Сёсан Судзуки - Японская новелла
— Да это же Караито! Ведь это она, та негодяйка, что замышляла лишить жизни нашего господина!
Кагэтоки приказал напасть на Караито, стража разбежалась, а пленную Караито Кагэтоки повез в Камакуру. Как все это прискорбно! Даже не зайдя к себе Кагэтоки потащил Караито к сёгуну. Он сказал, что у него подарок и вошел. Ёритомо обрадовался.
— Этот подарок лучше любого другого. Теперь уж заговор Караито точно не удастся. Пусть собираются на суд в Камакуру все крупные и мелкие владетели. В Мацугасаки следует спросить семьдесят пять раз, — приказал он своим воинам.
Узнав, что случилось, настоятельница Мацугаока была готова убить Кадзивару. Она села в паланкин и прибыл в Камакуру. Услышав о ее приезде Ёритомо приказал замуровать Караито в каменной темнице на задворках усадьбы. На этот раз Караито улыбнулась судьба, ей повезло — она осталась жива.
* * *У Караито остались в провинции Синано старуха-мать, лет шестидесяти, и двенадцатилетняя дочь. Караито было восемнадцать лет, когда она уехала в Камакуру, и вот теперь дочери двенадцать. Дочь звали Мандзю. Слухи о заточении Караито дошли до Синано. “Как такое могло случиться?!” — Мандзю обращалась к небу, простиралась ниц на земле, слезы ее лились ручьями. Потом, переведя дыхание, она сказала:
— Если бы я была птицей, полетела и узнала бы, где мама!
Бабушка-монахиня услышала это и вздохнула.
— И я печалюсь не меньше твоего. Уж не знаю, доведется ли нам с ней еще свидеться.
Мандзю ушла в свою комнату, зарылась с головой в одежду и разразилась беспрерывными рыданиями. Поздно ночью она позвала свою кормилицу Сарасину.
— Послушай, Сарасина. Говорят маму посадили в Камакуре в каменную темницу. Я хочу как-нибудь добраться до Камакуры и выведать, где она. Сарасина! Только тебе я могу довериться, пойдем вместе в Камакуру!
— Госпожа Мандзю, — ответила на ее слова Сарасина. — Даже мужчине было бы не под силу разыскать твою мать!
— Нет, нет, не говори так. Я отправлюсь в Камакуру и найду мать. Разве люди не поймут меня? Пусть пять лет, и еще три года стану служить камакурскому господину, или господину Титибу, или господину Вада, но как-нибудь, да узнаю, где моя мать. Ну, так как же, ты согласна?
— Что ж, даже детское сердце откликается на благодеяния матери. Даже простой человек не забудет милостей господина. Я пойду с тобой хоть в глубину гор Ноносуэяма, — так ответила Сарасина.
Мандзю выслушала ответ и глубоко задумалась.
— Раз так решили, сегодня же вечером приготовь платье в дорогу.
Мандзю в эту ночь надела авасэ27 из глянцевого шелка. Когда выходила из ворот, отправляясь на поиски матери, на ней было праздничное косодэ с узором из хризантем, поверх фиолетового полотна было надето двенадцатислойное хитоэ, хакама светло-зеленые, а на голове соломенная шляпа, какие носят горожанки. Костюм кормилицы в эту ночь состоял из полотна цвета индиго, на ней было узорчатое косодэ из шелка Мино, сверху надето семислойное хитоэ, хакама — полотняные. В узелок из ткани с густым рисунком она спрятала разные вещи. Кормилица положила узел на голову и так и ушла из родных мест.
Ни Мандзю, ни Сарасина не знали дороги, в горах они заблудились и, удивленные остановились. Мандзю сказала:
— Послушай, Сарасина! Говорят, что Камакура находится на востоке. Луна и солнце всходят на восточном небе, а вечернее солнце заходит на западе. Доверимся луне и солнцу, Сарасина! — и они пошли туда, куда им указывала луна.
Когда ночь сменилась рассветом, в деревне Тэдзука узнали, что Мандзю исчезла. Монахиня подумала: “Не иначе она отправилась в Камакуру, скорее нужно ее остановить”, — и как была, босая, бросилась догонять Мандзю. Вскоре она настигла беглянок в местечке Аманомия в Синано. Монахиня бросилась обнимать Мандзю:
— Послушай, Мандзю! Ведь Караито, наверное, скоро умрет, подумай, ты отправляешься в пасть к крокодилу. Если в Камакуре узнают, что у ненавистной Караито есть дочь, тебя обязательно казнят. Одумайся! Остановись!
Монахиня плакала.
— Пусть людям кажется странным, что я иду в Кама-куру, называю Караито матерью, ищу ее. Но я стану и два, и три года служить камакурскому господину, или господину Вада, или господину Титибу, только бы узнать, где мать. Я так решила, так и сделаю!
