Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Мы в долине повстречались меж отвесных скал,
Придержи верблюда — пройден трудный перевал;

Милой больше не воротишь — был и минул шквал,
Туча молнию метнула, гром отрокотал.

Здесь приют, а свет слепящий — молнии кинжал,
Здесь цветы — что самоцветы: лал, опал, коралл;

Мягки травы тут, а ветер выше всех похвал,
Веселись и услаждайся, раздувай мангал.

Вот и волк степной волчиху сладостно позвал,
Вот в ответ с деревьев грянул звонких птиц хорал.

Вот и дождь благословенный пал на краснотал,
Словно слезы тех влюбленных, чей прибыток мал.

Что ж! Впивай дурманы луга, осуши бокал,
Радуйся весенним трелям птичьих запевал!

Первые сыны Адама — те, кто здесь бывал,
Нам в преданьях описали райский сей привал.

О, где ты, покинутый старый мой дом?! О, где?!
Светильни твои мне светят в пути везде.

К тебе из пустыни я жалобу шлю свою,
Тебя вспоминаю и слезы ручьями лью.

И утром и вечером нету покоя мне,
Скитаюсь и денно и нощно в чужой стране.

Верблюдицы наши, хоть пища горька, скудна,
Почти не знавали в дороге покоя, сна.

Их страсть моя гонит навстречу тебе, тебе,
Да только не будет удачи в такой гоньбе!

О, сколько в пути пересек я песков, пустынь!
Ни разу коню не сказал: «Постой! Поостынь!»

Но даже усталый не сетует верный копь,
А я изнемог от напрасных надежд, погонь.

Среди холмов и долин,
На плоскогорьях равнин

Бегут антилопьи стада,
Ища, где плещет вода.

Едва показалась луна,
Я пожалел, что она

Сверкнула на небесах,
И я почувствовал страх

За свет неземной, за нее,
За нежную прелесть ее,—

Зачем сиять для меня?
Мне хуже день ото дня!

Жилы мои, надрывайтесь!
Глаза мои, не отрывайтесь!

Слезы мои, проливайтесь!
Сердце мое, страдай!

Ты, что зовешь, погоди —
Огнь у меня в груди,

Разлука ждет впереди…
Господи, мужества дай!

Пришла разлука разлук —
И слезы исчезли вдруг.

Устрою в долине привал,
Где был сражен наповал.

Там серны пасутся. Там
Она — кому сердце отдам.

Скажи ей: «Один человек
Пришел проститься навек;

Забросило горе его
В края, где нет никого!

Луна, осиявшая высь,
Оставь несчастному жизнь!

Взгляни из-под покрывал,
Чтоб взгляд он в дорогу взял

Увы, не под силу — ту
Постичь ему красоту!

Иль дай ему сладких даров,
И станет он жив и здоров,

Поскольку среди степей
Сейчас он трупа мертвей…»

Умру я от горя и зла,
Плачевны мои дела!

Был ветер восточный неправ,
Весть о тебе переврав!

С тобой он был тоже лжив,
Наворожив, что я жив…

Отдам я отца за локоны, подобные тени ветвей,
Они над щеками чернеют, черненых подвесок черней.

Распущенные и убранные, они — как древняя вязь,
И, словно змеи, упруги они, в тяжелых косах виясь.

Они пленяют небрежностью, нежностью полнят сердца;
За дивные эти локоны отдам я родного отца.

Они, словно тучки небесные, ее оттеняют взгляд,
Они, словно скаред сокровище, ее красоту хранят,

Они, что улыбка нежная, словно чарующий смех,—
Как было бы замечательно перецеловать их всех!

Нежна она обнаженная — восточная эта княжна,
И, солнцем не обожженная, кожа ее влажна.

Речей ее сладкозвучие дурманит меня волшебством,
Словечки ее певучие туманят меня колдовством.

И нет ничего нечестивого в ее неземной красе,
И даже благочестивые придут к ее медресе{381}.

Неизлечимо хворого влагою уст исцелит,
Зубов жемчугами порадует, улыбкою подарит.

Стрелы очей вонзаются в пылу любовных ловитв,
Без промаха поражаются участники жарких бита.

А покрывало откинет она — и лик ее, как луна;
Ни полного, ни частичного затменья не знает она.

На тех, кто ей не понравится, облако слез нашлет,
Бурю вздохов накличет она — бровью не поведет.

И вот, друзья мои верные, я в путах жаркой тщеты —
Теперь на меня нацелены чары ее красоты.

