Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)
Когда, глубоко очарованная зрелищем горного пути по ту сторону заставы, я оглядывала лежащую впереди дорогу, то обнаружила: то, что прежде представлялось мне двумя или тремя птицами, на самом деле оказалось рыбацкими лодками на озере. Здесь я не в силах была сдержать слезы. И если такое невыразимо глубокое чувство испытывала я, то моя спутница откровенно плакала от переполнивших ее чувств. Дошло до того, что нам обеим стало неловко, и мы даже не могли смотреть одна на другую.
Путь впереди еще лежал долгий, когда наш экипаж въехал в скопище убогих хижин под названием Оцу. Я через него проезжала с редкостным чувством, пока мы не выехали на дальний берег. Когда экипаж приблизился к нему и я огляделась, то перед домами, которые в ряд выстроились вдоль берега озера, увидела причаленные к берегу лодки, — и это было поразительно. Виднелись также лодки, которые проплывали туда и сюда. Пока мы так продвигались потихоньку, стал уже подходить к завершенью час Змеи[25]. Мы решили, что надо дать отдохнуть коням в местности под названием Симидзу, и, опознав ее издалека, остановили экипаж в тени большого одиноко стоящего сандалового дерева, распрягли коней и отпустили их к берегу бухты попастись и немного охладиться, а маленький мой сын с усталым лицом прислонился к дереву и произнес:
— Подождем здесь, пока принесут вариго — коробочки с дорожной едой. До мыса Карасаки в провинции Сига еще очень далеко!
Из дорожных корзин достали продукты, принесли вариго и распределили их между всеми. Часть моих сопровождающих отсюда возвращалась домой и моя спутница повернула назад с намерением доложить: «Прибыли в Симидзу!»
Потом мы снова запрягли коней в свой экипаж, доехали до нужного нам мыса и развернули экипаж облучком к дому. Идучи на молитву, я посмотрела окрест и обнаружила, что ветер усилился и волны стали высокими. Лодки на озере подняли паруса.
На берегу собрались мужчины, и когда я сказала им:
— Хочу послушать, как вы поете! — они принялись петь, исторгая из себя при этом очень неприятные звуки.
По дороге на моления мы порастеряли много от своего задора, но на место все-таки приехали. Экипаж мы поставили на очень узком мысу, внизу, возле самой кромки воды. На то место, где лежали сети, теперь непрерывно накатывали волны, и, когда они откатывались, там, как выражались в старину, не было даже ракушек. Люди, которые сидели в глубине экипажа, только что не вываливались наружу, так они высовывались: рыбаки спешат вытащить наверх то одну, то другую невиданную Поднебесной добычу. Молодые мужчины встали в ряд в некотором отдалении и голосами, которыми обычно обращаются к богам[26], затянули: «Зыбь на море и мыс Карасаки в провинции Сига». Звучало очень приятно. «Скорее бы назад, в Симидзу», — думала я. В конце часа Барана[27] моление закончилось и я отправилась домой.
Я ехала, глядя кругом с нескрываемым восхищением. Когда экипаж приблизился к месту подъема в гору, уже заканчивался час Обезьяны[28]. Сумерки наполнились звоном цикад. Я послушала их и подумала:
Голоса ваши
Зазвучали,
Будто ждали меня
День-деньской
Этой заставы цикады.
Так произнесла я про себя, но людям ничего не сказала.
Возле Бегущего ключа некоторые верховые отделились от нас и поспешили вперед, и когда мы прибыли в Симидзу, эти передовые уже хорошо отдохнули и освежились, и в то время, как они с довольными лицами приблизились, чтобы помочь выпрячь наш экипаж, моя спутница сказала:
Как это завидно,
Когда ноги коня —
Будто струящийся ключ!
И я добавила:
Иль не задержится их отраженье
В Чистой воде, в Симидзу?[29]
Экипаж придвинули поближе к воде, в стороне от дороги натянули тент, и все путники сошли на землю. Когда я погрузила в воду руки и ноги, я сразу почувствовала, как мое настроение заметно улучшилось. Мы разместились на камнях, подогнув одно колено под себя, над желобами с проточной водой, и стали есть, беря рис и прямо ладонями зачерпывая воду, — и это создало у нас такое настроение, что вставать не хотелось никак. Однако нас все-таки стали торопить: «Пора, уже смеркается». А я-то думала, что в таких местах не бывает людей, которые стали бы мне докучать, — но делать было нечего, и мы отправились в путь.
Мы потихоньку ехали, как вдруг в местности под названием Аватаяма нас встречает прибывший из Киото человек с факелом.
— Сегодня с полудня у нас изволит находиться господин, — услышала я от него. Я очень удивилась — так, что даже подумала, будто он нарочно подгадал время, когда меня не будет дома.
— Ну, и?.. — спрашивал посыльного то один, то другой из нас. Сама я прибыла домой в жалком настроении. Из экипажа вышла в очень подавленном расположении духа, и люди, которые в мое отсутствие оставались дома, рассказали мне:
— Господин, когда он прибыл, изволил спросить о Вас, и мы ему доложили, как обстоят дела. Он тогда заметил: «Что такое? Такая у нее была прихоть. Выходит, я приехал в неурочное время!»
Я чувствовала себя, будто во сне.
Следующий день мы провели, отдыхая от дороги, а на третий день утром мой сын отправился из дому, сказав, что едет к отцу. Сначала я думала сказать ему, чтобы он спросил отца о том странном визите, но как ни огорчительно было это происшествие для меня, верх взяли воспоминания о том, что было на берегу озера, и я написала:
Я думала,
Что выплакала их
В непрочном этом мире.
Но вижу берег, линию воды
Сквозь слезы.
Сыну же я сказала:
— Положи это послание, когда он не будет на тебя смотреть, и сразу возвращайся.
— Так я и сделал, — сказал он, когда вернулся.
Я ожидала, что Канэиэ даст знать, что видел мое стихотворение, но напрасно. Так наступил конец месяца.
Накануне в часы досуга я ухаживала за травой в садике у дома и собрала очень много рассады риса. Я высадила ее под навесом дома; очень интересно было наблюдать, как она наливается соками, впитывает в себя воду, в которой растет, и выпускает зеленые листочки. Но вдруг я увидела, что эта рассада начала чахнуть. Видеть это было мучительно:
В тени дома укрыта,
Там, куда не достанет
Даже молний сверканье,
Под навесом, рассада
Одиноко зачахнет, как я.
Госпожа из дворца Дзёган в позапрошлом году была назначена главой Ведомства службы императрицы. Как это ни странно, но она никогда не расспрашивала о моих делах; я думала из-за того, что изменились ее отношения с братом, Канэиэ, изменилось и отношение этой госпожи ко мне, но потом я подумала, что она узнала, что Канэиэ сам изменился ко мне, и написала ей письмо, где говорилось:
Эта ниточка паутины
Истончается.
Но паук все хлопочет
Над лохмотьями,
Соединявшими некогда сеть.
Ответ включал всякую всячину, и в нем было много очарования.
Как грустно слышать,
Что порвалась нить.
Ведь месяцы и годы
Она тянулась,
Вас соединяя.
Когда я ознакомилась с этим письмом, то подумала, что сочинительница все видела и слышала, и грусть моя от этих мыслей возросла еще больше, я погрузилась в раздумье. В это время принесли письмо от Канэиэ. В письме значилось: «Я посылал тебе письма, но ответов не было; ты держалась отчужденно, и я не решался приблизиться к тебе. Сегодня было надумал, но…» То одни, то другие убеждали меня ответить, и пока я писала ему ответ, день кончился.
Я думаю, что посыльный еще не достиг дома Канэиэ, как я увидела у себя его самого.
— А что такого произошло? — стали мне говорить мои дамы. — Будьте благоразумны, взгляните только, как он выглядит. — И я взяла себя в руки.
— У меня это время одно за другим тянулись религиозные запреты, поэтому так и получилось. Но я и не думал к тебе совсем не приходить, — говорил он, делая вид, что ничего особенного не произошло, чем вызвал у меня неприязнь.
На следующий день он сказал:
— Теперь я поеду, потому что есть дела, которые я должен исполнять. В следующий раз буду у тебя завтра или послезавтра.
Я и не подумала тогда, что это правда. Канэиэ думал, видимо, так поднять мое настроение. А я уже тогда допускала, что на этот раз он пришел ко мне в последний раз… И вот без него шли дни за днями. «Действительно, все произошло так, как я и ожидала», — думалось мне и от этого делалось еще печальнее, чем прежде.
Я продолжала болезненно размышлять все об одном, ни о чем другом не могла думать, — всей душой хотелось умереть, но при мысли о сыне мне становилось еще печальнее.
Я думала, что вот он станет взрослым, я вверю его надежной жене, тогда и умереть можно будет спокойно. А потом, как только подумаю, с каким же чувством будет он тогда скитаться, — и умирать становится еще труднее прежнего. Тогда я затеяла с ребенком такой разговор.
