Фернан Пинто - Странствия
При этих словах собравшийся народ пришел в такое возбуждение, что радостно захлопал в ладоши, оглашая воздух страшными криками:
— Exirau opaeum! — что означает: «Прославлен будь, господин».
Когда с этим было покончено, исполненные благочестивого рвения священники забрали куски покойного короля вместе с внутренностями и всем, что было из него извлечено, отнесли их со знаками величайшего почтения на место, расположенное несколько ниже, и возложили на костер из драгоценных пород сандала, орлиного дерева и стиракса, после чего три священника подожгли его с трех сторон. Затем, следуя какому-то диковинному обряду, совершили множество жертвоприношений животных, по большей части баранов, которым они отсекали головы.
Тело горело всю ночь до утра; пепел был собран и уложен в серебряную раку и отнесен торжественной процессией, в которой участвовало более десяти тысяч жрецов, в храм Киая Лакаса, бога тысячи божеств, где его поместили в нишу наподобие придела, всю покрытую золотом. Таков был конец короля Пегу Шеминдо, которого те два года с половиной, что он правил, чтили так, как, сдается мне, не чтили никакого другого монарха. Но так уж устроен свет.
Глава CC
Как из королевства Пегу я отравился в Малакку, а оттуда в Японию и о чрезвычайном происшествии, которое там имело место
Смерть доброго сиамского короля и прелюбодеяние преступной королевы, его супруги, о которых я выше подробно сообщал, положили начало и были первопричиной распрей и жестоких войн, свирепствовавших в Пегу и в Сиаме в течение трех с половиной лет и приведших к великому кровопролитию и разорению, как явствует из того, что я только что рассказал. В конечном счете бирманский король Шаумигрен сделался безраздельным властителем королевства Пегу. Но больше я сейчас о нем говорить не буду и перейду к событиям в других странах, пока этот самый бирманский король Шаумигрен не пойдет походом на королевство Сиам с таким огромным войском, которого даже в Индии не собирал еще ни один король, ибо числило оно миллион семьсот тысяч воинов и шестнадцать тысяч слонов, из коих девять тысяч было грузовых, а семь тысяч боевых. Эта экспедиция, как мне потом говорили, стоила нам гибели двухсот восьмидесяти португальцев, в число которых вошли два монаха-доминиканца, которые в то время проповедовали в этих краях. Но сейчас я хочу вернуться к тому, от чего я уже столько раз отклонялся. После того как успокоились все описанные мною волнения, Гонсало Пашеко отбыл из Пегу вместе со всеми жившими там португальцами, которых, как я уже говорил, освободил новый бирманский король, приказав вернуть им их товары, даровав им некоторые вольности и обласкав многими милостями. Все мы, сто шестьдесят человек, сели на пять кораблей, стоявших в это время в порту Козмин, одном из главных городов этого королевства, и рассеялись, словно паломники в Индии, по разным местам, где каждый рассчитывал повыгоднее устроить свои дела. Я вместе с двадцатью шестью спутниками направился в Малакку и, задержавшись там всего лишь на месяц, поспешил отправиться в Японию с неким Жорже Алваресом из Фрейшо-де-Эспада-а-Синта на корабле коменданта крепости Симана де Мело, который шел туда по торговым делам.
Мы уже двадцать шесть дней плыли с сильным попутным муссоном, когда увидели остров под названием Танишума, в девяти легуа к югу от южной оконечности японской земли и, взяв на него курс, на другой день стали на якорь посреди бухты, являющейся гаванью города Гуанширо, наутакин которого из любопытства и ради того, чтобы увидеть нечто новое и неведомое, сразу же самолично явился к нам на корабль и, изумленный видом его и устройством парусов, ибо это было первое европейское судно, посетившее эти места, выразил большую радость по поводу нашего прихода и всячески уговаривал нас остаться здесь торговать, однако Жорже Алварес и прочие купцы не согласились, так как нашли стоянку недостаточно безопасной в случае шторма. Поэтому на следующий день мы снялись с якоря и взяли курс на королевство Бунго, на сто легуа севернее. По милости господа нашего на шестой день плаванья мы благополучно стали на якорь против города Фушеу, где были хорошо приняты и королем и населением. Нам было оказано много милостей, и мы были освобождены от пошлин. Все шло бы хорошо и дальше, если бы за грехи наши в течение тех немногих дней, что мы стояли в Фушеу, короля Бунго не убил один из его вассалов по имени Фукарандоно, могучий феодал и сам сюзерен многих вассалов, владевший большими землями и получавший с них значительные доходы. Следует сказать, что в это время при дворе здешнего государя находился некий юноша по имени Аширандоно, племянник короля Аримы, который из-за притеснений, учиненных ему дядей-королем, уже с год, как переселился в Бунго и намеревался никогда более не возвращаться к себе на родину. Судьба, однако, оказалась ему благоприятной: дядя его умер, а так как прямого наследника он не оставлял, то завещал корону Аширандоно. Фукарандоно, о котором я только что упомянул, видя, как выгодно было бы ему выдать свою дочь за Аширандоно, попросил как милости у короля Бунго послужить ему в этом деле посредником, на что последний сразу же согласился. С этой целью король как-то раз пригласил принца поехать с ним в находившийся в двух легуа от города лес, где была прекрасная охота, а также и иные развлечения, к которым принц, как говорят, питал большую склонность. Там король поговорил с принцем о женитьбе на дочери Фукарандоно, сказав, что брак этот доставил бы ему большое удовольствие, и принц охотно согласился, чем весьма обрадовал короля. Он вызвал Фукарандоно к себе в город, рассказал ему об успехе сватовства и наказал ему немедленно же отправиться благодарить молодого человека, да и впредь обходиться с ним как с любимым сыном, чтобы больше расположить его к себе, ибо от этого и отец и дочь только выиграют. К этому король добавил, что и он не раз подумывал женить его на собственной дочери. Фукарандоно бросился к ногам государя и поцеловал их, выказав свою признательность в выражениях, сообразных с милостью и честью, которые благодаря посредничеству короля оказал ему господь. От него он немедленно поехал к себе во дворец, где с великим возбуждением и радостью рассказал о случившемся жене, детям и родственникам, чем всех их весьма обрадовал. По этому случаю все обменялись подарками, как это принято у них делать при помолвках важных лиц.
Мать невесты, особенно польщенная предстоящей свадьбой, вне себя от радости, направилась в покой, где молодая девушка занималась в это время рукоделием в обществе нескольких благородных девиц из своей свиты, и отвела ее за руку в зал, где находился ее отец и многочисленные ее братья, дядюшки и прочие родственники. Все принялись ее поздравлять с великой честью, титулуя ее, величеством, как будто она стала уже королевой Аримы. Так прошел этот веселый день в празднествах, пирах и взаимных посещениях дам, причем невесте было преподнесено множество драгоценных подарков. Но так как в делах такого рода благополучие или неблагополучие их определяется не по началу, а по концу, из доброго и радостного начала этой помолвки проистекло в дальнейшем столько бед и несчастий, что сравнить их можно разве с тем, что случилось незадолго до этого в Сиаме, о чем я уже ранее рассказывал. Утверждаю я это с полной уверенностью, ибо был очевидцем и тех и других событий и при этом чуть не поплатился жизнью. Итак, весь этот день прошел в приемах различных знатных персон, но среди всеобщего ликованья лишь невеста не выражала удовольствия, ибо была без памяти влюблена в молодого дворянина, сына некоего Гроже Аруна, титул которого соответствует нашему баронскому, хотя молодой человек этот по родовитости, имущественному положению и весу значительно уступал Фукарандоно, отцу невесты. Доведенная до крайности любовью, которую она к нему питала, молодая девушка, едва стемнело, послала к нему женщину, являвшуюся посредницей в ее любовных делах, умоляя похитить ее из отцовского дома, прежде чем она пойдет на какой-нибудь отчаянный шаг. Молодой человек, также питавший к ней нежные чувства, пришел на свидание туда, где они обычно