Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Ты видишь дом среди долины?
Мой друг, направимся туда:
Там дух капусты, дух свинины,
Там нынче варится еда!
Для супа нарезая сало,
Кто проклянет судьбу свою?
Так не обидим же нимало
Творенье Божие — свинью.

Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.

Внебрачное дитя природы
Сперва скиталось меж дерев,
Но человек от непогоды
Его укрыл в удобный хлев.
Высокий род свиньи лелея,
Столетья медленно ползли,
Чтоб тяжесть брюха и филея
Сказала — это короли.

Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.

Свинья не смыслит в марципанах,
В соленьях — а, наоборот,
Средь наиболее поганых
Отбросов корм она найдет.
Но все же лучшая кормежка
Ей, как философу, всегда:
Каштаны, желуди, картошка,
А также чистая вода.

Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни…
Благие качества свиньи.
Хозяин ведает, что надо
Не дать свинье хиреть в хлеву, —
Он пустит все свинячье стадо
Пастись на свежую траву;
Им вряд ли повредит купанье,
Но, ежели свинья больна,
Ее спасет кровопусканье
И небольшой глоток вина.

Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.

Свинья найдет и трюфель даже,
Обнюхав палую листву,
Одних назначат для продажи,
Других заколют к рождеству,
Когда верхом на стульях скачут
Во Франции, в родном краю,
И все приметы года значат:
Пришла пора колоть свинью.

Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.

Такой обычай всех устроит,
Ему хвалу произнесу:
Всегда сначала взяться стоит
За кровяную колбасу,
А после — вспомнить невозбранно,
Что в дымоходе — ветчина,
Которая всегда желанна
К стакану белого вина.

Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.

Я — как понтон, когда лишившись мачт и рей,
Руиной гордою, храня в глубинах трюма
Бочонки золота, он движется угрюмо
Среди тропических и северных морей.

Свистал когда-то ветр среди бессчетных талей,
Но — судно более не слушает руля:
Стал побрякушкой волн остаток корабля,
Матерый плаватель вдоль зелени Австралий!

Бесследно сгинули лихие моряки,
На марсах певшие, растягивая шкоты, —
Корабль вконец один среди морской дремоты,
Своих багровых звезд не щерят маяки.

Неведомо куда его теченья тащат,
С обшивки дань беря подгнившею щепой,
И чудища морей свой взор полуслепой
Во мглу фата-морган среди зыбей таращат.

Он мечется средь волн, — с презреньем лиселя
Воротят от него чванливые фрегаты, —
Скорлупка, трюмы чьи и до сих пор богаты
Всем, что заморская смогла отдать земля,

И это — я. В каком порту, в какой пучине
Мои сокровища дождутся похорон?
Какая разница? Плыви ко мне, Харон,
Безмолвный, и моим буксиром будь отныне!

С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.

Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под елочный псалом!

Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.

Ура! Живот отгнил — тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них — айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.

Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, — а снег кладет шеломы
На обнаженные пустые черепа.

По ним — султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари — вояки хоть куда.

Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина черная ревет на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.

Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что четки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят вза́шей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!

Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жестко
Под небо алое взметенный на дыбы;

Вот раздается крик — смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит, —
Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащен
К бряцанью костяков — и пляска дальше мчит.

С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.

ОН: — Что медлим — грудью в грудь с тобой мы?
А? Нам пора
Туда, где в луговые поймы
Скользят ветра,

Где синее вино рассвета
Омоет нас;
Там рощу повергает лето
В немой экстаз;

Капель с росистых веток плещет,
Чиста, легка,
И плоть взволнованно трепещет
От ветерка;

В медунку платье скинь с охоткой
И в час любви
Свой черный, с голубой обводкой,
Зрачок яви.

И ты расслабишься, пьянея, —
О, хлынь, поток,
Искрящийся, как шампанея, —
Твой хохоток;

О, смейся, знай, что друг твой станет
Внезапно груб,
Вот так! — Мне разум затуманит
Испитый с губ

Малины вкус и земляники, —
О, успокой,
О, высмей поцелуй мой дикий
И воровской —

Ведь ласки по́росли шиповной
Столь горячи, —
Над яростью моей любовной
Захохочи!..

Семнадцать лет! Благая доля!
Чист окоем,
Любовью дышит зелень поля
Идем! Вдвоем!

Что медлим — грудью в грудь с тобой мы?
Под разговор
Через урочища и поймы
Мы вступим в бор,

И ты устанешь неизбежно,
Бредя в лесу,
И на рукам тебя так нежно
Я понесу…

Пойду так медленно, так чинно,
Душою чист,
Внимая птичье андантино:
«Орешный лист…»

Я брел бы, чуждый резких звуков,
В тени густой.
Тебя уютно убаюкав,
Пьян кровью той,

Что бьется у тебя по жилкам,
Боясь шепнуть
На языке бесстыдно-пылком:
Да-да… Чуть-чуть…

И солнце ниспошлет, пожалуй,
Свои лучи
Златые — для зеленоалой
Лесной парчи.

Под вечер нам добраться надо
До большака,
Что долго тащится, как стадо
Гуртовщика.

Деревья в гроздьях алых пятен,
Стволы — в смолье,
И запах яблок сладко внятен
За много лье.

Придем в село при первых звездах
Мы прямиком,
И будет хлебом пахнуть воздух
И молоком;

И будет слышен запах хлева,
Шаги коров,
Бредущих на ночь для сугрева
Под низкий кров;

И там, внутри, сольется стадо
В массив один,
И будут гордо класть говяда
За блином блин…

Очки, молитвенник старушки
Вблизи лица;
По край напененные кружки
И жбан пивца;

Там курят, ожидая пищи,
Копя слюну,
Надув тяжелые губищи
На ветчину,

И ловят вилками добавку:
Дают — бери!
Огонь бросает блик на лавку
И на лари,

На ребятенка-замарашку,
Что вверх задком,
Сопя, вылизывает чашку
Пред камельком,

И тем же озаряем бликом
Мордатый пес,
Что лижет с деликатным рыком
Дитенка в нос…

А в кресле мрачно и надменно
Сидит карга
И что-то вяжет неизменно
У очага;

Найдем, скитаясь по хибаркам,
И стол, и кров,
Увидим жизнь при свете ярком
Горящих дров!

А там, когда сгустятся тени,
Соснуть не грех —
Среди бушующей сирени,
Под чей-то смех…

О, ты придешь, я весь на страже!
О, сей момент
Прекрасен, несравнен, и даже…
ОНА: — А документ?