Она — само совершенство, любовь — совершенство мое.
Молчальника и отшельника сразит молчанье ее.

Куда бы она ни глянула, взор — отточенный меч.
Улыбка ее, что молния, — успей себя поберечь!

Постойте, друзья мои верные, не направляйте ног
Туда, где ее убежище, туда, где ее чертог.

Я лучше спрошу у сведущих, куда ушел караваи;
Не помешают опасности тому, кто любовью пьян.

Я не боялся погибели в близком и дальнем краю,
В степях и пустынях усталую верблюдицу гнал свою.

Она отощала, бедная, от сумасшедшей гоньбы,
И силы свои порастратила, и дряблыми стали горбы.

И вот наконец к становищу добрался я по следам,
Верблюды высоконогие неспешно ходили там.

Была там луна незакатная, внушавшая страх красотой.
Была там она — ненаглядная — в долине заветной той.

Я подойти не отважился, как странник, кружил вкруг нее.
Она, что луна поднебесная, вершила круженье свое,

Плащом своим заметаючи следы верблюжьих копыт,
Тревожась, что обнаружит их настойчивый следопыт.

Кричат куропатки в песчаной долине,
Гнездо красоты в той долине отныне.

Отныне пасутся на плоской равнине
Газели и страусы в сердце пустыни.

Друзья, постоимте у этих развалин —
Ушедший уклад позабыт и развален,

И юноша пылкий оставлен любимой,
Оплачемте юношу — прежде любимый,

Он стал одиноким, угрюмым, недужным,
Ненужным себе и Аллаху ненужным.

Она снарядила верблюдов средь ночи,
А он проглядел, или не было мочи

На это глядеть, или, может быть, разум
Оставил его и ушел с нею разом.

О мысли мои! Вы, отчаясь в разлуке,
Помчались за ней… но пусты мои руки!

Любой из ветров предо мною в ответе —
Восточный, и южный, и северный ветер;

Скажите мне, ветры, отдельно иль вместе,
Про горе мое вы не слышали вести?

И ветер восточный мне тотчас поведал
О том, что в лугах у травинок разведал:

«Коль страсть захватила и сердце и разум
Себя излечи о любимой рассказом!»

А после добавил: «Эй, северный ветер,
А нет ли получше отвады на свете?

Иль, может быть, южному ветру известно
Что сердцу недужному делать уместно?»

И северный ветер ответил: «Решенье
Поддержит и южный мой брат. Утешенье

Есть в том, что мученья любви — добродетель.
Мученье любви — наслажденья свидетель.

Зачем же, впивая столь дивную сладость,
Ты болен, и день твой тебе же не в радость?

Уж коли сумел обещанья добиться —
Не молнию зришь, а всего лишь зарницу!»

Как молнией тучи прошиты в ненастье,
Расшиты узором любимой запястья.

Но ветер в ней вызвал внезапные слезы,
И вспыхнули щеки пунцовее розы.

Цветут эти розы под дождиком дивным,
Нарцисс ее глаз проливается ливнем.

Сорвать не пытайся, цветка не ищи ты —
Накинутся змеи волос для защиты.

Она улыбнулась, и — солнце в подарок!
О боже, как жемчуг зубов этих жарок!

А пышные черные косы распустит —
И ночь над землею потемки опустит.

Слюна ее слаще пчелиного меда,
Божественней сласти не знает природа.

А стан ее гибкий — гибчайшая ива,
Клинки ее взглядов блестят горделиво.

О, сколько людей поклоняются рабски
Тебе, восхитительный меч мой арабский!

А я ведь араб, и не мне ли блистали
Клинки аравийской сияющей стали?

Любви не избуду, куда ни прибуду,—
На юг ли, на север, — где буду, там буду!

«Любовь я настигну!» — твердил я вначале.
А мне отвечали: «Настигнешь? Едва ли!»

Но я упирался: «Близки наши встречи!»
А мне говорили: «Пусты эти речи!»

Но стоило сняться им в Неджд иль в Тихаму,
И я по пустыне искал их упрямо.

А сердце рвалось, хоть усталые ноги
Искали пути на пути без дороги.

А сердце вело Искандером Двурогим{382}
По западным и по восточным дорогам.

Молил я о встрече смиренно и слезно,
Разлуку пророчил надменно и грозно.

О, житель Багдада! Луна торопилась!
У вас восходила — у нас закатилась!

О горе мне, горе! Погибну я вскоре!
Я вслед ей взываю: «О господи, горе!»

О горлица, смолкни — потеряны разом
И сон, и покой, и надежды, и разум!