Сёсан Судзуки - Японская новелла
Обзор книги Сёсан Судзуки - Японская новелла
Японская новелла
ПРЕДИСЛОВИЕ
Литературный гений японского народа с наибольшей полнотой воплощен в малых формах. Это пятистрочная танка и трехстрочная хайку — в поэзии, рассказ — в прозе. Книга “Японская новелла” — антология этого жанра с момента его зарождения в начале IX века и до века XX. Несмотря на внушительный объем книги, в ней было невозможно достойно представить всех замечательных авторов, работавших в этом жанре. Хотя бы потому, что практически все японские литераторы писали рассказы. Читателю остается только смириться с выбором составителя — выбором, который не в последнюю очередь был обусловлен его личными пристрастиями, наличием или отсутствием соответствующих переводов на русский язык и другими обстоятельствами. Что поделать антология — это всегда некоторая условность.
Открывают книгу “Записи о стране Японии и о чудесах дивных воздаяния прижизненного за добрые и злые дела” (“Нихон рёики”), которые были составлены на рубеже VIII-IX вв. буддийским монахом по имени Кёкай. Несмотря на чрезвычайно широкую популярность “Нихон рёики” (об этом говорит очень большое число сохранившихся списков), о жизни этого монаха не известно почти ничего — средневековье не слишком внимательно к судьбам своих авторов.
“Нихон рёики” — это еще не литература в строгом смысле этого слова, это не belles lettres и не fiction. Перед автором стояли прежде всего религиозно-воспитательные цели. Разъясняя цели своего произведения, Кёкай писал в предисловии к первому свитку “Есть алчущие добра храмов Будды — они перерождаются волами, дабы отработать долг. Есть и такие — они оскорбляют монахов и Закон Будды, при жизни навлекая на себя несчастья. Иные же ищут Путь, вершат подобающее и могут творить чудеса уже в этой жизни. Тот, кто глубоко верует в Закон Будды и творит добро, достигает счастья при жизни. Воздаяние за добро и зло неотступно, как тень. Радость и страдание следуют за добрыми и злыми деяниями, как эхо в ущелье. Кто-то видит это и слышит об этом, удивляется, сомневается и тут же забывает. У тех же, кто стыдится своих грехов, с болью бьются сердца, и они спешат скрыться. Если бы карма не указывала нам на доброе и злое, то как тогда можно было бы исправить дурное и отделить добро от зла? Если бы карма не вела нас, то как было бы возможно наставлять дурные сердца и шествовать дорогой добролюбия?”
Таким образом, “литература” в понимании Кёкай — это средство для наставления паствы, и потому его истории принципиально дидактичны, а герои рассказов должны явить пример наказанного злодейства и награжденной праведности. Причем награды и наказания, о которых говорит Кёкай, — вполне житейского свойства нищий, обретший достаток, разорившийся богач, исцелившийся и захворавший.
Истории “Нихон рёики” пользовались огромной популярностью и вызвали огромное число подражаний, а само произведение считается родоначальником жанра “сэцува бунгаку” — “литературы устных рассказов”. Несмотря на то, что Кёкай писал на китайском языке, основой для большинства его рассказов послужили устные предания. Сами истории памятника использовались в качестве материала для проповедей, т.е. имели теснейшую связь с живой речью.
“Истории, собранные в Удзи” (“Удзи сюи моногатари”) знаменуют собой новую веху в развитии жанра сэцува. Среди этих историй множество рассказов вполне по-буддийски серьезных, но немало и таких, о которых и не скажешь, что их написал (или собрал) человек глубоко верующий. В отличие от многих более ранних сборников рассказов жанра сэцува, “Удзи сюи моногатари” написано не по-китайски, а по-японски, что дает возможность для резкого расширения тематики, социального круга персонажей, обогащения языка, на котором они изъясняются. “Удзи сюи моногатари” вырастает из литературы буддийского толка, но своим многообразным отношением к жизни эти рассказы перекрывают рамки чисто религиозных сочинений.
В предисловии к сборнику указывается, что его автором-составителем был старший государственный советник Такакуни. Никому до сих пор не известно, что это был за человек. Вполне вероятно, что за этим именем прячется некий выдуманный реальным автором (или же авторами) литературный персонаж. Однако по тому, что в историях “Удзи сюи” фигурирует множество реально существовавших людей из высшего придворного круга, вполне определенно можно утверждать о принадлежности автора (составителя) к высшей столичной знати столицы Хэйан (Киото). Не вполне ясно также и время составления памятника — он дошел до нас в поздних списках. Предполагается, что первоначальный текст был положен на бумагу в начале XIII в., а затем подвергался переработке.
