Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Отраден день, когда живешь
Дневным отрезком,
И свод небес вдвойне пригож
Лазурным блеском.

Но синева, явясь тебе,
Лишь боль умножит,
Коль место ей в твоей судьбе
Найтись не может.

Ах, если б зелень дальних гор,
Поля и реки
Вобрать и в сердце и во взор,
Вобрать навеки!

Но время обрывает нить
Как бы невольно.
Пытаться миг остановить —
Смешно и больно.

Лишь созерцать, как хороши
Лазурь, дубрава —
Кто не отдаст своей души
За это право?

Я грежу. Вряд ли это что-то значит.
Сплю, чувствуя. В полуночной тиши
Рассудок в мысли мысль упорно прячет,
И нет в душе души.

Я существую — это ложь, пожалуй.
Я пробуждаюсь — это тоже бред.
Ни страсти нет, ни власти самой малой,
Простейшей воли нет.

Обман, оплошность разума ночная,
Навязанное тьмою забытье.
Спи, о других сердцах не вспоминая,
Спи, сердце, ты ничье.

Важно ль, откуда приносят
Запах чуть слышный ветра,
Если ответа не просит
Сердце о смысле добра?

Зачаровав, убаюкав,
Музыка льется в тиши —
Важно ль, что магия звуков
Гасит порывы души?

Кто я, чтоб с миром делиться
Тем, что несет забытье?
Если мелодия длится —
Длится дыханье мое.

Благо вам, благо! — безвольно
Я помаваю платком.
Счастливы будьте: вам больно.
С болями я не знаком.

Жизнь моя, повесть живая,
Но становлюсь сиротлив,
Словно сквозь сон прозревая,
Что оборвется прилив.

И, не спеша поначалу,
Словно пресытясь борьбой,
Хлынет навеки к причалу
Дней беспощадный прибой.

Здесь, в бесконечность морскую глядя, где свет и вода,
Где ничего не взыскую, где не влекусь никуда,
К смерти готовый заране, вверясь навек тишине,
Так и лежал бы в нирване, и отошел бы во сне.

Жизнь — это тень над рекою, что промелькнет ввечеру.
Так по пустому покою тихо идешь, по ковру.
Бредни любви суть отрава: станет реальностью бред.
Столь же бессмысленна слава, правды в религии нет.

Здесь, от блестящей пустыни прочь отойти не спеша,
Знаю: становится ныне меньше и меньше душа.
Грежу, не веруя в чудо, не обладав, отдаю
И, не родившись покуда, смерть принимаю свою.

Необычайна услада: бризом прохладным дышу,
И ничего мне не надо: бриза всего лишь прошу.
Это на счастье похоже, то, что дано мне теперь:
Мягко песчаное ложе, нет ни страстей, ни потерь.

Выбрав тишайшую участь, слушать, как плещет прибой,
Спать, не тревожась, не мучась и примирившись с судьбой,
В успокоенье отрадном, от изменивших вдали,
Бризом пронизан прохладным здесь, у предела земли.

Ветер нежен, и в кронах древесных
Без него зарождается дрожь.
Спит молчанье в пределах окрестных.
Даль, куда и зачем ты зовешь?

Я не знаю. По собственной воле
Меж собой и природою связь
Создаю, на зеленое поле
Как тяжелый мешок повалясь.

И душой — словно спинкой звериной,
Обращенной в простор голубой, —
Ощущаю, как бриз над долиной
Бытие подменяет собой.

Взором медленным шарю без толку,
Нет ли в поле кого, на виду?
В стоге сена ищу я иголку —
Дай-то Бог, ничего не найду.

Кто в дверь стучит мою,
В столь горькую годину —
Постиг ли, как таю
Своей души кончину?

Он тайну ли постиг
Моей судьбы несчастной?
Как ночью каждый миг
Томлюсь тоской напрасной?

Что на устах — печать?
Что прозябаю сиро?
Зачем же в дверь стучать
До окончанья мира?

Старая песня в соседней таверне:
Скольким похожим внимал на веку.
Слушаю, в сумрак уставясь вечерний,
И без причины впадаю в тоску.

Пусть я не знал этой песенки старой,
Это не важно, не важно ничуть.
До крови ранено сердце гитарой,
Кончились слезы — а то бы всплакнуть.

