Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Приюта просил у любви я в напрасной надежде;
Не сжалилась — и меня утесняет, как прежде.

Я помощи ждал, но ничто не поможет тому,
Чьи тяжкие вздохи пронзают полночную тьму.

Бедняга как будто пылает в огне лихорадки,
А если спускается сон, то неверный и краткий…

И вот наконец, преисполнясь печали великой,
Пустился я в путь, чтоб забыть о тебе, луноликой,

О бедрах твоих, двух песчаных холмах, позабыть,
Но лишь убедился: страданий моих не избыть.

Вернувшись, я вижу, сдержать изумленье не в силе,
Что долгие ночи разлуки тебя изменили.

Воспел бы тебя я стихами, но как описать,
Не знаю, твою — молодая верблюдица — стать.

Ты сердце мое отклонила своей красотой
От юных затворниц, чей дом — за зубчатой стеной.

В тоске по тебе я ложусь на тернистое ложе
И, сон раздарив беззаботным, взываю: «О боже!

От горестей ту, что люблю всей душой, огради!»
И жгучие слезы в моей закипают груди.

Рыдаю я, как сирота, как униженный пленник
При мысли о всех нанесенных ему оскорбленьях…

О брат мой, Зухейр, укажи мне какой-нибудь путь —
Уклончивой этой лукавицы милость вернуть.

Ведь ты же всегда помогал мне и делом и словом,
Ты был мне заступой, опорой, надежным покровом.

Щедрейший из щедрых, ты множество слал мне даров
Дороже тончайших шелков, и парчи, и ковров,—

Отменные рифмы, приятнее влаги прохладной,
Слова, что жемчужины, — прелести полны усладной.

Не только Фараздак и Ахталь — но даже Джарир
Такими стихами еще не счастливили мир.

Ты страшен врагам, словно лев, нападающий дерзко,
Зато обездоленным ты — и оплот и поддержка.

Искуснее всех ты, мой брат, во владенье мечом,
Славнейшим воителям ты не уступишь ни в чем.

Достоинства есть ли на свете — твоих совершенней?
Ты создан, я знаю, для самых великих свершений.

* * *
Та ночь новогодняя в сердце навеки останется.
Мы были вдвоем с томноокой моею избранницей.

Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины,
В наряде камфарном лежали поля, неразбуженны;

И спорил нарцисс красотою своей беззаботною
С вином, что играло в бокалах — огня искрометнее.

Решил: благоразумным стану,
И так сказал себе: «Обману

Отныне верить перестань.
Ты заплатил безумству дань».

С обманщицей, водившей за нос,
Вступив на путь добра, расстанусь.

Не зваться мне Абу Фирас,
Когда поверю ей хоть раз.

Зачем ты терзаешь меня? За какие провинности?
Себе изумляюсь: как смог я подобное вынести.

Но пусть я отвергнут — по-прежнему сердце в пылании:
Дороже богатства ты мне и победы желаннее.

За что же ко мне, справедливая, несправедлива ты?
Надежда моя, от меня отвернулась стыдливо ты.

Кто видел, скажите на милость,
Чтоб счастье у нас загостилось?

Все знают, великий и малый:
Такого еще не бывало.

Меняется мир этот бренный —
И к худшему все перемены.

Сегодня богач-повелитель,
А завтра ты нищий проситель.

В черных моих волосах все заметней, видней
Белые нити — предвестницы старческих дней.

Так не пора ли прогнать искушенья с порога
И облачиться в бурнус добродетели строгой?

Знаю: пора, но слаба многогрешная плоть:
Чары красавиц не в силах она побороть.

Что же мне делать? Аллаха зову на подмогу:
«Праведную укажи, всемогущий, дорогу».

Отныне удары судьбы я сношу, не противясь.
О муках, которые выдержал я, терпеливец,

Никто не дознался еще, любопытством томим.
Запрятанным в сердце — нет выхода чувствам моим;

Лишь только порою во мраке — к чему оправданья?
Надменно победу свою торжествуют рыданья,

И ярко пылает, глубокие тени гоня,
Огонь, разожженный безумьем в груди у меня…

Свиданье ты мне обещала не раз и не дважды,
Но тщетно я ждал утоленья мучительной жажды.

Оседлый — скитался, покинув родимый свой кров,
Но мир без тебя мне казался безлюдней песков.

Зачем ты с родными меня разлучила враждою?
А прежде мы были — как сок виноградный с водою.

Скажи, отчего ты поверила злым шептунам?
Исполненным веры, пристало ль неверие нам?

О, как отменить приговор, надо мною нависший!
Красавица, что родовитее всех в становище,

В твоих подозрениях истины нет и зерна.
Зачем же ты часто, как юная лань, озорна,

Меня вопрошала: «О, кто ты?» — в нелепых стараньях
Унизить презреньем: мол, что за неведомый странник?

«Я тот, кто тобою сражен», — отвечал я без зла.
А ты: «В самом деле? Который же? Нет им числа».

«Ну, полно меня изводить. Отрицанье напрасно.
Ты знаешь меня, без сомненья, — и знаешь прекрасно!»

Смеялась ты: «Может быть. Время тебя не щадит».
«Ни время, ни ты, — говорил я, — обоим вам стыд».

Всю гордость свою растерял, до последней крупицы,
Однако желанного так и не смог я добиться.

Куда бы ни брел я, причудами рока влеком,
Дыханье твое обдавало меня холодком.

Я понял тогда: мне осталось одно — положиться
На волю судьбы — и на волю твою, прихотница.

И сам я не знал в удрученье: во сне ль, наяву
Газель, что стоит на вершине холма, я зову.

Пугливая прочь отбегает — и смотрит скорбяще,
Как будто она потеряла детеныша в чаще…

Неужто и впрямь ты со мной незнакома, сестра?
Меня восславляют под сводом любого шатра.

Ведь я не из тех, кто робеет в опаснейшей схватке,
Я первым из первых врывался во вражьи порядки.

Пускай у коней обессиленных — ноги вразлет,
Не зная усталости, я пробивался вперед.

Когда же, разбитый, бежал неприятель, я следом
Скакал во главе ратоборцев, привыкших к победам.

Терзался я жаждой, пока не напьются мечи,
Алкал я, пока не насытятся все сарычи.

Но чужд вероломства, пред тем как начать нападенье,
С гонцами всегда посылал я врагам упрежденье.

Бывало, на стены твердынь, осажденных тесня,
Взбирался я вместе с лучами — посланцами дня.

На вражьи кочевья свершал я набеги, бывало,
Но женщинам, прячущим лица свои в покрывала,

Я зла не чинил, не обидел из них ни одной.
Немало красавиц искали свиданий со мной;

Нередко я с ними делился своею добычей
И от оскверненья спасал их — таков мой обычай.

Богатство всегда от меня отвращало свой лик,
Но гостеприимством и щедростью был я велик,

Достоинство чтил я превыше даров наилучших,
Ведь доброе имя не купишь на рынках толкучих.

И вот я в плену. Ни друзей. Ни коня, чей чепрак
Не робкий юнец застилал — а бывалый смельчак.

Ну что ж, не ропща, принимаю назначенный жребий,
От власти судьбы не укрыться ни в море, ни в небе…

Напрасно товарищи в голос твердили: «Беги!
Жестокой расправой тебе угрожают враги».

А я им: «И бегство и гибель мне хуже отравы.
Не знаю я, что предпочтительней»… Боже всеправый!

Свидетелем будь: изо всех угрожавших мне зол
Я то, что всего безобиднее, — плен, — предпочел.

И мне уж недолго осталось томиться в неволе:
Несчастья не медлили — смерть не помедлит тем боле.

И все ж ей не праздновать час своего торжества:
Мы живы, пока наша добрая слава жива…

Румийцы пытались меня обобрать — от их крови
Мое одеянье закатного солнца багровей,

Об них иступил я меча своего острие,
Об них изломал я разившее метко копье;

И верю: меня не забудешь ты, племя родное.
Бродящим во мраке я стану звездой путевою…

Останусь в живых — снова будет остер мой клинок,
По-прежнему будет любимый мой конь легконог.

Умру? Ну так что же? Со всеми — и с юным и старым
Равно расправляется смерть неотвратным ударом.

Одно лишь обидно — что я неоплакан паду,
Не ценится золото там, где медяшки в ходу.

А я ведь из рода, где нет слабодушных и хилых.
Мы либо над всеми возвышены — либо в могилах.

За дело благое мы жизнь отдадим самое:
Посватал красавицу — выкуп плати за нее.

И людям известно: славнейшие мы среди славных,
Мы самые щедрые — нет нам поистине равных.