Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Упоительна река, льющаяся по долине.
Чем к устам прекрасной девы, слаще к ней прильнуть устами.

Медленно течет она, изгибаясь, как запястье,
И на Млечный Путь походит, окаймленная цветами,

Плащ зеленый берегов кое-где река прошила
Швом серебряным своим, — столь узка она местами.

Голубой блестящий глаз нам сияет сквозь ресницы
Или светится волна, пробираясь меж кустами?

Отблеск желтого вина на пирах мне красил руки.
Круговую чашу здесь брал я бережно перстами.

Вот на серебро воды плещет золото заката.
Ветер ветви шевелит, шелестит слегка листами.

Как прекрасен виночерпий, тонкостенный, волоокий!
Дань воздашь ему невольно, красоту его ценя.

Юноше любовный пламень смуглые румянит щеки.
Дым кудрей, не расточаясь, мягко вьется у огня.

В чашу смотрит полумесяц. Не копья ли наконечник
От удара о кольчугу в битве выгнулся, звеня?

Туча с молнией на гребне — черный конь в попоне белой.
Ветер северный поводья натянул, его гоня.

Рано солнце заблистало. Сплошь унизан жемчугами,
Сад окрасился шафраном, празднуя начало дня.

Ветви шепчутся друг с другом, и не диво, если ветру
Ненароком тайну сада выдаст листьев болтовня.

Чернокожий ночи сын, виночерпий,
Нас поил, а ночь была на ущербе.

Разгорался в небесах диск пунцовый,
И черней казался нам виночерпий.

Чара у него в руке рдела яро,
Будто искру он держал, а не чару.

Виночерпий был похож на жаровню
С черным углем, с багрецом жара.

Росистые ветви араки раскинули свод,
И кубки, вращаясь, как звезды, сулят нам веселье,

Рекой омывается древо, как Млечным Путем.
Цветы иль созвездья сияют на водной постели?

Река — словно дева, стянувшая поясом стан.
Вино, как невеста, прекрасно в хрустальном изделье.

Цветущие ветви роняют в него лепестки.
Так чествуют люди невест на пути к новоселью.

Цветы уподоблю я пламени в этом саду,
А с тенью древесной сравнится лишь сумрак ущелья.

Узорную ткань разостлал предо мною купец,
Шкатулку открыл продавец благовонного зелья!

Как только цветы пробудились и пала роса,
Здесь певчие птицы рассыпались утренней трелью.

В зеленое платье деревья реку облекли,
И солнечный дождь ей на шею надел ожерелье.

Величавые, гордые кряжи, вершины отвесные
Высотою готовы помериться с твердью небесною.

Быстролетному ветру они воздвигают преграды.
Ярких звезд мириады боками теснят их громады,

И сидят на хребте у пустыни, с осанкой надменной,
Молчаливые, точно в раздумье о судьбах вселенной.

Проходящие тучи венчают их черной чалмой,
Отороченной снизу багряных зарниц бахромой.

Я пытался внимать, но темны их беседы немые.
Лишь однажды, в ночи, мне доверились горы впервые.

— Сколько раз, — говорили они, — душегуб и грабитель
Находили пристанище здесь, а пустынник — обитель.

Сколько видели мы караванов порою ночной,
Сколько странников мы укрывали в полуденный зной.

Сколько вихрей секло наши склоны в свирепом напоре.
Сколько раз их луна погружала в зеленое море.

Все былое для нас — только миг бытия невозвратный,
Что умчал опрометчиво времени ветер превратный.

Рощу тронула дрожь — это нашего сердца биенье.
Льется горный ручей — наших слез по ушедшим теченье.

Мы от века прощаемся с каждым, увидевшим нас.
Не утешились мы, только слез исчерпали запас!

Удаляться, друзьям, и разлуку терпеть нам доколе?
И доколе нам звезды стеречь на небесном раздолье,

Как блюдут пастухи на зеленых вершинах стада?
Звезды всходят и гаснут. Нам отдыха нет никогда!

