Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Тебе, рыдающий, не лучше ль терпеливо
Ждать возвращения огня в твое огниво?

Тот, кто унынию подвержен в скорбный час,
Способен лишь на то, чтоб слезы лить из глаз.

Но не жалейте слез над гробом Джаафара:
Из жителей земли никто ему не пара.

Когда мы восхвалить достоинство хотим,
Всего уместнее одно сравнить с другим.

Благоуханьем ренд{257} не стал бы славен прежде,
Чем дерево кулям раскрыло листья в Неджде.

Неодинаково скорбит о друге друг —
Один в минуты встреч, другой в часы разлук.

Блаженно спящая покоится зеница,
Но устает, когда бессонницей томится.

Терзайся, если жизнь у гробовой плиты
И мог бы выкупить, да поскупился ты.

Звезда высокая, блуждающим в пустыне
Он путь указывал — и закатился ныне.

Он ближе, чем рука — руке, и навсегда
Останется теперь далеким, как звезда.

Рок, исполняющий жестокие угрозы,
Испепеляющий обещанные розы,

Какой обновы ты не превратил в старье?
Кто выжил, испытав нашествие твое?

Ты гордого орла хватаешь выше тучи,
Ты дикого козла свергаешь с горной кручи.

И благородному и подлому — свой срок,
Но смоет их равно могучий твой поток.

От знаний пользы нет, ум — тягостное бремя,
Неразумение доходней в наше время,

И опыт жизненный к спасенью от невзгод
В уединение разумного зовет.

Но, как язычники кумирам рукотворным,
Так сердце молится своим страстям тлетворным.

Приучен к бедствиям течением времен,
Я радуюсь цепям, которым обречен.

Когда бы стоимость себе мы знали сами,
Не похвалялся бы хозяин пред рабами.

Мы — деньги мелкие, мы — жалкая казна,
Нас тратят, как хотят, дурные времена.

Вчерашний день еще совсем недавно прожит,
Но выкормыш земли вернуть его не может.

Младенцу малому при тождестве могил
Уподобляется мудрец в расцвете сил.

И все равно теперь лежащему в могиле —
Под брань иль похвалы его похоронили.

Когда приходит смерть, равно бессилен тот,
Кто одинок, и тот, кто воинство ведет.

Потомка своего иль пращура хороним,
Равно мы слезы льем, печалимся и стонем.

Зачем же у детей, рождая их на свет,
Мы отымаем то, чего добился дед?

К почету следует идти дорогой правой,
А мы наследственной довольствуемся славой.

Когда б врожденных свойств лишился человек.
Богач в ничтожестве влачил бы жалкий век.

По маю месяцу скорбит душа людская,
А нужен ей не май, а только розы мая.

Мы просим господа с небес, как благодать,
Жизнь долголетнюю любимым ниспослать.

Нам сердце веселят влачащиеся годы,
Хоть и сулят они обиды и невзгоды.

Кто человеку враг? Его душа и плоть.
От воинов твоих избави нас, господь{258}!

Беда влюбленному от собственного пыла,
Мечу булатному — от верного точила.

Те, что румянец щек от ласки берегли,
Покорно падают в объятия земли

И терпят гнет ее, а мы и не успели
Забыть их жалобу на тяжесть ожерелий.

О, если б жаждущий, склоняясь над ключом,
Заране видел смерть, змеящуюся в нем!

Храбрец, чьей волею дорогами погони
Стремились красные и вороные кони,

Муж, океан войны в испытанном седле
Пересекавший вплавь на горестной земле,

Муж, для которого был как удар в лицо
Удар, чуть тронувший его брони кольцо,

Могучий муж — в бою, и нет врага в округе,
Способного копьем достичь его кольчуги.

Удары сыплются, растет их быстрый счет:
Так счетчик-фокусник число к числу кладет.

В один кратчайший миг, а может быть, быстрее
Он войско повернул десницею своею.

Но тут коварный рок спешит врагам помочь
И день блистательный преображает в ночь.

О брат погибшего под бурный гул сраженья!
Пять сыновей его — порука утешенья.

Беда пришла к тебе терпенье вымогать;
Не отдавай его, оно тебе под стать.

На бога уповай, затем что он, единый,
Источник истинный отрады и кручины.

От смерти не уйдут и превратятся в прах
Копье в чехле своем и меч в своих ножнах.

Кто и мечтать не мог при жизни о покое,
Вкушает под землей забвение благое.

И как находит лев жилье в лесу густом,
Так солнце истины да придет в каждый дом.

Человек благородный везде отщепенец
Для своих соплеменников и соплеменниц,—

Он вином темно-красным их не угощает
И неопытных девственниц не обольщает.

Наилучшая доля на свете — смиренье:
Даже хлеб наш несытный — благое даренье

Рассыпается пеплом сгоревшая младость,
И чертоги средь звезд человеку не в радость

На любовь я отвечу любовью по чести,
Буду льстить, и любовь ослабеет от лести.

Завершается детство к пятнадцатилетью,
К сорока увлеченья не кажутся сетью.

Ты навряд ли доволен одеждой простою,
Но глупцом прослывешь без абаи{259} зимою.

Возрастает на этой земле каменистой
Защищенный шипами терновник душистый.

Нет еще окончанья Адамову роду,
Но женитьбой свою не связал я свободу.

Амр зевает, и Халид{260} зевнул большеротый,
Но меня миновала зараза зевоты.

Крылья знаний меня от людей отлучили,
Я увидел, что люди — подобие пыли.

Опален мой камыш и подернут золою,
И теперь я бессилен исправить былое.

Пред судьбою склоняется лев, не противясь,
Держит страх куропатку степную, как привязь.

Радва{261} и не заметила воинств на склонах,
А Куба{262} захлебнулась в походных знаменах.

Преступленье свершает отец, порождая —
Все равно — мудреца иль правителя края;

Чем твой сын даровитей, тем выше преграда
Между вами, тем больше в душе его яда:

Тьмы загадок на сына обрушил ты разом,
Над которыми тщетно терзается разум.

Днем и ночью писателей алчная стая
Завывает, к обману людей призывая.

Смерть таится средь скал и в долинах просторных
И на поиски жертв посылает дозорных.

Лев дрожит, если близко мечи зазвенели.
Как судьбы не страшиться пугливой газели?

Молюсь молитвой лицемера, прости, мой боже!
Но лицемерие и вера — одно и то же.

Порою человек бывает приятен с виду,
А слово молвив, заставляет глотать обиду.

Твердить без веры божье имя и лгать о боге —
Нам с лицемерами такими не по дороге.

Побольше скромности! Я — людям не судья.
Не покриви душой — себя судил бы я.

Когда нам, господи, забвенье ниспошлют,
И мы в земле найдем последний свой приют?

Но не спешит душа из-под недвижных век:
Вплоть до нетления страдает человек.