Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Дохнул в долину ветер медленный, стирая память о былом,
Как плащ красавицы из Йемена, он прошуршал в песке сухом.

Пусть даже каждый, кто мне встретился, со мною встречи не желал,—
Спеша за ней и не заметил я, что всех в пути я растерял.

Зачем напрасно упрекать меня за страсть к возлюбленной моей:
Ведь я, упреки ваши слушая, люблю ее еще сильней.

Ушла, поблекла под гребенкою былая смоль моих кудрей,—
Смеются дерзкие красавицы над горькой старостью моей.

Не стоит ждать вестей из Сирии, к нам Дабик{101} не пришлет гонца,
Лишь Неджд мерцающей надеждою способен отогреть сердца.

Я принял горечь расставания, покинув замок Ан-Наммам,—
Сквозь море страха и страдания я в путь пустился по волнам.

Теперь страшусь врага открытого — он может разлучить сердца —
И тайного врага, чьи помыслы еще грязней его лица.

Когда в невзгодах вспоминаю я о племени родном тамим,
Вражду и злобу забываю я, тоской предчувствия томим.

Но удержать меча булатного без перевязи и ножон,—
Так я, в изгнание заброшенный, поддержки родственной лишен.

Я не стерпел, сказал красавице, какою страстью грудь полна,
Но, душу обнажив признанием, любви не вычерпал до дна.

Мне шепчут женщины из племени: «Передохни в пути! Постой!»
Но я, в ответ коня пришпоривши, спешу на встречу с красотой.

Забуду ль ущелье Гауль в короне седых вершин
Или долину Дарийя — жемчужину всех долин?

Я слышу твои упреки, но я говорю: «Не смей!
Ведь нет никакого дела тебе до судьбы моей!»

О, как избежать наветов, придуманных злой молвой?
О, как избежать сомнений, грозящих из тьмы ночной?

Вода в источнике чистом прозрачна и глубока,
А я, измученный жаждой, не смог отпить ни глотка.

По жажде моей Сулейма ничем не смогла помочь,—
Стремился ли к ней я страстно иль страстно стремился прочь,

Хоть грязного скопидома я сделал своим слугой,
Хоть грозному племени таглиб на горло я стал ногой.

Напрасно презренный Ахталь рискует играть с огнем:
Ведь я сокрушу любого, кто встал на пути моем.

Он думал: я — подмастерье и подмастерьям брат,
А я из славного рода, смирившего племя ад{102}.

А я из всадников смелых, из всадников рода ярбу,
Которые в смертной схватке решают свою судьбу.

Не робкие подмастерья врага погнали назад
При встрече с племенем зухль в становище бану-масад.

А где вы были, герои, в ту памятную весну,
Когда ваш славный Хузеиль томился у нас в плену?

Никто не спешил на помощь, когда, замедляя шаг,
Он плелся навстречу смерти в позорных своих цепях.

Неужто мог я не узнать родного пепелища
И рвов у стойбища Асбит, засыпанных песком?
Неужто мог забыть я Хинд, нещедрую для нищих,
Хоть и со щедростью ее я вовсе незнаком?

Клянусь, что я влюбленный взгляд скрывал, борясь с собою,
Боясь, что заведет любовь в опасные края.
Но прогнала она меня, чтоб страсть мою удвоить,—
Как будто бы возможна страсть сильнее, чем моя!

Что ж, если завтра я умру, меня оплачут братья
В ночь, когда хлынут с дальних гор потоки пенных вод,
Но Ахталю, при встрече с ним, в лицо хочу сказать я,
Что роду таглиб все равно позор он принесет.

Не так уж этот род высок, чтоб к небу лезть ветвями,
Не так силен, чтоб из ручья он первым пить посмел,—
И если Ахталь не сумел прославиться стихами,
Напрасно встал он под удар моих каленых стрел.

Давно бы Ахталю попять: он злит меня напрасно,
Он стал мишенью для сатир по собственной вине,
И для него борьба со мной не менее опасна,
Чем с всадником из рода кайс на взмыленном коне.

Наездники из рода кайс подобны волчьей стае —
На гребне битвы их волна кровавая несет.
На племя таглиб мы идем, преграды прочь сметая,
То ложно повернем коней, то вновь летим вперед.

Ты тут останешься, Маррар, а спутники твои уйдут,—
Возьмут верблюдов, а тебя они навек оставят тут.

Не уходите далеко! — ведь каждый обратится в прах,
Ведь каждый, кто сегодня жив, в свой срок останется в песках,

Тебя сравнил бы я, Маррар, с твоим прославленным отцом:
Всегда гордился мой народ таким вождем и мудрецом —

Тем, кто опорой был в беде, кто слабых защищал не раз,
Кто в души робких и больных вселял надежду в трудный час.

Боль и тоска мне душу рвут, но я спасенья не ищу,
И слезы горькие мои рекой стекают по плащу.

И над могилой я кричу: «Какой тут гордый дух зарыт!
Какого славного вождя скрывает свод могильных плит!»

Душа моя рвалась к тому, кто, словно месяц молодой,
Прохладой ветры одарял и насыщал дожди водой,

Чья смерть для преданных сердец была страшнее всех потерь,
С кем ни в долинах, ни в горах никто не встретится теперь!

Я утешения в беде прошу, рыдая и скорбя:
Мой край родимый опустел и стал пустыней без тебя!

Пускай седые облака плывут к могиле от Плеяд,
Пускай обильные дожди слезами землю оросят.

Вчера пришла ко мне Ламис, но не с добром пришла она:
Пришла расторгнуть связь любви с тем, чья душа любви полна.

Друг, я приветствую твой дом, я щедро шлю ему привет,
Но горькой старости моей ни от кого ответа нет.

Уходят девушки, смеясь над сединой в кудрях моих,
А ведь когда-то без труда я вызывал любовь у них,

Пока беспечно и легко несла меня страстей волна,
Пока я юности своей не исчерпал еще до дна.

Зубайр и родичи его теперь узнали наконец,
Что доверять нельзя тому, что говорит Фараздак-лжец,

Что не за племя, не за род, а за себя он встал горой,
Что в битве он — ничтожный трус и только на словах — герой.

Не сразу поняли они, что их надежда — только в нас:
Лишь мы сумеем защитить и поддержать в тяжелый час.

Лишь мы удержим рубежи и защитим гнездо свое,
А не Фараздак — жалкий трус, одетый в женское тряпье.

Беги, Фараздак, — все равно нигде приюта не найдешь,
Из рода малик день назад ты тоже изгнан был за ложь.

Твоим обманам нет конца, твоим порокам нет числа,
Отец твой — грязный водоем, в котором жаль купать осла.

Ты хуже всех, кого за жизнь я встретил на пути своем,
Ты думаешь, ты человек?. Нет, ты — ослиный водоем!

Для нас ты больше не герой! О, кем ты был и кем ты стал!
Какой позор, какой позор на наши головы упал!

Затем Мухаммада послал на землю к нам Аллах,
Чтоб был тот мудр и справедлив во всех земных делах.

Ты, десятину отменив, мой доблестный халиф,
На благо вере, как пророк, был мудр и справедлив.

По всей земле идет молва о мудрости твоей,
И люди добрые в беде к тебе спешат скорей.

Не обойди же и меня доясдем своих щедрот,
Ведь вынужден влачить поэт ярмо земных забот.

А в мудрой книге завещал пророк нам на века:
«Будь милосерден к бедняку и к детям бедняка».