Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2
Разве эта пустая, искусно приукрашенная любовная история способна затмить имя Аривара Нарихира?
Право, довод не очень убедительный. Со стороны правых отвечает Дайни-но сукэ:
– Если душа
Воспаряет к заоблачным далям,
Ей оттуда и море
В много тысяч хиро глубиной
Непременно покажется мелким.
– Разумеется, возвышенные чувства Хёэ-но оогими[13] не могут не вызывать уважение, но и к Дзайго-но тюдзё[14] нельзя относиться пренебрежительно, – говорит Государыня, затем добавляет:
– Случайному взору
Показаться могут увядшими
Травы морские,
Но разве увянут речи
Рыбаков с побережья Исэ?
Долго состязались обитательницы женских покоев, одно мнение приходило на смену другому, каждый свиток становился предметом ожесточенных споров, однако согласие так и не было достигнуто. Менее искушенные молодые дамы умирали от желания посмотреть на спорящих, но никому из них – прислуживали ли они Государю или Государыне – не удалось ровно ничего увидеть, ибо Государыня пожелала обойтись без огласки.
Министр Гэндзи время от времени заходил во Дворец, и его немало забавляли эти шумные споры.
– Раз уж так получилось, отчего не разрешить окончательно ваш спор в присутствии Государя? – заявил он в конце концов.
Собственно говоря, именно это он и имел в виду, когда перевозил в Сливовый павильон картины из своего собрания. В покоях жрицы собралось немало прекрасных произведений, но Гэндзи счел целесообразным добавить к ним еще два свитка, привезенные из Сума и Акаси. Не отставал от него и Гон-тюнагон, В те времена собирание картин стало самым любимым занятием в Поднебесной.
– Мне кажется, не стоит нарочно для этого случая заказывать что-нибудь новое. Достаточно тех картин, которыми мы располагаем, – решил Гэндзи, но Гон-тюнагон, никому ничего не говоря, устроил в своем доме тайные покои и, посадив туда мастеров, дал им соответствующие задания. Даже до отрекшегося Государя дошел слух о том, что происходит, и он изволил прислать обитательнице Сливового павильона некоторые из принадлежащих ему картин.
Среди них оказался свиток с изображением важнейших годовых праздников. Различная по стилю живопись была выполнена древними мастерами и сопровождалась пояснениями, принадлежащими кисти самого императора Энги[15]. На другом свитке воспроизводились события тех лет, когда миром правил отрекшийся Государь, и среди них столь глубокий след оставившая в его сердце церемония отправления жрицы в Исэ, имевшая место когда-то во дворце Дайгоку. Государь особо поручил Киммоти[16] запечатлеть этот эпизод, дав ему точные указания относительно того, как и что должно быть изображено. Этот великолепный свиток, уложенный в футляр из аквилярии с изящнейшей ажурной резьбой и украшениями, придававшими ему весьма современный вид, тоже был отослан в Сливовый павильон вместе с устным посланием от Государя, которое передал Сакон-то тюдзё, служивший теперь и во дворце Красной птицы. В той части свитка, где было изображено, как жрицу торжественно подносят на носилках к дворцу Дайгоку, Государь собственноручно сделал такую надпись:
«Живу я теперь
Вне священных пределов,
Но думы мои
До сих пор стремятся к далеким,
Ушедшим в прошлое дням…»
Не ответить было бы непочтительно, и бывшая жрица, вздохнув, надломила конец той самой шпильки и, написав:
«В священных пределах
И следа не осталось от прошлого.
Печально смотрю
Вокруг, с тоской вспоминая
Годы, отданные богам»,-
завернула письмо в светло-синюю китайскую бумагу и велела отнести во дворец Красной птицы. Гонец получил богатые дары. Письмо обитательницы Сливового павильона растрогало бывшего Государя до слез. О когда б можно было вернуть прошлое! Как все-таки жестоко поступил с ним министр!
Впрочем, не правильнее ли было считать, что все эти неудачи посланы ему в наказание за прошлые заблуждения?
Картины свои Государь унаследовал от Государыни-матери, причем значительная их часть была, очевидно, передана даме из дворца Кокидэн. Большой любительницей живописи оказалась и Найси-но ками, сумевшая собрать немало прекрасных произведений, вполне отвечающих ее тонкому вкусу.
Наконец день был назначен, и, хотя времени почти не оставалось, дамы сумели подготовить самое необходимое и с приличным случаю изяществом разместить картины в покоях Государя.
Сиденье для Государя было устроено в помещении придворных дам, а с северной и южной сторон от него расположились спорящие, предварительно разделившись на левых и правых. Придворные собрались на галерее дворца Грядущей прохлады, Корёдэн, приготовившись выражать сочувствие той или другой стороне.
Левые, уложив свитки в сандаловые ларцы, поместили их на столики из сапанового дерева, стоявшие на подстилках из лиловой китайской парчи и покрытые китайским сиреневым шелком, затканным узорами. Им прислуживали шесть девочек-служанок в красных платьях и накидках кадзами[17] цвета «вишня». Нижние одеяния у них были алые или же цвета «глициния»[18] с узорами. Девочки привлекали внимание необычайной миловидностью и изяществом манер.
У правых ларцы из аквилярии стояли на столиках из того же дерева, только более светлого. Столики были покрыты желтовато-зеленой корейской парчой. Форма ножек и обвивающиеся вокруг них шнуры отвечали последним требованиям моды. Девочки-служанки были облачены в зеленые платья, кадзами цвета «ива»[19] и нижние одеяния цвета «керрия». Внеся ларцы со свитками, они поставили их перед Государем. Дамы из Высочайших покоев, разделившись на две группы, различающиеся цветом платья, разместились перед Государем и позади него. Особые приглашения были посланы министру Двора и Гон-тюнагону. Пришел и принц Соти, который пользовался в мире славой истинного ценителя прекрасного и был к тому же страстным любителем живописи. Скорее всего дело не обошлось без тайного вмешательства Гэндзи, ибо, хотя принцу не было послано официального приглашения, Государь устно изъявил желание видеть его в этот день во Дворце. Придя в Высочайшие покои, принц Соти принял на себя обязанности судьи, – такова была воля Государя. Однако отдать предпочтение чему-то одному оказалось не столь уж и просто, ибо взорам собравшихся предстали произведения поистине замечательные, лучшее из того, что когда-либо было создано кистью.
Взять хотя бы уже упоминавшиеся свитки с празднествами четырех времен года. Выбирая наиболее достойные внимания сцены, старые мастера запечатлели их с непревзойденной легкостью и свободой. Казалось, что прекраснее ничего и быть не может. Однако живопись на бумаге[20], представленная другой стороной, имела свои преимущества. Поскольку на сравнительно небольшом бумажном листе трудно передать в полной мере необозримость гор и вод, современный художник старается произвести впечатление прежде всего изощренностью, ловкостью кисти и необычностью взгляда на мир. Поэтому, отличаясь некоторой поверхностностью, новая живопись в целом не уступает старой, а по яркости и занимательности иногда даже превосходит ее. Надобно ли сказывать, сколь много заслуживающих внимания доводов приводилось в тот день и с той, и с другой стороны?
Государыня наблюдала за происходящим, отодвинув перегородку Зала для утренних трапез. Воодушевленный ее присутствием – ибо он был весьма высокого мнения о ее познаниях в этой области, – министр Двора довольно часто, особенно когда суждение о тех или иных произведениях не удовлетворяло его, вставлял свои собственные замечания, неизменно оказывавшиеся чрезвычайно тонкими.
Настала ночь, а спорящие так и не пришли к единому мнению. Но вот наконец левые извлекли последний из оставшихся у них свитков – свиток с видами Сума, и сердце Гон-тюнагона затрепетало.
Правые тоже оставили напоследок свой лучший свиток, но что могло сравниться с замечательным творением Гэндзи, этого удивительного мастера, который, очистив сердце от суетных помышлений, сумел в движения кисти вложить сокровенные движения души? Все, начиная с принца Соти, были растроганы до слез.
Когда Гэндзи был в изгнании, многие печалились и сочувствовали ему, но мог ли кто-нибудь вообразить?.. Только теперь, глядя на свиток, люди словно переносились на пустынный морской берег, проникали в мысли и чувства изгнанника. Кисть Гэндзи с величайшей точностью запечатлела место, где жил он долгие годы: никому не ведомый залив, дикие скалы… Надписи, сделанные китайскими скорописными знаками и каной, перемежались трогательными песнями, которых не найдешь в настоящих суховато-подробных дневниковых записях, – словом, хотелось смотреть и смотреть без конца. Показанные прежде картины были забыты, и внимание растроганных и восхищенных зрителей целиком сосредоточилось на свитке с видами Сума. Все остальное уже не имело значения, и стало ясно, что победа на стороне левых.
