Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)
Я пока не решила, когда вернусь отсюда домой, но такие письма, как твое, наполняют меня беспокойством.
Если спросить Нарутаки,
Как мне поступить,
Тотчас же узнаешь,
Что воды в реке
Не устремятся обратно.
Когда я посмотрела на них, у меня возникло чувство, что образец у меня есть».
В ответе, который я получила на свое прежнее письмо от госпожи Найси-но-кан[50], вверху было надписано: «С западных гор». Я удивилась: что бы это значило? Но потом от нее пришел еще один ответ: «Из большой восточной усадьбы», — и это показалось мне забавным. Какое же у нас обеих было настроение!?
В таких занятиях проходило у меня время, я все больше стала задумываться. Однажды мне было доставлено письмо от одного паломника, который по дороге из Митакэ в провинцию Кумона теперь пересекал скалистый участок пути:
Еще я не вошел
В глубины гор,
Но сердце
Этих белых облаков
Могу уж знать или не знать.
Проходило время, и вдруг в одночасье около полудня у главных ворот храма раздалось ржание коней и обнаружилось движение большого количества людей. Когда эти люди замелькали в промежутках между деревьями, тут и там стало видно множество телохранителей. Я подумала, что это помощник начальника дворцовой охраны, и позвала сына. Стоя в тени деревьев, приезжий сказал ему.
— До сих пор я не давал о себе знать. Прошу простить меня. Для этого я нарочно приехал сюда.
Он был великолепен, всем своим обликом заставляя вспомнить столицу.
В это время с возгласом «А я опять здесь!» — ко мне поднялась моя младшая сестра, и в этом было что-то необычное: мужчина сейчас же начал очень важничать. Я ответила сестре:
— Очень рада приветствовать тебя. Скорее заходи сюда. Я буду молиться, чтобы прежние твои прегрешения исчезли без следа.
Тут гость вышел из тени, облокотился на высокие перила, затем помыл руки и вошел внутрь. Я стала говорить с ним о самых разных предметах и спросила:
— Помните, как давным-давно вы пришли сюда, чтобы встретиться со мной?
— Как же, как же, очень хорошо помню, пусть даже теперь я показался Вам столь невнимательным, — сказал он в ответ, и когда я стала размышлять обо всем, что он говорил, то обнаружила, что сама не могу говорить спокойно: от волнения у меня прерывается голос. Он тоже некоторое время молчал, видимо, испытывая волнение.
Затем мужчина сказал, по-видимому, неверно истолковав причину моего волнения:
— Мне понятно ваше состояние, и то, что у вас изменился голос, и прочее, но, право, не стоит так переживать все время: вряд ли прекратятся на этом ваши отношения.
Немного помолчав, гость добавил:
— Когда я ехал сюда, он велел мне: «Приедешь, хорошенько выбрани ее».
На эти слова я отвечала:
— По какой же причине он мог сказать такое? Но, даже если бы он меня и не бранил, я все равно покину храм!
— А если это так, то ведь вам все равно: выезжайте сегодня. Тогда я смогу вас проводить… Мне так горько было видеть таю, когда он отправлялся из столицы, чтобы несколько дней провести здесь, в горном храме… Как он спешил!
Но я не выказала расположения слушать его далее, и, немного отдохнув, он возвратился один. Оставшись наедине с собой, я подумала, что все они одинаковые — приезжают сюда, расстраиваются, а о большем никто не спрашивает.
Так понемногу проходило время. Из столицы я то от одних, то от других получала письма. Читаю: «Я слышала, что господин сегодня собрался куда-то поехать. Если Вы и на этот раз откажетесь приехать с ним, тогда люди подумают, что в Вас не осталось ничего мирского. Больше за Вами господин вряд ли приедет. А если все же Вы после случившегося решитесь приехать в город сами, люди могут посмеяться над Вами».
Все писали мне одно и то же. Однако эти письма не казались мне убедительными, и я постоянно пребывала в раздумьях, как лучше поступить.
Тем временем в столицу из провинции приехал наконец человек, которого я в таких случаях спрашивала, как быть, — мой отец. Он как был, прибыл ко мне, рассказал, что делается в мире, и непреклонно заявил:
— Я писал тебе, что считаю — это неплохо, что ты сюда уехала. А сегодня мне так стало жаль мальчика Ему надо быстрее поправляться. Сегодня день благоприятный, и вы можете вернуться вместе со мной. Я приеду за вами хоть сегодня, хоть завтра. — В словах его не было ни тени сомнения; я и вовсе обессилела и подчинилась его воле.
— Тогда завтра приеду опять, — решил отец, отправляясь в столицу.
