Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи. Книга 1
У меня до сих пор такое чувство, будто все это не более чем сон. И пишу я, так и не успев проснуться, поэтому письмо получается довольно нескладным…» В самом деле, письмо было написано весьма небрежно и беспорядочно, однако тем, кому удалось мельком увидеть его, оно показалось верхом совершенства, и каждый невольно подумал о том, сколь велика любовь господина к супруге. Приближенные Гэндзи, должно быть, тоже отправили в столицу послания с описанием своих собственных горестей.
К тому времени небо, давно уже не светлевшее, расчистилось так, что и следа от туч не осталось. Повеселели и рыбаки, вышедшие на свой промысел в море.
В отличие от унылого берега Сума, где редко встречались даже рыбачьи хижины, в Акаси было довольно оживленно, и хотя Гэндзи бежал всякого шума и суеты, многое здесь трогало его душу и отвлекало от мрачных мыслей.
Вступивший на Путь отдавал все время свое молитвам, и вид у него был весьма просветленный. Единственной заботой, омрачавшей его душу, была неуверенность в будущем любимой дочери, и разве не естественно, что иногда он делился своими тревогами с Гэндзи?
Гэндзи от многих слышал, что дочь Вступившего на Путь весьма хороша собой, и у него в голове не раз мелькала мысль о неслучайности их встречи, но он ничем не выдавал своего любопытства. «Пока я живу здесь, схоронившись в глуши, — думал он, — вряд ли стоит помышлять о чем-нибудь, кроме молитв. Да и вправе ли я нарушать клятву, данную той, что осталась в столице?» Однако нельзя сказать, чтобы он был совершенно равнодушен к девушке, тем более что имел уже немало свидетельств незаурядности ее ума и дарований.
Сам Вступивший на Путь жил в хижине для слуг, стоявшей в стороне от основного жилища. Стараясь не беспокоить гостя, он почти не заходил к нему, и его желание видеть Гэндзи и днем и ночью оставалось, таким образом, неудовлетворенным, поэтому он усердно молился буддам и богам, прося их помочь ему в осуществлении его мечты. Лет Вступившему на Путь было около шестидесяти, но черты его отличались благородным изяществом, а усердие в молитвах придало фигуре приятную худощавость. Кроме того — и не происхождение ли тому причиной? — несмотря на все его причуды и старческую рассеянность, он оказался прекрасно осведомленным в делах древности, речь его и манеры выдавали прекрасное воспитание и были совершенно лишены грубости. Поэтому Гэндзи нередко призывал его к себе, и рассказы Вступившего на Путь о давних временах помогали ему рассеять тоску.
Прежде у Гэндзи, обремененного многочисленными делами, как личными, так и государственными, никогда не оставалось досуга, достаточного для того, чтобы слушать те старинные истории, которые теперь неторопливо рассказывал ему Вступивший на Путь. Иногда среди них попадались такие занятные, что Гэндзи невольно думал: «Как много я потерял бы, когда б не попал сюда и не встретился с этим человеком!»
Коротая в беседах дни, гость и хозяин постепенно привыкали друг к другу, но поразительное благородство и красота Гэндзи по-прежнему приводили старика в смущение, и решимость его значительно поколебалась, даром что прежде он говорил обо всем так уверенно. Он не смел открыться Гэндзи и только жаловался матери девушки, поверяя ей нетерпение свое и досаду.
Сама же девушка, увидав Гэндзи, была поражена. «Неужели в мире существуют и такие люди?» — подумала она. Увы, здесь, в глуши, даже среди самых влиятельных сановников не было ни одного, достойного ее внимания. Вместе с тем, понимая, сколь незначительно ее собственное положение, она не позволяла себе и помыслить… Узнав же о том, какие надежды возлагают на нее родители, сочла их намерения нелепыми и стала еще печальнее.
Настала Четвертая луна, а вместе с ней пришел и день Смены одежд. Хозяин лично позаботился о том, чтобы в покоях Гэндзи сменили убранство и повесили новые, красивые занавеси. Суетливая услужливость Вступившего на Путь растрогала Гэндзи, хотя и показалась ему несколько чрезмерной. Однако он не сказал ни слова, зная, как горд этот благородный старик.
Из столицы один за другим приходили гонцы с посланиями от лиц, желающих засвидетельствовать изгнаннику свое почтение.
Однажды тихой лунной ночью, когда над морем в небе не было ни облачка, Гэндзи вдруг показалось, что он смотрит на пруд у своего родного дома, и невыразимая тоска сжала его сердце. Он ощутил себя одиноким путником, бредущим неведомо куда и не знающим, что его ждет впереди. В томительном порыве устремилась в столицу душа, но, увы, перед взором виднелся лишь остров Авадзи.-
«Над далеким Авадзи…» (131) — вырвалось у него невольно.
Кипенно-белой
Пеной вскипает меж волн
Остров Авадзи.
В чистом сиянье луны
Этой ночью он виден так ясно…
Вынув из чехла китайское кото, к которому давно уже не притрагивался, Гэндзи тихонько пробежался пальцами по струнам, и приближенные, на него глядя, не сумели справиться с волнением. Растроганные до слез, они обменивались печальными взглядами.
Вкладывая в исполнение все свое мастерство, Гэндзи заиграл пьесу под названием «Большой курган».[312] Сплетаясь с шумом сосен, плеском волн, звуки струн долетели до дома на холме, и чувствительные молодые прислужницы замерли, восхищенные.
Ничтожные рыбаки, живущие где-то там, у моря, и, скорее всего, неспособные даже понять, что именно играет Гэндзи, и те, дрожа от холода, вышли на берег, совершенно забыв о грозящей им простуде. Не мог устоять перед таким искушением и Вступивший на Путь. Прервав молитвы, он поспешил к Гэндзи.
— Звуки вашего кото, пробудив в моей душе воспоминания, казалось бы, уже изгладившиеся из памяти, словно возвратили меня в мир, от которого я давно отвратился. Мне невольно подумалось, что в грядущей земле наших упований мы будем чувствовать себя именно так, как этой ночью, — восторгался он, роняя слезы.
А Гэндзи вспомнились дворцовые увеселения, он представлял себе, как тот или иной придворный играл на кото или на флейте, как пел, в его ушах звучали обращенные к нему самому похвалы, перед глазами вставали ласковые, восхищенные лица окружающих, и в первую очередь самого Государя.
Он размышлял о судьбах других людей, о своей собственной, и постепенно у него возникало ощущение, будто все, с ним происходящее, — лишь случайный сон, и что-то жутковатое почудилось ему в звуках, рождающихся под его пальцами. Старик, все еще плача, послал в дом на холме за бива и кото «со» и, словно превратившись на время в странствующего сказителя, исполнил одну или две прекрасные редкие мелодии. Кото «со» он передал Гэндзи, и тот заиграл на нем, поражая хозяина многогранностью своего дарования. Даже не столь трогательная музыка может радовать слух, ежели обстоятельства тому благоприятствуют. Перед ними же раскинулась бескрайняя, необозримая морская гладь, рядом с домом скромно зеленели купы деревьев, едва ли не более прекрасные, чем в дни весеннего расцвета или в пору багряных листьев. Где-то стучали клювами пастушки-куина[313] — «видно, кто-то запер ворота…» (132). Все это не могло не найти отклика в чувствительной душе.
Восхищенный удивительным мастерством Вступившего на Путь и превосходным звучанием инструментов, Гэндзи говорит как бы между прочим:
— Мне кажется, что на кото «со» лучше играют женщины. В их руках оно звучит особенно выразительно и нежно.
— Может ли чья-нибудь игра быть выразительнее вашей? — возражает Вступивший на Путь, простодушно улыбаясь. — Должен вам сказать, что ваш покорный слуга является учеником государя Энги[314] в третьем поколении. Оказавшись неудачником, я решил предать забвению все мирское и теперь беру в руки кото лишь в исключительных случаях — когда тоска становится нестерпимой. Однако есть особа, которой удалось с удивительной точностью перенять мои приемы, и она играет совершенно в той же манере, в какой играл государь Энги. Впрочем, может быть, тому причиной испорченный слух монаха, привыкшего внимать лишь шуму ветра в соснах? (133) Во всяком случае, мне хотелось бы, чтобы вы как-нибудь тайком послушали ее.
Голос его дрожит, и слезы вот-вот потекут по щекам.
— И я дерзнул играть в доме, где жалкие звуки моего кото вряд ли вообще могут почитаться музыкой? Какой позор! — говорит Гэндзи, отодвигая от себя кото. — Как ни странно, — замечает он, — почему-то всегда именно женщины преуспевали в игре на кото «со». К примеру, Пятая принцесса, посвященная в тайны этого искусства государем Сага, сумела достичь невиданного в мире совершенства, но, к сожалению, в ее роду не оказалось человека, которому она могла бы передать свое мастерство. Все эти хваленые музыканты наших дней — не более чем пустые самозванцы, которые скользят по поверхности, не проникая в глубины. Можно ли не порадоваться тому, что здесь у вас скрывается преемница подлинного искусства? Я почту за особое счастье, если мне будет позволено послушать ее.
