Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Хочу забыться я, приди, разрушь мой грустный ад.
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад!
Уж легкий челн для трех персон давно наметил взгляд.
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад.

Бери от жизни все дары — таков его закон.
Вкусишь нектар эдемских струй — приносит радость он.
Увидишь, как живой водой дохнет на нас дракон.
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад.

Гуляя там, где светлый пруд раскинул гладь свою,
Мы будем созерцать дворец, весь в кущах, как в раю.
Я то спою тебе газель, а то шаркы спою, —
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад!

Небось тебя отпустит мать на пятничный намаз.
Небось судьба хотя б денек нам даст на этот раз.
Промчимся тайною тропой, нырнем в заветный лаз —
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад!

Нас будет только: ты да я, да с веслами певец.
Когда ж добьюсь я от тебя согласья двух сердец.
И тотчас прочь друзья, пиры! Вдвоем мы наконец!
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад.

Весна! Великий пир цветов, мельканье их тюрбанов.
Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов.
С цветеньем роз ее лицо возникло из туманов…
Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов!

Земля — в румянце молодом. Она в смятенье кротком.
И гиацинты ей идут, как локоны красоткам.
А соловьи! Везде приют их золоченым глоткам!
Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов.

Султан идет на пир весны, — алмазом блещут росы,
Жасмины приняли вдоль стен почтительные позы.
И стонущему соловью, смеясь, шепнули розы:
«Стоят сверкающие дни! Горят глаза тюльпанов!»

Светлей светильников окрест свечение пионов.
Павлином сад расправил хвост фонтанов и газонов.
Сто новостей из свежих уст — из свежих уст бутонов!
Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов.

Но дивный сад и с ним Недим дойдут и до экстаза,
Когда великий падишах не изречет отказа
Послушать новые стихи в сопровожденье саза.
Стоят сверкающие дни! Горят глаза тюльпанов!

Пройдись, качая гибкий стан. Зардел закат вдали.
О легконогий кипарис, власть осени продли.
Пусти соболью тьму волос едва не до земли.
О легконогий кипарис, власть осени продли.

Твоим влюбленным соловьям свобода не дана:
О розах поздно вспоминать — теперь им ты нужна.
Пройдись лужайкой взад-вперед, покуда зелена.
О легконогий кипарис, власть осени продли.

Ланитам нежным так идет пушка душистый плен.
Убрались косы в алый шелк, а были до колен!
Давно тюльпана нет в саду, но чаша есть взамен!
О легконогий кипарис, власть осени продли.

С Эдемом схож окрестный мир: вокруг плоды, плоды,
Так цену на запретный плод ужель не снизишь ты?
Один лишь тайный поцелуй, — ужель предел мечты?
О легконогий кипарис, власть осени продли!

И новый стих ко мне пришел последним из стихов.
Его души не понял я, хоть не из простаков.
Но полагаю, мой Недим, что смысл его таков:
«О легконогий кипарис, власть осени продли!»

Неужто для кого-то благо —
        твоей груди желанный зной?
Какой израненный бедняга
        спасен сей камфарой шальной?
Неужто скрылся мой бродяга,
        луны осколочек сквозной,
О деспот мой, о мой учитель,
        неужто нет тебя со мной?

Эх, высохли застолья наши,—
        пирушка ныне уж не та!
Но стало модным после чаши
        любимых целовать в уста.
Когда же, милая, когда же?
        Ах, нет у кравчего стыда!
Напомни же ему обычай,
        неужто слаб язык хмельной?

Твоих очей не вижу если,—
        на чем остановить мне взгляд?
И вмиг тоска и мрак нависли,
        пригнуть все ниже норовят.

И что за мысли, что за мысли
        гнетут который день подряд!..
Не знаю, ах, не знаю, право…
        Неужто мил тебе иной…

Как этот вздох похож по звуку
        на чанга грустное нытье.
Да, с кравчим подтвердит разлуку
        страданье, а не забытье.
Ты протянуть не хочешь руку,
        о счастье черное мое,
Столкнулся хрупкий кубок сердца
        неужто с каменной стеной?

Печаль мне объяснит не каждый, —
        где тот знаток, хочу я знать?
Недим, ты полон вечной жажды
        припасть к ногам ее опять
И милый рот найти однажды,
        испить от уст и простонать:
«Неужто найдено леченье?
        Неужто исцелен больной?..»

Ах, воскресим любовь былую,
        забытый мой кумир!
О ты, чьи брови — полумесяц,
        приди, затеем пир.
Ты в чашу обратись литую
        и освети весь мир!
О ты, чьи брови — полумесяц,
        приди, затеем пир.

Ты исподлобья глянешь пьяно, —
        и тут конец всему!
Ты поиграешь стеблем стана, —
        кинжал я в грудь приму!
Приди, как прежде, без обмана,
        по зову моему,
О ты, чьи брови — полумесяц;
        приди, затеем пир.

Моим незаживленным ранам
        довольно уж болеть.
Моим стенаньям постоянным
        ужель звучать и впредь?
Приди же, госпожа, пора нам
        опять любить, гореть!
О ты, чьи брови — полумесяц,
        приди, затеем пир.

Твоя изящная беседа
        необходима мне,
Лицо, исполненное света,
        является во сне —
Когда же въявь случится это,
        не в день ли Топхане?
О ты, чьи брови — полумесяц,
        приди, затеем пир.

Я льщусь надеждою нетщетной,
        что аромат волос,
И каждый взгляд, и всякий жест твой
        нам явят праздник роз.
Недим падет твоею жертвой,—
        так обойдись без слез.
О ты, чьи брови — полумесяц,
        приди, затеем пир!

Любимая, глянь, что за прелесть закат!
        Где запрет на эти дары?
Пусть ищет взгляд золотой Садабад, —
        он выше всякой горы.
Исфаганский Чарбаг черным дымом объят —
        это зависти злые костры:
Ведь ищет взгляд золотой Садабад, —
        он выше всякой горы.

Пришла весна, и земля что Эдем,
        вдруг подаренный нам Творцом.
И сотни тюльпанов горят весь день
        перед верным твоим певцом.
Так и ластятся к солнцу, но лишь затем,
        чтоб напомнить тебя лицом.
И мчится взгляд в золотой Садабад, —
        он выше всякой горы.

Что выберешь ты, словно в нечет и чет, —
        блеск журчащего серебра
Иль заросли трав, где река течет,
        где цветами пахнут ветра?
А быть может, равнина тебя влечет?
        А быть может, влечет гора?
Но ищет взгляд золотой Садабад, —
        он выше всякой горы.

Сестру по звезде ты не встретишь нигде, —
        посети мой пустынный рай.
Не боясь греха, приходи в наш грот
        и за грех свой не отвечай —
На меня падет, пусть мне попадет,
        коль узнает мать невзначай…
Ах, помнит взгляд золотой Садабад, —
        он выше всякой горы!..

Канал, пронизанный солнцем до дна,
        свой серебряный выгнул стан.
Страницы равнин словно книга одна:
        словно книга Нихалистан[113].
Ты из сада на гору взойди дотемна
        и проникнешь в тайну из тайн:
Затем и взгляд, чтоб искать Садабад, —
        он превыше всякой горы!

Восток и Запад услышат весть
        из легких уст ветерка,
Хоть много чудес в этом мире есть, —
        подобного нет пока.
Ему, о любимая, высшая честь
        и сверкающая строка:
«Пусть ищет взгляд золотой Садабад, —
        он выше всякой горы!»