— Ну что ж. Знайте, недалеко от Камакуры есть храм, построенный паломниками, он называется храмом Фудзисава. У меня там есть один знакомый. Я укроюсь в храме Фудзисава, а вы проберетесь в Камакуру, — сказала монахиня.
Мандзю заплакала:
— Когда хочешь укрыться от чужих глаз, лучше всего идти в толпе, но ведь это невозможно. Думаю, мне суждено утонуть в пучине страданий, там закончить свой земной век.
— Знаешь, дети редко думают о своих родителях, а ты следуешь дочернему долгу. Выходит, ты сильная. Ты обязательно отыщешь Караито. Ты веришь Сарасине, очень хорошо, пусть она идет с тобой.
Кормилица сказала:
— В ту минуту, когда Мандзю позвала меня, и мы ушли вместе, я решила, что отправлюсь с ней в глубину гор Ноносуэ, в огонь, на морское дно, вместе с ней утону. Я знаю, что у вас доброе сердце, госпожа монахиня.
— Что ж, нужно, чтобы до Камакуры вас проводил мужчина, — решила монахиня.
Позвали Горомару. И вот они расстались, уходя в разные стороны, рукава их одежд были мокрыми от слез.
Мандзю ушла из Амэномия, миновала множество разных мест.
Вот она благополучно достигла земель Фукаси — Надежды Глубокой — связь детей и родителей глубока. Дым над вершиной Асама в Синано, в сердце он останется навсегда. Путники миновали гору Ирияма, в Кодзукэ — Токива — постоялый двор . Поклонились храму Итиноомия. Вышли в долину Нинотама, на Титибу Родительские горы подняли взор. Перевалили хребты Суэмацу, вот и застава Касуми. Уезд Ирума, селение Ясэ, Икура. Вот Хосиноя — Долина звездная, на небе — ни облака. Долина Тогами, и вот уже горы Камакура, холм журавлиный — Цуругаока28.
— О, бодхисаттва Хатиман! Взываю ко множеству богов! Услышьте меня, божества сыновней почтительности, спасите непрочную как роса жизнь моей матери Караито, — Мандзю молилась всем сердцем.
Этой ночью до самой зари, запершись, Мандзю писала письмо.
“Я благополучно добралась до гор Камакура. Бабушка, я грущу и думаю о тебе. Но ведь неизвестно, сможет ли попасть на гору Хорай та черепаха, что слишком печется о своей жизни. Я знаю, есть стихотворение, где говорится так:
Судьба неизвестна.
Мы осенью смотрим на месяц,
Но можем растаять,
Ведь жизнь — это только лишь бусы
Прозрачной росы.
И все же, мне было бы жаль расстаться с жизнью. И пока Караито не умерла, я должна хоть раз встретиться с ней”.
Так написала Мандзю.
“С гор Камакура бабушке в деревню Тэдзука. От Мандзю”.
Горомару был с ними на холме Цуругаока.
— Отнеси, — сказала Мандзю.
Горомару отправился обратно в деревню Тэдзука. А Мандзю пришла во дворец сёгуна и попросилась на службу.
Супруга сёгуна выслушала ее.
— Из какой ты провинции? Как зовут твоих родителей?
Мандзю ответила:
— Я помогала управляющему делами святилища Рокусё в Мусаси. Я не хотела бы называть имена своих родителей. Когда я буду служить, они приедут навестить меня.
Супруге сёгуна не понравилось, что девушка не называет имен родителей.
— Ну ладно. Для начала будешь прислуживать в комнатах. — И она передала Мандзю придворным дамам.
Мандзю хорошо исполняла обязанности прислуги, умела ответить, проводить, куда надо. Дамы полюбили ее за сообразительность. Целых двадцать дней Мандзю не пропускала ни слова из того, что говорилось вокруг, в надежде, что кто-нибудь упомянет имя ее матери Караито, но никто его не произнес. Проснувшись как-то ночью, Мандзю сказала кормилице:
— Послушай, Сарасина, ведь уже двадцать дней прошло, и все эти двадцать дней я прислушиваюсь, может, хоть кто-нибудь произнесет имя Караито, но никто не назвал. Должно быть, ее уже нет в нашем бренном мире. Если бы она была жива, была где -то здесь, люди бы говорили о ней что-то, хорошее или плохое, но ведь никто даже имени не произнес! Наверняка она умерла. Тридцать два дня назад я отправилась ее искать, а теперь знаю, что нам не суждено встретиться!
Мандзю опустила голову и в тоске зарыдала. Кормилица рассердилась:
— Когда мы уходили из Синано, ты говорила, что и два, и три года пробудешь в Камакуре, а не прошло и двадцати дней, как ты уже льешь слезы. Говорят, когда человек познал вкус слез, ему не миновать смертной казни. Раз так, нечего ждать здесь худшего, завтра же придется отправляться назад в Синано. Для твоей же пользы, госпожа Мандзю.
Мандзю перепугалась, и бросилась в объятия к кормилице:
