его немного за пределы города и оставил при нем Андреа Веттори и сер Перо да Самминьято, которым я отдал на попечение двух из моих лошадей и большую часть моих доспехов, за исключением панциря, каковой я хотел всегда иметь при себе. Отправился я в путь снова через Германию, и приехал в Венцоне, и, едучи, сложил я один из моих неуклюжих сонетов, который сейчас здесь запишу:
В ныне текущем тысяча четыреста первом году
В городе Тренто император Руперт пожелал,
Чтобы скромный мой герб навсегда собой увенчал
Его лев золотой, лежащий у всех на виду.
И велел в тот же день он канцлеру своему,
Чтобы тот свой регистр дворянский тотчас же достал
И в нем имя мое и братьев моих записал,
Чтобы лев золотой навсегда остался бы в нашем роду
И он дал привилегии нам, нас сочтя достойными званья
Благородных имперских дворян, нас и наших сынов,
И позднейших потомков, дабы эти знаки признанья
На гербе своем каждый носил бы во веки веков,
Вместе с прочими знаками чести на сем основаньи.
Как вассалы имперской короны со старых годов
Пусть же будет каждый готов
Из вас, братья мои и сыны, так вести себя, чтобы ваши слова и деянья
Отвечали всегда благородству вашего званья
И, когда я приехал в Венцоне во Фриуле, вечером явился ко мне один сьенец, с которым я подружился раньше, заходя во время своих неоднократных поездок в лавку бакалейных товаров, которую он содержал; он сказал мне, что он видел и слышал о сговоре, предпринятом для того, чтобы схватить меня на дороге, по которой я должен был ехать на следующий день; сговор был устроен и заключен тайным комиссаром герцога Миланского по имени фра Джованни Декани, каковой обещал синьору ди Пранперг передать меня в его руки за 4000 золотых дукатов, и указанный ди Пранперг обещал ему сделать это, и устроить это под видом отмщения и сведения счетов с флорентинцами Я спросил его, могу ли я довериться хозяину; он ответил, что могу вполне; и действительно, ночью в четвертом часу я сел на коня и взял с собой хозяина и одного из его слуг, чтобы не ошибиться в пути, который я выбирал в стороне от прямой дороги, по каковому пути приехал прямо в Порто Груаро, проделав 40 миль без еды и питья; оттуда морем я отправился в Венецию, а своих лошадей отослал в Падую; впоследствии, уже после смерти герцога Миланского я нашел вышеупомянутого фра Джованни в Болонье, и он признался мне, что все соответствует истине, и т. д.
Через три дня после моего приезда в Венецию пришло известие, что император потерпел поражение под Брешией[89] и что он вернулся в Тренто. Оттуда, вызванный и поддержанный нашей коммуной, венецианцами и синьором Падуанским, он прибыл в Падую через Венцоне; и после его приезда в Падую туда явилось новое посольство из Флоренции, а именно: мессер Филиппо деи Корсини, мессер Ринальдо Джанфильяцци, мессер Мазо дельи Альбицци и мессер Томазо деи Саккетти. Указанные рыцари, Андреа деи Веттори и я имели частые встречи и переговоры с императором и синьором Падуанским; не будучи вполне с ним согласен, решил я, что нам надо ехать в Венецию, чтобы склонить синьорию к единодушию с нами. Это было в декабрьские календы[90] указанного года. Отправились в Венецию, и там после многих совещаний и советов в присутствии венецианского герцога мы к согласию не пришли. Поэтому император сел на галеру, которую одолжили ему венецианцы, чтобы отправиться в Порто Груаро; а после его отъезда герцог вызвал нас и стал печалиться об отъезде императора и о благе для нас и всей Италии, говоря: «Если вы допустите, чтобы он вернулся в Германию, то герцог Миланский несомненно станет господином всей Италии», и т. д. В конце концов он несколько успокоился и попросил, чтобы один или двое из нас отправились вслед за императором и что он тоже пошлет кого-нибудь, чтобы просить его вернуться в Венецию, если мы согласимся отпустить ему то количество денег, которое он у нас просил. Мы ответили, что сделаем это, и вернулись домой. В конце концов никто не хотел подвергнуть себя опасности поездки вслед за ним, и поехал я с поручением от всех просить его вернуться и сказать, что мы ему дадим то, что он просил. Я нагнал его на следующий день в одном порту в 50 милях от Венеции. Я передал ему то, что мне было поручено, после чего он заперся со своими для совета; и, так как я ему сказал, что герцог послал сюда к нему людей по этому же делу, он заседал со своим советом с самого восхода солнца до полудня, ожидая прибытия послов герцога, которые прибыли в терцу[91] и прошли в совет; немного спустя позвали и меня, и там император мне сказал, что он возвратится, если я ему поклянусь за себя и за своих товарищей, что по его приезде в Венецию мы дадим ему 60 тысяч дукатов, каковые он просил у нас, чтобы снова привести себя в надлежащий порядок, и т. д., и я ему это обещал. Я привез его обратно в Венецию, где мое обещание было выполнено. Затем мы поехали в Падую, и здесь я оставил его в совещаниях с другими послами, а сам отправился во Флоренцию, чтобы доложить обо всем, что произошло со времени отъезда отсюда. После вернулись и прочие послы, и приехал сюда Людвиг Баварский, племянник императора, для заключения новых условий и договоров, чтобы помочь императору, либо пройти в Рим, либо, оставаясь, в Ломбардии, воевать с герцогом Миланским. И после многих совещаний и переговоров, происходивших здесь, никаких новых ассигнований для содержания названного императора он не добился; решение это могло бы привести к потере нашей свободы, если бы не внезапная смерть, постигшая герцога Миланского вскоре после того, как он взял Болонью, каковую он захватил в конце июня вышеназванного года, а потом умер в сентябре месяце. И действительно, он смог бы стать синьором всей Италии немного времени спустя, если бы, однако, победил нас. А он был в состоянии победить нас, так как уже стал синьором Пизы, Сьены, Перуджи, Шьези и Болоньи и всех их замков и синьор Лукки ему повиновался, так же как и Малатести,[92] и синьор Урбино, и вся Ломбардия была порабощена, кроме Венеции. Таким образом, его смерть спасла нас и дала возможность синьории даже развиваться и расти вплоть до сегодняшнего дня, видимо, больше по милости судьбы, или божией милости, чем благодаря доблести или разуму тех, кто нами правит. И мне кажется, что мы от этого сильно возгордились и впали в такой хаос, что пусть бы уж силы императора или другого могущественного синьора внезапно обрушились бы на нас в том самом хаосе, в каковом мы пребываем, и особенно в тех раздорах, в которых, как мне кажется, находятся наиболее могущественные и важнейшие члены нашего правительства, каковые из-за своих частных интересов и тайной ненависти забывают, как мне кажется, о благе и чести нашей коммуны. И вижу я, как из-за небрежения названных важнейших членов в наше правительство пробираются два рода граждан, а именно новые люди[93] и также многие молодые люди,[94] каковые набрались такой дерзости из-за раздоров, которые они видят среди упомянутых важнейших. И мне действительно кажется, что я вижу, как немного времени сможет пройти, чтобы в этом нашем государстве не произошли большие перемены, если только не божие соизволение, чтобы указанные наши главные люди примирились, стали бы единодушно тянуть одну веревку ради общего блага и не мешали правосудию, как в настоящее время каждый день делают они из-за своих частных интересов; а больше об этом сейчас не хочу писать.
