Фернан Пинто - Странствия
Глава CCI
О том, что предпринял принц, сын короля, когда он узнал о гибели отца
В этот же день обо всем, что произошло, доложили принцу, сыну короля, находившемуся в своей крепости Оски, в семи легуа от Фушеу. Потрясенный известием принц, оплакав гибель отца, пожелал немедленно отправиться в город вместе с некоторыми приближенными, но это ему отсоветовал воспитатель его Финжейндоно, резонно указав, что неразумно предпринимать что-либо, не выяснив в подробностях положения дел, ибо не подлежит сомнению, что отважившиеся поднять руку на короля не постесняются убить и его, так как сил для этого у мятежников еще достаточно, между тем как у него их совершенно нет. Поэтому самое правильное собрать быстрее возможно большее количество народа, ибо с его помощью он сможет победить и наказать супостатов. Принцу совет этот показался правильным, и, позаботившись о самом необходимом при данных обстоятельствах, он приказал своим приближенным отправиться в его дворец в Шаражапане и там трубить в раковину, чем все окрестное население приведено было в такое возбужденье, что слова бессильны его описать. Следует объяснить, что по закону или обычаю, издавна принятому в Японии, всякий житель любого населенного места, как самого большого, так и самого малого, обязан держать у себя дома раковину, в которую под страхом тягчайшего наказания не разрешается трубить иначе, как по следующим четырем поводам: беспорядков и драк, пожара, воров и разбойников и, наконец, измены. По данному сигналу сразу можно определить, что произошло, ибо в случае драк трубят один раз, пожара — два, воров — три и измены — четыре. Всякий, услышавший сигнал, обязан под страхом смертной казни немедленно повторить его на своей раковине, и точно столько раз, сколько прозвучал он у первого, чтобы не было никаких ошибок и путаницы. А так как сигнал измены подается несравненно реже других сигналов, которые приходится слышать достаточно часто, всякий раз, когда он раздается, он вызывает такую тревогу в народе, что все, не теряя ни мгновения, бросают свои дела и устремляются туда, откуда его услышали. Таким образом новость распространяется с поразительной скоростью, и за какой-нибудь час перекликаются уже двадцать окрестных сел.
Но вернусь к своему повествованию: подав этот сигнал и проявив себя человеком решительным и добрым военачальником, принц удалился в некий расположенный в роще монастырь и затворился там на три дня, чтобы в великой скорби еще раз оплакать гибель отца, матери и сестер, после чего, так как народа уже собралось достаточное количество, он из монастыря вышел и занялся тем, что было необходимо для безопасности государства и наказания преступников. Первым долгом он велел отобрать у мятежников земли и сровнять с землей их дома, самим же виновным принц посулил через глашатых такие кары, что дрожь пробирала от одной мысли о них. Когда прошло семь дней со дня этого прискорбного события, принцу посоветовали заняться осуществлением своего намерения, ибо войска собралось уже довольно, а провианта для такого количества людей в этих местах не хватало; кроме того, мятежники могли рассеяться по стране. Принц внял этому совету и выступил из Оски в Фушеу с блестящим, прекрасно вооруженным и способным на любой подвиг войском общей численностью в сто тридцать тысяч человек, из коих семнадцать тысяч было конных, а остальные пешие. Когда принц прибыл в Фушеу, он был хорошо принят народом, выражавшим печаль и сочувствие по поводу гибели короля. Проследовать в королевский дворец он не пожелал, но прямо с дороги отправился в пагоду, в которой похоронен был король, и отслужил по нему пышную и дорого обошедшуюся погребальную службу по принятым у них обрядам, продолжавшуюся две ночи подряд при свете бесконечного числа светильников. После чего принцу показали залитую кровью одежду отца, и он торжественно поклялся на ней не простить никому из виновных, даже если они тысячу раз сделаются бонзами {353}, и предать огню все храмы, где они будут искать убежища. На четвертый день пребывания своего в Фушеу принц был без особых торжеств провозглашен королем, после чего с войском в сто шестьдесят тысяч человек направился туда, где находились мятежники. Гора, где они укрылись, была со всех сторон окружена, так чтобы никто из них не мог уйти. Таким образом, принц продержал их девять суток в осаде. Мятежники, видя, что ни на какую помощь извне им рассчитывать не приходится, предпочли пасть в открытом бою как храбрые люди, чем трусливо погибать в окружении. Придя все к этому решению, они в дождливую и очень темную ночь спустились с четырех сторон горы и напали на королевское войско, которое в то время было уже построено и готово к бою, так как своевременно узнало о намерении мятежников. Между ними завязалась ожесточеннейшая схватка, причем и та и другая стороны проявляли такую ярость и ненависть к противнику, что через два часа после восхода солнца убитых было уже тридцать семь тысяч, в том числе все десять тысяч мятежников. Никто из них не пожелал спастись, хотя некоторые и могли бы это сделать. Молодого короля очень огорчили понесенные им потери, и он, как только бой был окончен, поспешил в город, где в первую очередь занялся оказанием помощи раненым, на что ушло очень много времени, так как их было, как говорили, более тридцати тысяч, из коих впоследствии многие не выжили.