встречались, и девушка упрашивала его до тех пор, пока юноша не увел ее из дома отца и не спрятал в монастыре, настоятельницей которого была одна из его теток. Там она оставалась девять дней в полном неведении того, что происходит дома. На другое утро ее воспитательница пришла за ней, но, не найдя ее там, где оставила накануне вечером, прошла в покои ее матери, ибо считала, что по случаю торжества она занята своими нарядами или чем-нибудь в этом роде, но так как не нашла ее и там, вернулась в ее спальню и обнаружила, что одно из окон, выходящих в сад, приоткрыто и к решетке прикреплена веревка, сплетенная из разодранной на полосы простыни, а внизу под окном лежит одна из сандалий девушки. Представив себе, что могло случиться, она обезумела от ужаса и, не помня себя, бросилась предупредить мать, которая еще лежала в постели. Последняя, потрясенная этим известием, немедленно встала и бросилась обыскивать комнаты служанок, полагая, что дочь могла в них спрятаться, но, не найдя ее, была так удручена, что упала на пол как бы в припадке и тут же умерла. Фукарандоно, который еще ничего не знал о случившемся, услышав крик и суматоху, поспешил узнать, в чем дело, и, удостоверившись в бегстве своей дочери, немедленно вызвал некоторых своих родственников. Последние, изумленные столь неожиданной и неприятной новостью, поспешили явиться к нему, после чего все стали думать, что надлежит предпринять в этом случае. Решено было прибегнуть к самым жестоким мерам. Начали с пристрастием допрашивать женщин, проживавших в доме, но ни одна из них ничего не смогла сказать. После допроса всем ста женщинам отрубили головы, а некоторых, занимавших более высокое положение, разрубили даже на куски, полагая, что все они соучастницы в этом деле. Высказывались самые разнообразные предположения, где она может находиться, и наконец решили, что дальше действовать не следует, пока не будет поставлен в известность король, что и было немедленно сделано. Фукарандоно очень просил государя отдать приказ обыскать некоторые дома, которые ему указали, но король не захотел пойти на это, не желая оскорблять их хозяев и опасаясь возмущения, которое мог вызвать подобный шаг. Фукарандоно, обиженный на короля за то, что тот не захотел удовлетворить его просьбу, вернулся к себе домой вместе со своими родичами и решил с ними самостоятельно сделать то, что казалось ему необходимым для восстановления своей чести, ибо только слабые и беспомощные люди, неспособные сами постоять за себя, обращались, по его мнению, за помощью к закону. Надо знать, что японцы самый щепетильный на свете народ в вопросах чести, поэтому Фукарандоно решил довести до конца свой замысел, не считаясь ни с какими препятствиями. С этой целью он созвал всех своих родственников, находившихся при дворе, и все они собрались у него в ту же ночь. Он объяснил им свое намерение, и все нашли его правильным и достойным одобрения. Не медля более, они бросились в те дома, где, как им казалось, могла укрыться девушка, но хозяева их, подозревая о возможном вторжении, уже приготовились к отпору. Из-за этого свалка и резня произошли такие, что за короткий промежуток времени, остававшийся до рассвета, и с той и с другой стороны было убито более двенадцати тысяч человек. Король, услышав о побоище, поспешил на место происшествия со своей охраной, намереваясь примирить противников, но последние дошли до такого остервенения, что не только не захотели его слушать и проявили к нему полнейшее неуважение, но даже обратили на него свою злобу. Потеряв значительную часть своих воинов, король вынужден был отступить с уцелевшими и скрыться во дворце, но и это ему не помогло, ибо разъяренные противники ворвались в его покои и перебили там всех, начиная с короля, причем количество убитых, как утверждали, превысило пятнадцать тысяч человек, в том числе двадцать шесть португальцев из сорока, находившихся тогда при дворе. Не удовлетворившись этим чудовищным побоищем, эти слуги сатаны принялись громить дворец королевы, которая в это время лежала больная, и убили ее, трех ее дочерей и пятьсот с лишним прислуживающих ей женщин, после чего, охваченные безрассудной страстью разрушения, подожгли с шести или семи сторон город, и пожар, раздуваемый сильным ветром, принял такие размеры, что за каких-нибудь два часа большая часть Фушеу была превращена в пепел. Мы, семнадцать уцелевших португальцев, с большим трудом добрались до нашего корабля, на котором нам чудом удалось спастись, снявшись с якоря и выйдя в море. Как только рассвело, все мятежники, которых к этому времени оставалось еще десять тысяч, ограбив город, разбились на два отряда и удалились на вершину крутой горы под названием Канафама, где и укрепились. Там они намеревались избрать себе короля, который бы правил ими, ибо к этому времени Фукарандоно погиб от удара копьем, которое пронзило ему горло, и погибли все его родичи — зачинщики этого дьявольского восстания.