В путь я отправился ночью, и сумрак застлал мне зеницы.
Тьма укрывала ревниво, как тайну, сиянье денницы.

Северный ветер набросил мне на спину плащ из росы.
Ветви араки дрожали от сырости в эти часы.

В небе играли зарницы, на миг рассекавшие мрак,—
В битве морской, пламенея, смола разливается так.

Горы, высокие горы узрел я, и вместо венцов
На величавых вершинах созвездье зажглось Близнецов.

Главы склонив сановито, прислушиваясь к темноте,
Горы не слышат ни звука в своей вековой глухоте.

Черпая в тверди опору, незыблема эта гряда.
С лунной улыбкой в разладе угрюмые горы всегда.

Их неприступные выси орлу безопасность сулят.
Вьет он гнездо на вершине, растит в поднебесье орлят.

Дышит величьем суровым гряды молчаливая стать.
Вечности или гордыни на ней различаешь печать?

О Валенсия, ты в ожиданье последнего часа!
На тебя, ненаглядную, бедствий обрушился град.

Если чудом спасешься теперь от превратностей рока,
Подивится свидетель печалей твоих и утрат.

Не тебя ли творец благодатью взыскал в изобилье?
Не тебя ль всемогущий избрал для щедрот и наград?

Стар и млад в Андалусии пели тебе славословья.
Ты стояла веками, лаская и радуя взгляд.

Под напором врага величавые рушатся башни.
Грудой камня становится кладка их стройных громад.

Помутнела прозрачная влага твоих водоемов.
Кто от ила очистит каналов запущенных ряд?

Волчья стая подрыла деревьев развесистых корни.
Оскудели сады, обветшал твой зеленый наряд.

За оградами — ветви сухие, а прежде оттуда
Пахло свежей листвой и плодов долетал аромат.

Над округой твоей, что тебя госпожой величала,
Вьется пламя пожаров, клубится удушливый чад.

Нет на свете лекарства — тебя исцелить от недуга.
Я стою на распутье, сомненьем жестоким объят.

Если двинусь направо — стремнина мне будет могилой.
Если двинусь налево — лишенья мне смертью грозят.

Если прямо пойду — погребут меня волны морские.
Стану жертвою пламени, если вернусь я назад.

Что эта жизнь без милого вина?
Клянусь пророком, лучше стать мне прахом!
Лишь во хмелю утешен я сполна,
И смертный час не оскверню я страхом.

Куда ни взглянешь, видишь лишь одно
Гнетущее тебя несовершенство…
Так пользуй время, что тебе дано,
Да будут ночь и день — одно блаженство.

Что может быть ужасней: этот мир
Останется, когда уйдем отсюда!
Но буйный и безумный мой кумир,
Спасение мое — на дне сосуда.

Мне жизнь не в жизнь, и каждый миг мой пуст,
И нет ни в чем ни смысла и ни прока,
Покуда не коснется жадных уст
Единое лекарство против рока.

О, если бы Аллах мне даровал
Без счета, без конца благую влагу!
Хоть сладостен девичьих губ фиал,
С красавицей на ложе я не лягу.

Надолго ли останется она
В моем дому и хватит ли надолго
Столь ревностно любимого вина,
Которое я чту превыше долга?

Обманщица отказывала мне,
Но вот в руках благословенный кубок —
И я уже впиваю в тишине
Дыханье из ее покорных губок.

В объятиях моих лежит луна,
И месяц я держу в моей ладони…
О чем мечтал — всего достиг сполна,
И что мне Сулейман{369} в своей короне?!

Из кубка пьет любимая — и сон
Смежает вежды, тихо клонит к ложу.
Из сладких уст несется сладкий стон,
И зайчик золотой щекочет кожу.

Безжалостною жаждою томим,
К ее устам я приникаю снова,—
Но слышу: над безумием моим
Смеется кто-то и ворчит сурово.

То голос старой сводни… О Аллах,
Ночей и дней пожалуй мне без счета,
Чтоб мог я превзойти отца в грехах,
В людской молве изведать сласть почета!