Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

В другом обличии тебя я снова вижу:
Красивей стала ты, чем в дни былого, вижу.
Нераспустившимся тебя я знал бутоном,
Но стала розой ты пышно-пунцовой, вижу.
Твой стан по тонкости незрим, но я, на счастье,
Колечко пояса его цветного вижу.
Ты не пришла вдохнуть в меня живую душу,
И я тебя в конце пути земного вижу.
Ведь жизнь окончилась в тот час, как мы расстались,
Всех неудач, своих, теперь основу вижу.
Коль долетит к тебе мой стон-стрела, не бойся:
Щит верных душ прочней щита стального, вижу.
Чей кубок осушил Джами, что позабыл он
И этот мир и тот в чаду хмельного, — вижу!

Ты друга старого не хочешь вспомнить. Что ж!
Поздравить рад, коль ты по-новому живешь.
Теперь тебе ничей не слышен стон.
Что плакаться? Тебя слезами не проймешь!
Я счастлив быть твоим безропотным рабом,
Избавясь наконец от участи вельмож.
Мне ангелом тебя пристало называть:
Кто между смертными так ангельски хорош?!
Коль за любимую ты жизнь отдать готов,
Хоть с ней сближения заведомо не ждешь,
То сладость истинной, блаженнейшей любви
В недостижимости слиянья обретешь.
Хотя Хосров горел тоскою по Ширин,
Его судьбе судьбу Фархада предпочтешь.
Над лугом верности порхал и пел Джами, —
Как в сети горя он попался, не поймешь!

О друг, спеши к лужайке поутру, когда заря румяна!
Прибила пыль полночная роса, цветы благоуханны.
Доска земли расписана рукой чигильских живописцев,
Чья кисть творит на досках красоту во славу истукана.
К чему молить о тени облака, коль тень ракит и вязов
Зовет, манит к журчанью ручейка прохладою желанной?
Кто розами, конечно же, пленен, тот радостно-беспечный,
Свое бутоном сердце распахнул, проснувшись утром рано.
Не потому ли покраснел тюльпан, что, с розами пируя,
Он, посрамленный, увидал пустым свой кубок филигранный?
И коль тиран — усердный мохтасеб — не разобьет кувшины,
Его иные происки сочтут подарками тирана.
Прелестно утро! Чистое вино друзей пьянит приятно,
И тем Джами сегодня пристыжен, что он один не пьяный.

Нет вина веселья в чаше неба, да и надо просто быть глупцом,
Чтобы думать, будто может в чаше быть вино, коль чаша кверху дном.
Лишь невежда называет счастьем выгребную яму — этот мир.
Так ребенку кажется опухший сановито-важным толстяком.
Никому не сшила одеянья из нетленной вечности судьба.
Жизнь — халат парадный, жаль — короткий, и к тому же сшит непрочным швом.
Ветке, перегруженной плодами, угрожает камень подлецов.
В этом мире счастлив неимущий, что забот не знает ни о чем.
Перед нами узкая дорога, ночь темна, разбойники вокруг,
Проводник в дороге жизни нужен, чтоб с пути не сбиться непутем.
Пусть садовник в юности прививки сделает, как саженцу, тебе,
Коль вкусить хорошее мечтаешь в сем саду, давно поросшем злом.
Кто, Джами, над бренностью вознесся и в пути утратил «мы» и «я».
Может быть по внешности началом, а по сути может быть концом.

Надолго ль мне даны в удел терзанья:
Твои отказы, спешка, опозданья?
Во тьме груди моей тебе не место,
Ступай в глаза, живи среди сиянья!
Из-за тебя сочится кровь по каплям,
Но нет в тебе ни капли состраданья.
Сдержи коня! Он высекает искры,
Моя ж душа готова к возгоранью.
О, не зови розарием упиться,
Не одаряя розами заране!
Тебе пристала ткань из нитей сердца,
Твой стан раним и самой легкой тканью.
Пройдешь, Джами, кровавыми слезами
В тюльпан твое окрасит одеянье.

Зову, приди! Уж сбросил сад ночное облаченье,
Зефир коснулся лепестков рукою дуновенья,
Повеял нежностью твоей и розовою амброй
И вместе с птицею весны меня поверг в смятенье.
С ветвей осыпало капель серебряных дирхемов
К ногам полураскрытых роз его прикосновенье.
Заря любовно помогла бутонам снять сорочки
И встретить солнце в наготе, исполненной томленья.
Безумны только облака, достойные упрёка
За то, что в стекла пузырьков швыряет град каменья…
Испачкал мускусом тюльпан не потому ли чашу,
Что знает: с мускусом вино намного совершенней?
Джами, вдевая в уши роз бесценнейшие перлы,
То с неба падает роса иль из твоих творений?

Зонтик от солнца под куполом неба весенние тучки раскрыли,
На изумрудной подстилке тюльпаны-рубины шатры водрузили.
Что о тюльпане сказать? Он блестящий красавец в багряной рубахе,
Свежею кровью убитых влюбленных смочивший подол в изобилье.
Нет, я не то говорю. Он красавец, взметнувший над травами пламя
Огненных ран умерщвленных сердец, чья нетленна любовь и в могиле.
Донышко чаши его золотое обильно присыпало чернью,
Точно Заххак забросал Фаридуна сокровища черною пылью.
Диву даюсь, наблюдая, как ветер на воду наносит узоры,
Сотни рисунков — без чар колдовства, без малейших усилий.
В зеркале вод отражение трав с рамкой, тронутой паутиной, схоже.
Зеркала плеса — сиянье сердец, тех, с которых печаль соскоблили.
Ночь лепестковой чадрою завесила сад, чтобы утром просохла,
После того как ее постирала в ущербного месяца мыле.
Падает в чашу тюльпана роса, и бессмертные строки о камне,
Брошенном в чашу Маджнуна Лайли, зазвучали воскресшею былью.
Слово твое, о Джами, на весах дружелюбия взвешено точно.
В слове завистников нет равновесия, гири поставить забыли.

Вставай, о кравчий! Выбелило небо сияньем ледяным восток,
И ночи ворон, белым став, как цапля, стремглав пустился наутек.
Камфарно-облачное небо сеет крупинки чистой камфары,
И скорлупу земли пушистым слоем покрыл камфарный порошок.
В лугах парчу зеленую свернула и разостлала холст зима…
Прикрыла горы белою чадрою, и каждый холм, и бугорок.
А тучи настежь двери распахнули хранилищ, полных серебра,
И сыплют щедро нищенским лачугам — бери, переступив порог!
И мнится — в небе трудится гранильщик, внизу же крошку хрусталя,
Летящую из-под его точила, несет поземкой ветерок.
Тетрадью в пятнах павших наземь листьев казался сад еще вчера.
Тетрадь бела. Открой глаза, увидишь в том преходящести урок.
Водой дождя и мыльной пеной снега так небо выстирало сад,
Что и наряд оставшихся в зеленом не белым просто стать не мог.
Снежинки с неба падают цветами, и коль спуститься в сад с огнем,
О, как слепит глаза то сине-белый, то ало-розовый цветок!
Джами, сегодня пей с утра такое, как пламя, красное вино,
Чтоб отраженьем в белых гранях кубка сверкал, мерцая, огонек!

О ты, чей сладок поцелуй и столь же сладок рот,
Твой сладок смех, а речь твоя намного слаще сот.
Сладкоречив и попугай, но сладостью речей
Со сладкоречием твоим в сравненье не идет.
Из сахарного тростника у портретиста кисть,
Но сладость лика твоего кто кистью превзойдет?
Тоскующему сердцу мед рисунок губ твоих,
Но слаще меда он для глаз того, кто слезы льет.
Хоть сладок сахарный тростник от головы до пят,
Твой слаще стан, о кипарис, о сахаристый плод!
И хоть моя любовь к тебе для неба сердца — соль,
Ты сладость жизни, больше — ты ее сладчайший взлет.
Не диво, что Джами поет хвалу твоим устам,
Ведь слово слаще, чем они, едва ли он найдет!