Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

О ты, чей сладок поцелуй и столь же сладок рот,
Твой сладок смех, а речь твоя намного слаще сот.
Сладкоречив и попугай, но сладостью речей
Со сладкоречием твоим в сравненье не идет.
Из сахарного тростника у портретиста кисть,
Но сладость лика твоего кто кистью превзойдет?
Тоскующему сердцу мед рисунок губ твоих,
Но слаще меда он для глаз того, кто слезы льет.
Хоть сладок сахарный тростник от головы до пят,
Твой слаще стан, о кипарис, о сахаристый плод!
И хоть моя любовь к тебе для неба сердца — соль,
Ты сладость жизни, больше — ты ее сладчайший взлет.
Не диво, что Джами поет хвалу твоим устам,
Ведь слово слаще, чем они, едва ли он найдет!

Обнажила осень виноградник. Гулчехра, покинь забвенье сна!
Помни, листья жизни опадают. Так налей, любимая, вина!
Золотом ковер зеленый заткан, а из тучки небо мастерит
Решето, чтоб сыпала печально серебро на золото она.
Сад лишился летнего убранства, сладкопевцев смолкли голоса,
Лишь в шуршащих осыпью аллеях песня бегства изредка слышна.
Мертвым сном в земле уснули травы, но во сне, конечно, ждут они
С нетерпеньем трубный глас, которым воскрешенье возвестит весна.
В цветнике, что розами услады опьяненным голову кружил,
Горестей и горечи шипами трезвая душа уязвлена.
Кипарисы миновали беды, что достались розовым кустам.
Где ж ты, ветер? О, повей! Да будет жизнь вельмож тобой унесена!
Розы смысла прорастут шипами для людей, чей дух остер, Джами,
Для людей, как ты, проникших в тайны. Не за далью эти времена.

Сердце, — о мудрая птица! — глупых друзей избегай,
Сети, расставленной адом, хищных зверей избегай!
Если не принято теми, кто прямодушен и чист,
Все же людей криводушных, низких людей избегай!
Сын, родовитостью деда, саном отца не кичись,
Азбучной точности «аза» мыслью своей избегай!
От добродетельных зависть пусть не уводит тебя.
Истинно чтя добродетель, зависти к ней избегай!
Бренным земным наслажденьям вечную жизнь предпочти.
Помни о том и соблазна нескольких дней избегай!
Не отделяйся отказом: пьющие гущу равны.
Но и снискать одобренье — быть всех пьяней избегай!
Ты по призванию — дрожжи зла и добра, о Джами!
Чтобы раскованно мыслить, сути твоей избегай!

Бесхвостые ослы глупей ослов стократ!
То шейхов предают, то их они творят.
К другому через день в приверженцы идут,
Хоть этот новый шейх невежеству собрат.
В таком ни веры нет, ни пламени любви,
И дара наставлять не излучает взгляд.
Когда заговорит, такую чушь несет,
Что, если бы умолк, и олух был бы рад.
Когда же он молчит, то паству так пасет,
Что у нее мозги и косточки болят.
Из кабака его всего лишь рев пьянчуг
Летит к ушам ума сквозь алкогольный смрад.
Избавь Джами, аллах, от мерзости ханжей,
Что носят голубой кощунственный наряд!

Лицо от горя пожелтело. Что делать мне?
Тоска в меня вонзает стрелы. Что делать мне?
Вздыхая, улетаю в небо, сгораю в нем
Звездой, что искрой пролетела. Что делать мне?
Томимый мукою разлуки, я прахом стал,
И наземь пыль его осела. Что делать мне?
Любовь пьянит меня, но сердце вот-вот замрет.
Лишь кубком оживляю тело. Что делать мне?
В ночи на ложе сна стенаю, душа болит,
И слезы лью осиротело. Что делать мне?
А рок — на страже и, ликуя, все зло свое
Обрушил на меня всецело. Что делать мне?
О, горе, горе! Друг единый есть у Джами.
Расстаться небо повелело. Что делать мне?

Не тот я ныне, кто язык марает болтовнею,
Стирает кончик у пера то бранью, то хвалою.
Пустые строки — черепки, поэзия — алмазы,
Бесславны строки без любви, что сложены тобою!
Я отдал жвачке много лет, теперь кусаю локти,
Над жизнью прожитой скорблю, растраченною мною.
Теперь в слезах мои стихи цежу я сквозь овчину,
И хоть бы раз блеснула шерсть крупицей золотою!
Хотя поэзии простор поистине бескраен,
Меня стесняет край строки рифмовкою, не скрою.
Стихи — как ветер! Ну а я и дни и ночи занят
Нанизываньем слов пустых и прочей чепухою.
Я сетую: «Хочу молчать, мой работодатель,
Что всем завистникам назло столь щедрою рукою
Даешь в словесной мастерской без меры мне работу,
Не пострадаю ль, коль уйду в молчанье с головою?»
В ответ услышал я: «Джами, ты дивных тайн хранитель.
Не допусти меня открыть хранилище такое».

Везде, где поселюсь, найду тебя и там.
Клянусь, не тронусь в путь к чужим тебе местам!
В ночи на ложе сна найду тебя во сне
И в грезах наяву, что так подобны снам.
Возлюбленной найду пристанище в глазах,
Когда несу вино к слабеющим устам,
На сборище найду, где теплится свеча,
Кружась вокруг нее подобно мотылькам.
Найду и в погребке, где путники хмельны.
Далеко ли ушли — мерилом будешь нам.
И, рубище мое без колебаний сняв,
В жемчужнице найду, ныряя в море сам.
В безвестность постучась, покинь себя, Джами!
Иначе как найдешь чужую небесам?

Чудесен вкус вина из рук затмившей лунный свет,
Что на закуску поцелуй дает за чашей вслед.
Настал шавваль, окончен пост, и лучше, чем вино,
Всеочищенью от грехов противовеса нет.
Бери хмельную пиалу и смело осквернись!
Ведь бог прощает грешный год за месячный запрет.
Как в лихорадке я горю, меня бросает в жар,
Но почему твои уста столь жарки, дай ответ?!
Будь осторожен, ведь судьба невестою не раз
Коварно ставила силки холостякам во вред.
Тельцом из глины не прельстись, подобно Самири,
И пустословьем болтунов, несущих сущий бред.
И если друга красота, Джами, тебя влечет,
От шашней свахи не страдай, влечением согрет.

Певец под звуки лютни и колокольцев звон
Запел, и пир на зорьке украсил песней он.
«Вставай, ходжа[88] сонливый! Ведь жизни каждый миг
Есть вечности богатство. Не трать его на сон!
Открой для песен уши на утреннем пиру,
Хмельною мугской чашей приятно опьянен.
Пренебрегать не вздумай рубиновым вином.
Конец не за горами, что миру предрешен.
Считай своей удачей веселья каждый день,
Ведь ты, быть может, завтра издашь предсмертный стон».
Там, где хоть признак друга сумею отыскать,
Склонясь к его порогу, отвешу я поклон.
Свой дом на путь к Каабе не променяй, Джами!
Ведь каждый дом — святыня, Каабы не лишен.

Беги постящегося шейха! Намного холоднее
Его поста сорокадневка промозглой стужи дея.
Не станет странствие в жестоких долинах отреченья
Для подлеца тропою к богу — никчемная затея.
Что о царе всея вселенной поведать пастве может
Не испытавший царь-дороги хоть раз ногой своею?
Знай, наставлять напрасно тщится идущих тарикатом[89],
Кто их следов на нем не видел, кто сам слепцов слепее.
И крик его «хей-хей!» не служит мерилом опьяненья.
Боится крика птица дружбы и прочь летит, робея.
Какой он путник, если даже и двух шагов не сделал,
Глупец, что сведенья о Руме[90] приписывает Рею[91]?!
Не верит в шейха городского Джами. Нет, нет, не верит!
Мюридом быть прелестных кравчих ему куда милее.