В антологии приводятся два из десяти рассказов сборника “Цуцуми тюнагон моногатари” (“Рассказы среднего государственного советника Цуцуми”). Точная дата его составления неизвестна, наиболее вероятное время написания — середина XI века. Общий тон этого произведения — вполне иронический. Хорошее представление об направленности сборника дает рассказ “Любительница гусениц”. Его героиня Химэгими настолько экстравагантна, что очаровательным бабочкам она предпочитает “ужасных” гусениц. При этом Химэгими нарушает все условности хэйанского общества: берет в услужение мальчишек, не чернит зубы, не красится, не выщипывает бровей, ее шаровары белые, а не красные, как было принято. И даже с родителями она беседует так, чтобы они не могли видеть ее лица — так поступали только с кавалерами. Но даже экстравагантная Химэгими не может до конца преодолеть условности высшего света: она испытывает дискомфорт из-за того, что ее любимые гусеницы лишены поэтического ореола — стихотворцы прошлого обходили их молчанием.
Текст “Цуцуми-тюнагон моногатари”, похоже, не сохранился полностью. Об этом говорят и некоторые косвенные данные, и приписка в конце новеллы “Продолжение в следующем свитке”. Свитке, который не сохранился. Впрочем, вполне возможно, что эта приписка обусловлена игривым настроением автора, который счел уместным посмеяться не только над условностями быта и взглядов хэйанских аристократов, но и над нами, читателями XXI века.
Свое дальнейшее развитие жанр рассказа получает в литературе, которая носит название “отоги-дзоси”. Этот термин требует некоторых пояснений. Отоги-дзоси — анонимные рассказы, созданные в период XIV-XVI веков. Первоначально они были известны в рукописях, с XVII века их стали издавать и ксилографическим способом. В начале XVIII века издатель Сибукава Сэйуэмон выпустил двадцать три рассказа в серии, которую он назвал “Библиотекой для чтения” (“Отоги бунко”). Отсюда, по вполне случайным и не вполне чисто литературным обстоятельствам, рассказы XIV-XVI столетий и получили название “отоги-дзоси”, где “отоги” — это “чтение”, а “дзоси” — “записи”. То есть “отоги-дзоси” можно приблизительно перевести как “истории для рассказывания”. Их сохранилось несколько сотен.
Хотя сюжет отоги-дзоси часто не умеет обходиться без вмешательства богов и будд, все-таки эти рассказы повествуют не столько о них, сколько о людях, взаимоотношениях между ними. А боги с буддами только опосредуют отношения между людьми. Показательно, что герои отоги-дзоси обычно живут вполне обычной жизнью в миру. Они меньше молятся (т.е. разговаривают с божествами и буддами), зато чаще вступают в диалог с себе подобными. А потому они являются предтечей героев городского рассказа, не столь отягощенного религиозными реминисценциями.
Литература “отоги-дзоси” долгое время считалась в японском литературоведении жанром “низким”. Действительно, героями этих рассказов часто являются люди совсем не аристократического происхождения здесь и солевар, и торговец рыбой... Да мало ли кто еще. Но теперь читатели и ученые по достоинству оценили этот “простонародный” жанр.
К рассказам “отоги-дзоси” тяготеет и рассказ “Об основании зеркального храма”, взятый из сборника “Синто-сю” (“Сборник синтоистских повествований”, XIV в.). Хотя содержание этого сборника имеет по преимуществу серьезный характер (деяния синтоистских божеств, легенды об основании синтоистских святилищ), в данном рассказе основой сюжета служит забавная история о деревенском простофиле, который, попав в город, впервые увидел зеркало.
В XVII в. в общественной жизни Японии произошли колоссальные изменения страна, раздираемая прежде нескончаемыми гражданскими войнами, наконец-то приобрела сильную центральную власть в лице военных правителей (сёгунов) из дома Токугава. В Японии воцарились мир и порядок, в результате чего страну покрыли многочисленные города-стотысячники. Самым крупным городом эпохи был Эдо (нынешний Токио), население которого довольно быстро превысило миллион человек. Процветали ремесла, торговля, сфера обслуживания. И теперь деньги, а не самурайский меч становились знаком благополучия беднеющие самураи, которые раньше кичились тем, что не в состоянии различать номиналы монет, были вынуждены обращаться к купцам и ростовщикам за денежным вспомоществованием.