Вызвана кем и явилась откуда
Эта печаль, не моя и ничья?
Всем на земле одинаково худо,
Прошлое — вечная боль бытия.

Жизнь завершается, скоро — в потемки.
Грустная песня, печальная весть.
Есть лишь мотив, незнакомый, негромкий.
Есть только то, что пока еще есть.

Сон безысходный коснулся чела —
Тягостен, горек.
Слышу: гармоника вновь забрела
Прямо во дворик.

Вьется незримою нитью мотив,
Весел, несложен.
Разум, соломинку счастья схватив,
Странно встревожен.

Ритмику танца ловлю на лету —
Смерть всем заботам!
Сердце, отдай же свою теплоту
Простеньким нотам!

Снова мотив сквозь окошко проник —
Так же, как прежде.
Рвется душа — хоть на час, хоть на миг —
К новой надежде.

Что же, исчезнуть и ей, отгорев,
Сумрак все ближе.
Вечной гармоники вечный напев,
Не уходи же!

Если б отдаться мечте, забытью
Мог навсегда я!
Губит гармоника душу мою,
Не сострадая.

То, что видишь во сне, окружи частоколом,
Сад устрой, оборудуй дорожки к жилью,
А затем, возле самых ворот, впереди,
Посади и цветы — пусть по краскам веселым
Опознают зеваки усадьбу твою.
Там, где зрителей нет, ничего не сади.

Делай клумбы у входа как можно богаче,
На парадный фасад не жалей красоты,
За порядком приглядывай ночью и днем.
Но на заднем дворе все да будет иначе:
Пусть покроют его полевые цветы
И простая трава разрастется на нем.

Защитись от реальности жизнью двойною,
Не давай покушаться на тайны твои,
Ни морщинкой не выдай на гордом челе,
Что душа твоя — сад за высокой стеною,
Но такой, где одни сорняки да репьи
И сухие былинки на скудной земле.

В резьбе и в золоте, кадило,
Дымя, качается устало.
Стараюсь, чтоб душа следила
За исполненьем ритуала.

Но — вижу взмах руки незримой,
Неслышимую песню внемлю,
В иных кадилах струи дыма
И чую сердцем, и приемлю.

Чем длится ритуал успешней,
Тем он причастней горней славе,
Где вечен ритуал нездешний.
Явь — только то, что выше яви.

Кадило движется; повисли
Дымки, напевы зазвучали, —
Но здешний ритуал — лишь мысли
О том, нездешнем ритуале.

К подножью Божьего престола
Душа свершает путь безвестный…
И шахматные квадры пола —
Суть мир земной и мир небесный.

Мельчает род, и опустела чаша
Веселья прежнего. Уже давно
Холодный ветер — ностальгия наша,
И ностальгия — все, что нам дано.

Грядущее минувшему на смену
Ползет с трудом. А в лабиринтах сна
Душа везде встречает только стену;
Проснешься — снова пред тобой стена.

Зачем душа в плену? Виной какою
Отягчены мы? Чей зловещий сглаз
Нам души полнит страхом и тоскою
В последний сей, столь бесполезный час?

Герои блещут в невозможной дали
Былого, — но забвенную страну
Не видно зренью веры и печали;
Кругом туман, мы клонимся ко сну.

Который грех былого столь жестоко
Бесплодьем искупить пора пришла?
Зачем столь беспощадна воля рока,
Столь сердцу безнадежно тяжела?

Как победить, сникая на излете —
Какой войною и каким оружьем?
Для нашей скудной и заблудшей плоти
Ужели казнь горчайшую заслужим?

Прекрасная земля былых героев —
Под знойным солнцем средь лазурной шири.
Что высоко сияло, удостоив
Всех милостей тебя, возможных в мире! —

О, сколько красоты и славы прежней!
Надежды опьяняющая рьяность —
Увы, чем выше взлет, тем неизбежней
История: паденье в безымянность.

О, сколько, сколько!.. Вопросишь невольно,
Где все, что было? В глубине Гадеса,
Во свете черном никому не больно,
Ничьи стенанья не имеют веса, —

Кого, по воле темного владыки,
Отпустят в жизнь из царства древней тьмы,
Когда придем по следу Эвридики —
Иль станет так, но обернемся мы?

Не порт, не море, не закон, не вера —
Велеречивый, горестный застой
Царит один как мертвая химера
Над скорбной влагою, над немотой,

Народ без рода, стебель без опоры,
Предпочитающий не знать о том,
Что смерть спешит к нему, как поезд скорый,
И все в нутро свое вберет гуртом.

Сомнений и неверия стезя,
Ведущая во глубину сознанья,
Где никакою силою нельзя
Спастись от косной жажды нежеланья.

Сиротству подражая и вдовству,
Мы записать хотим рукой холодной
Тот сон смешной, что видим наяву,
Сон бесполезный, скучный и бесплодный.

Что станет со страной, среди народов
На Западе блиставшей, как маяк,
С когортой рыцарей и мореходов,
Вздымавших гордо португальский флаг?..

(О шепот! Вечер, ночь уже почти —
Сдержи слова ненужной укоризны;
Спокойствием страданье сократи
В огромном сердце гибнущей отчизны.

О шепот! Мы неизлечимы. Ныне
Нас пробудить бы, мнится, только мог
Вихрь той земли, где посреди пустыни,
У бездны на краю, почиет Бог.

Молчишь? Не говоришь? Ужель полезней
В себе лелеять слишком горький опыт,
О родина! Как долго ты в болезни —
И спать-то не умеешь. Жалкий шепот!)

О день, в тумане будущего скрытый:
Король воскресший твердою рукой
Спасет народ, и осенит защитой —
Взаправду ль Бог назначил день такой?

День очищенья от греха и срама —
Когда прийти назначено тебе,
Исполнить долг, разверзнуть двери храма,
Затмить глаза блистающей Судьбе?

Когда же, к Португалии взывая,
К душе-пустыне, дальний голос твой
Прошелестит, как благостная вайя
Над влагою оазиса живой?

Когда тоска, дойдя до крайней грани,
Увидит в час перед рассветом, как
Возникнут очертания в тумане,
Что ныне сердцу грезятся сквозь мрак?

Когда? Движенья нет. Меланхоличный
Черед часов: душа привыкла к яду
Ночной досады, вечной и обычной,
А день способен лишь продлить досаду.

Кто, родина, расправился с тобой,
Отравленною сделал и недужной,
Кто жалкой наделил тебя судьбой,
Прельщая пищей — сытной, но ненужной?

Кто вновь и вновь тебе внушает сны?
Кто вновь и вновь тебя могилой манит?
Твои ладони слишком холодны.
О, что с тобою, в жизнь влюбленной, станет?

Да, ты жива, да, длится бытие, —
Но жизнь твоя — лишь сонные мгновенья…
Все существо облечено твое
Позорною хламидою забвенья.

Спи — навсегда. Знай, греза голубая
Хотя бы не спалит тебя дотла —
Как сон безумный, что любовь любая
К тебе, о родина, — всегда мала.

Спи безмятежно, — я с тобой усну,
Волнениям подведены итоги;
Ты, у надежды не томясь в плену,
Не будешь знать ни жажды, ни тревоги.

Спи, и судьбы с тобой единой ради
Пребудут отпрыски твоей семьи
В таком же сне, и в нищенской отраде —
Обнять стопы любимые твои.

Спи, родина, — никчемна и ничтожна,
А коль узришь во сне надежды свет,
Знай, все — не нужно, ибо невозможно,
И цели никакой в грядущем нет.

Спи, кончен вечер, наступает ночь,
Спи, — ненадежный мир смежает веки,
Предсмертным взором отсылая прочь
Все, с чем теперь прощается навеки.

Спи, ибо все кончается с тобой.
Ты вечной жизни жаждала во славе
Пред этой пустотою голубой —
Быть вечным вымыслом? О, спи, ты вправе

Исчезнуть, не внимая ничему;
Для праздных душ в мечтаньях мало проку;
Вечерний час уводит нас во тьму
Навстречу ветру, холоду и року —

Так, лику смерти противостоя,
Взглянув во мрак, что мир вечерний кроет,
Промолвил римский император: «Я
Был всем, однако быть ничем — не стоит»[23].