Глава CCII
Как из Фушеу мы перешли в порт Хиаманго и что с нами там случилось
Когда мятеж, стоивший стольких жизней и той и другой стороне, был подавлен, страна оказалась опустошенной, купцы поспешили уехать, король собрался покинуть разоренный город, а мы, немногие португальцы, еще задержавшиеся в Фушеу (ибо, как только позволила обстановка, мы вернулись в гавань), отчаявшись и в надежности этого места, и в возможности сбыть в нем свои товары, снялись с якоря и перешли в другой порт Хиаманго в бухте Кангешума {354}, находившийся и девяноста легуа от Фушеу. Там мы пробыли два с половиной месяца, но не смогли продать ничего, ибо вся страна была забита китайскими товарами и сбывали их за треть покупной цены, и не было порта, бухты или залива на всем этом японском острове, где не стояло бы тридцать, сорок, а в некоторых местах даже свыше ста джонок; так было в Минато, Таноре, Фиунгуа, Факате, Ангуне, Убре и Кангешума, ибо за этот год прибыло из Китая в Японию более двух тысяч судов. Товаров было столько и были они так дешевы, что пико шелка, который в то время покупали в Китае за сто таэлей, продавали в Японии за двадцать пять, двадцать восемь, самое большее, за тридцать — и то с большим трудом. Все прочие товары также упали в цене, отчего мы совсем пришли в уныние, не зная, что и предпринять. Но так как господь бог наш распоряжается всем на свете и творит благо, прибегая к средствам, не всегда постижимым для нашего разума, он допустил по причинам, ему одному известным, чтобы в декабрьское новолунье, пятого числа, поднялась буря с таким сильным дождем и ветром, что все эти суда были выброшены на берег, так что в общей сложности разбилось тысяча девятьсот семьдесят две джонки, в число которых вошли и двадцать шесть португальских, причем утонуло пятьсот португальцев и еще тысяча христиан и погибло товара на восемьсот тысяч крузадо в покупных ценах; китайцы же, как нам говорили, потеряли не только тысячу девятьсот тридцать шесть судов, но еще товаров на десять миллионов золотом и сто шестьдесят тысяч человек. От этого огромного и прискорбного крушения уцелело, и то лишь чудом, десять или двенадцать судов, среди которых было и то, на котором находился я. Теперь уже мы могли назначать те цены, которые нам вздумаются. Распродав свои товары и закупив новые, мы приготовили все для обратного плавания и собирались сняться с якоря утром в крещенье. С одной стороны, мы, разумеется, были весьма довольны, что так выгодно устроили свои дела, но, с другой, крайне, удручены, что это нам удалось сделать лишь вследствие гибели стольких жизней и такого количества добра, как у наших, так и у иностранцев. Когда мы уже выбрали якоря и поставили фок, чтобы выйти и море, у нас внезапно лопнул гротафал, и гротарей, рухнув на шкафут, разлетелся на четыре куска, отчего нам пришлось снова стать на якорь и отправить на берег шлюпку за новым реем и плотниками, чтобы они нам его наладили. Одновременно мы послали подарок местному коменданту, чтобы он поскорее прислал нам необходимое. Взятка подействовала, ибо весьма скоро мы получили требуемое, и притом лучшего качества, чем то, что у нас было. Когда мы снова собрались сняться с якоря, у нас оборвался якорный канат у скобы, а так как на корабле у нас было всего лишь два якоря, мы были вынуждены сделать все возможное, чтобы достать его, так как без него мы обойтись не могли. Поэтому мы отправили на берег за ныряльщиками, и за десять крузадо, что мы им заплатили, они скоро обнаружили якорь на глубине двадцати шести брас и закрепили на нем перлинь, после чего при участии всего экипажа мы с великим трудом выбрали его. На это ушла большая часть ночи, но, едва рассвело, мы подняли реи, собираясь отправиться в путь. Когда фок у нас был уже надлежащим образом обрасоплен и грот начал надуваться, внезапно заштилело; нас подхватило сильное течение и понесло в сторону выдававшегося в море крутого утеса. Мы верно бы погибли, так как ни наши усилия, ни старания ни к чему не приводили, если бы не прибегли к самому верному и надежному средству, а именно: обратились с горячей молитвой к царице небесной, чудесное вмешательство которой избавило нас от этой опасности. В то время когда мы были охвачены страхом и поглощены мыслями, как бы спастись, внимание наше привлекли два всадника, с великой поспешностью спускавшиеся с вершины холма. Они размахивали какой-то тряпкой и громко кричали нам, чтобы мы взяли их с собой, чем возбудили наше любопытство и желание узнать, что это за люди, вследствие чего приказано было спустить на воду вооруженную маншуа. Так как этой ночью бесследно скрылся мой слуга вместе с тремя другими и я думал, что эти люди могут мне что-либо о них сообщить, и попросил капитана корабли Жорже Алвареса отправить меня на этой шлюпке, что он и сделал, придав мне еще двух гребцов. Когда мы добрились до берега, всадники уже ожидали нас, и один из них, видимо, лицо более значительное, сказал мне:
