Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)
Так я думала, а тем временем наступил последний день года. Он пришелся тогда на середину весны. Канэиэ на завтрашнее утро или сегодняшний вечер наметил переезд в новый, великолепно отстроенный особняк, и по этому случаю поднялась суматоха. Но я, как и предполагала раньше, никуда переезжать не была намерена. Когда я сообщила об этом, Канэиэ воспринял мое решение как нечто само собой разумеющееся.
В десятых числах третьей луны при дворе должны были состояться состязания по стрельбе из лука, и готовиться к ним следовало особенно тщательно. Нашего сына приняла в свой состав вторая команда. Существует положение: «Победители должны исполнить танец», — поэтому все обо всем забыли и были заняты в эту пору только подготовкой. Под предлогом необходимости обучения участников состязания танцам в доме день-деньской звучала громкая музыка. На стрельбище на моего сына делали весьма высокие ставки — и не прогадывали. Выглядел он, по-моему, великолепно.
Наступило десятое число. В этот день сын провел у нас дома последнюю музыкальную репетицию. От женской половины множеством подарков одарили учителя танцев, О-но Ёсимоти. Мужчины, со своей стороны, для него сняли с себя одежды. Явились слуги от Канэиэ и сказали: «Господин соблюдает запреты»[19]. Вечером, когда все закончилось, Ёсимоти вышел исполнить танец бабочки, и один человек одарил его желтым платьем хитоэ[20]. Мне подумалось, что это весьма кстати.
Двенадцатого числа лучники, придя в особняк Канэиэ, пожаловались:
— Вторая команда собралась в полном составе и должна была потренироваться в танце. Но плохо, что там нет площадки для стрельбы из лука.
Я слышала, как им сказали:
— При дворе собирается много людей. Ёсимоти там, наверное, завалят подарками.
Я все волновалась, как-то там будет с моим сыночком, но глубокой ночью множество сопровождающих благополучно доставило его домой.
Потом Канэиэ, нимало не заботясь о том, что людям это покажется странным, немного подождав, прошел ко мне за ширму и стал рассказывать:
— Мне сказали, что во время танца он был очень изящным. Люди до того расчувствовались, что даже плакали. Завтра и послезавтра у меня запреты, но я буду волноваться за него. А пятого числа приеду на церемонию, поддержу его.
После этих слов он вернулся к себе, но у меня осталось ощущение, что он не уходил, — я чувствовала от этих его слов безмерное ликование.
Наступил назначенный день. Канэиэ приехал рано утром и, собрав множество людей, громко распоряжался насчет танцевальных нарядов, а потом увез сына. Я опять осталась со своими тревогами, думая только об исходе соревнований по стрельбе из лука. Поступили первые сообщения: «Вторая команда, скорее всего, проиграет. Она очень неудачно выбрала себе лучников». Когда мне сказали об этом, я подумала, что напрасно они обучались искусству танца. Что-то теперь будет? Что-то будет?..
Настала ночь. Ярко светила луна, и я оставила ставни незакрытыми, а в душе все молилась. Мимо туда-сюда проходили люди; они только и делали, что говорили о состязании:
— Выбил столько-то очков!
— Его соперником стал офицер Правой дворцовой гвардии[21].
— Изволит стрелять весьма старательно.
Я поочередно то печалилась, то радовалась этим вестям. Потом появился человек, который сообщил:
— Команда, которую все считали проигравшей, удачно выпустила серию стрел и сделалась победительницей!
Если мой сын стал победителем, значит, он от имени своей команды должен исполнять танец победителя.
Примерно его же возраста был мой племянник. Еще во время тренировок мальчики посматривали один на другого. Сейчас мой сын исполнял танец вторым, и, может быть, потому что он получил всеобщее одобрение, государь одарил сына платьем. Наконец, Митицуна приехал из дворца в экипаже, где вместе с ним находился и мой племянник, одетый в платье для танца победителя.
Канэиэ снова и снова со слезами на глазах рассказывал мне, как все происходило, о том, что это подняло и его репутацию, что все высокопоставленные лица плакали от умиления, глядя на нашего сына. Он вызвал наставника в лучной стрельбе, а когда тот пришел, снова осыпал его подарками. От всего этого я позабыла о своих горестях и радовалась вместе со всеми.
В тот вечер и в последующие два или три дня самые разные мои знакомые, вплоть до священнослужителей, прослышав о такой радости молодого господина, один за другим приходили сами или присылали гонцов выразить свои поздравления, и это было удивительно приятно.
И вот наступила четвертая луна. С десятого числа до десятого дня пятой луны Канэиэ прекратил обычные посещения, сообщив мне только:
— У меня на редкость неважное самочувствие.
После он сказал мне:
— Во дворце семь или восемь дней надо мною творили заклинания. Теперь сижу без дела. Я думал навестить тебя как-нибудь в ночное время, но тут есть одна трудность. Из-за болезни я не бываю при дворе, так что может выйти неловкость, если кто-нибудь увидит меня в городе.
Я слышала, что ему стало легче после того, как он возвратился от меня, и стала ожидать его приезда, но безуспешно. Я удивлялась и каждый раз думала, что вот сегодня вечером он попытается прийти, чтобы никто об этом не знал, однако в конце концов от Канэиэ перестали приходить даже весточки, и так продолжалось долго.
И хотя все это представлялось мне странным и необычным, в обстановке его нарочитой холодности звуки посторонних экипажей, что проезжали мимо моего дома, ранили мне грудь. Время от времени я погружалась в сон, потом мне начинало казаться, что уже светает, и все представлялось еще более безрадостным. Мой молоденький сын, когда он выходил в свет, видел и слышал отца, но ему как-то не представлялся случай рассказать ему, как обстоят дела. Да и Канэиэ никогда не расспрашивал обо мне. Я же полагала, что с моей стороны было бы тем более странно спрашивать, что произошло.
За то время, пока я думала об этом, стемнело и рассвело, а когда я подняла решетки на окнах и выглянула наружу, то обнаружила, что ночью прошел дождь, и на деревьях висят капельки, напоминающие росу. Глядя на них, я подумала:
Всю ночь
Я тебя ожидала.
Легла уж роса.
Но вот рассвело,—
Растает теперь и она.
А в конце той же луны разнеслась весть: «Закрылись глаза министра Оно-но-мия[22]», — и впервые после того, что между нами было, Канэиэ дал мне знать: «Сейчас в мире царит сумятица, и мне нужно быть осмотрительным и не показываться снаружи. Высылаю платье для траура. Приготовь его».
Очень раздосадованная этим, я отослала платье назад с замечанием: «Люди, которые носят такие платья, последнее время в моем доме не бывают». Это, должно быть, сильно пристыдило его, — во всяком случае, от Канэиэ я не получила больше ни слова.
Так продолжалось, пока не наступила шестая луна. Когда я сосчитала, то обнаружила, что ночных свиданий у нас с ним не было тридцать с лишним дней, а дневных — уже больше сорока. Назвать это просто очень странным было бы глупо. Даже если принять во внимание, что между нами постоянно случались недомолвки, на этот раз он так долго у меня не показывался, что и слуги, которые насмотрелись всякого, сочли это весьма удивительным.
Я все думала и думала об этом и сидела, уставившись взглядом в одну точку. Потом, застыдившись мысли, что меня кто-нибудь может увидеть, сдерживая бегущие по щекам слезы, ложилась ничком.
И вот однажды слышу — в саду поет соловей, хотя время для него уже миновало. Я подумала:
О, соловей,
Прошла твоя пора —
Безводная луна уж наступила.
Трель твоей песни —
Как воспоминание.
В такой обстановке шли уже двадцатые числа. У меня было такое состояние, что я не знала, что делать. Я думала, что нужно подыскать какое-нибудь прохладное место на побережье, чтобы отдохнуть там душой и помолиться, и выехала в местность под названием Карасаки[23].
Я выехала около часа Тигра[24], когда ярко светила луна. Со мною была спутница, находившаяся в одинаковом со мною положении; в качестве прислуги мы взяли с собою только одну даму и втроем ехали в одном экипаже.
Кроме того, нас сопровождало на конях семь или восемь верховых. Когда мы переправлялись через реку Камогава, начинался слабый рассвет. Немного погодя дорога перешла в горы, и тогда я увидела, что все здесь не такое, как в столице. Чувства, которые одолевали меня в последнее время, отступили, и меня охватывало глубокое очарование. Когда мы достигли заставы, то на некоторое время остановили экипаж, чтобы покормить быков, — и тут с гор, из темнеющих наверху лесов, спустились дровосеки, придерживая одну за другой свои груженые телеги. Когда я на них смотрела, то испытывала совершенно необыкновенные чувства.