Мои думы запутались, как говорится, словно поплавок на удочке у рыбака, как вдруг раздался шум — кто-то приехал. Я подумала: «Наверное, это он», — и все в голове у меня перемешалось. На этот раз у Канэиэ не было никакой нерешительности, он проследовал в помещение, и, едва он вошел, я было раздвинула ширму, попытавшись укрыться за нею, но безрезультатно.
Увидев благовония, которые я возжигала, четки, которые перебирала, и сутры, лежавшие открытыми, он воскликнул:
— Как ужасно! Я даже не думал, что зашло так далеко. Кажется, ты действительно дошла до крайности. Я думал, что ты все же уедешь отсюда, и приехал за тобой, но теперь думаю, не грех ли это? А как таю думает насчет того, чтобы остаться? — спросил Канэиэ сына, и тот, потупившись, произнес:
— Это очень трудно, но что делать?
— Жаль, — заметил отец, — тогда делай как знаешь, по ее настроению. Если поедете из храма, вызовите экипаж.
Канэиэ еще не кончил говорить, а сын вскочил, начал хватать разбросанные по комнате предметы, заворачивать их; то, что нужно было положить в мешки, клал туда, все велел отнести в экипаж; срывал расписные ширмы, убирал с глаз предметы первой необходимости… Я ничего не понимала и чувствовала себя нелепо. Канэиэ с сыном только переглядывались и понимающе улыбались.
— С этим мы в общем закончили, — сказал мне Канэиэ, — ты можешь уже отправляться. Скажи Будде, что и как — дело решенное.
Он говорил громким голосом, будто в большом спектакле, а я молчала как во сне; подступали слезы, но я только молилась про себя, и когда подали экипаж, я еще довольно долго не уезжала. Канэиэ пришел около часа Обезьяны, когда уже горели светильники. Я была холодна, еще не отдала распоряжения отправляться, а он уж выехал вперед, заметив:
— Хорошо, хорошо, я поеду. Все доверяю слугам
— Скорее, — произнес сын, беря меня за руку, а я могла ему отвечать только плачем. Однако делать было нечего, я уже настроилась уезжать и была сама не своя.
Когда экипаж выехал из главных ворот храма, Канэиэ сел со мной вместе. Всю дорогу он шутил и вовсю смеялся, но я ничего не говорила в ответ и была как во сне. Моя сестра, выехавшая с нами вместе, с приходом темноты пересела в мой экипаж и время от времени отвечала ему. Дорога была дальней, и в пути нас застал час Кабана[51]. В столице люди были оповещены, что мы приедем днем, прибрались, подготовились к встрече, открыли ворота, но я, ничего этого не заметив, рассеянно вышла из экипажа
Чувствовала я себя неважно и легла за ширмой. Дама, которая находилась здесь, вдруг приблизилась ко мне со словами:
— Я думала собрать семена с гвоздики, но она засохла, и не осталось ни одного хорошего цветка. И китайский бамбук пострадал тоже — один побег повалился, но его я все-таки поправила.
Я подумала, что об этом надо бы говорить в другое время, не сейчас, и не отвечала ей, а Канэиэ (я полагала, что он спит) очень хорошо все слышал и сказал сестре моей, ехавшей в одном с нами экипаже, а теперь отделенной от него ширмой:
— Вы слышали? Это же важное дело! Для человека, который отвернулся от этого мира, уехал из дому искать общения с бодхисаттвами, нет ничего важнее, как услышать о цветах гвоздики и о том, что китайский бамбук стоит себе?
Сестра, услышав его, очень смеялась. Мне все это тоже показалось забавным, но я и виду не показала, что мне сколько-нибудь смешно.
Так понемногу наступила полночь.
— Какое направление сегодня запретно? — спросил Канэиэ, посчитал дни, и, конечно, запретным оказалось для него мое направление.
— Как же быть? Как это досадно! — сказал он. — Может быть, вместе поедем куда-нибудь недалеко?
Я ничего не отвечала, лежала, думая, что все это нелепо и ни с чем не сравнимо, — и не двигалась с места.
— Мне в любом случае надо ехать в другое место, — продолжал Канэиэ, — думаю, что приеду сюда, как только это направление сделается благоприятным. А шестого числа у меня, как обычно, наступает воздержание, — с огорчением добавив это, он вышел вон.
На следующий день пришло письмо.
«Вчера была уже поздняя ночь, и у меня осталось очень горькое чувство. Как бы там ни было, лучше тебе поскорее прекратить твое воздержание. Каким исхудавшим выглядит наш таю!» — было написано в нем. Мне не хотелось думать, что это всего лишь показная родительская забота, и я ожидала дня, когда закончится воздержание. Сомнения меня не оставляли и тогда, когда миновал шестой день и наступило третье число седьмой луны.
