Ихара Сайкаку - Пять женщин, предавшихся любви
Первый гром — знак возлюбленному быть смелее
Ночью пятнадцатого числа забарабанили в наружные ворота храма: пришли из Янагивары — Ивовой равнины, той, где на ветках ив «как жемчуг, нанизаны капли весеннего дождя» [111].
Всех служителей храма подняли от сна.
Что случилось? Оказывается, этой ночью скончался торговец рисом Ядзаэмон, что долго страдал тяжкой болезнью. А так как конца его ожидали, то хотят нынче же ночью совершить обряд сожжения. За тем и прибыл посланный.
Такова уж обязанность служителей храма, и все они отправились с посланным. Не дождались даже, пока пройдет дождь, лишь взяли зонтики.
В храме осталась только старая бабка-стряпуха с храмовой кухни, новый послушник — мальчуган лет тринадцати да рыжая собака.
Ветер тоскливо выл в соснах, прокатился первый гром, тот, что насылает с неба насекомых (ведь так пугают малых ребят!). Всех охватил страх.
Бабка запаслась вареным горохом, которым, как известно, отгоняют бесов и спасаются от грома [112], разыскала каморку, крытую не только крышей, но и потолком, и схоронилась в ней.
Мать О— Сити, как и все матери, безрассудные в любви к своим детям, беспокоясь за дочь, притянула ее к себе, укрыла полой своего спального кимоно и, когда грохотало особенно сильно, зажимала ей уши.
И О— Сити, как женщина, конечно, тоже очень боялась, но в глубине души таила другую мысль: «Сегодня, быть может, единственный случай встретиться с Китидзабуро!…» -и вслух сказала:
— Почему это люди так страшатся бога грома? Пусть он даже ударит и убьет — я не боюсь!
Это были ненужные слова: ведь от женщины вовсе не требуется, чтобы она была сильна духом. Даже служанки между собою осуждали за это О-Сити.
Наконец дело подошло к рассвету, и люди незаметно погрузились в глубокий сон. Из-за храпа не слышно было, как дождь барабанит по крыше храма. Свет луны едва проникал сквозь щели ставень.
О— Сити крадучись вышла из покоя для гостей. Но тут ее охватила дрожь, у нее подкосились ноги, и она наступила на живот крепко спавшего человека.
Дух занялся у нее от испуга, сердце сжалось, словно вся кровь отхлынула от него. Она не в силах была вымолвить ни слова. Единственное, что могла она сделать, — это сложить руки и вознести мо-литву.
Странно было, однако, что тот человек ничего не говорит ей в укор. Присмотревшись, она узнала стряпуху Умэ. О-Сити хотела было перешагнуть через нее и идти дальше, но тут эта женщина схватила ее за подол.
У О— Сити снова застучало сердце. «Она удерживает меня от греха!» -мелькнула у нее мысль, но дело было в другом. Ощупью найдя ее руку, Умэ сунула ей комок туалетной бумаги.
«Похоже, что и она занимается проказами!» И, как ни была взволнована О-Сити, забота Умэ показалась ей приятной.
Подойдя к кельям, О-Сити осмотрелась, но фигуры спящего юноши не было видно, и, опечалившись, она вернулась на кухню. Тут стряпуха проснулась снова.
— Проклятые мыши шалят сегодня! Протянув руку, она прибрала свои вареные грибы, лапшу и плетенку с объедками.
И смешно же это было!
Но минуту спустя она заметила О-Сити и шепнула, дотронувшись до ее плеча:
— Опочивальня у Китидзабуро-доно одна с послушником. Вон та комнатка в три циновки.
«Кто бы подумал, что она такая догадливая? Зря пропадает в храме». Пожалев ее, О-Сити развязала свой пояс из лиловой оленьей кожи и отдала старухе. Затем она пошла, куда та указала.
Было уже часа два ночи. С сосуда, где жгут ароматические палочки, соскользнул колокольчик, и звон его некоторое время отдавался в тишине храма.
Новый послушник, видимо, был приставлен следить за курениями — он вскочил, снова прицепил шнурок колокольчика, подбавил курений, да так и остался стоять, не сходя с места, словно в забытьи.
О— Сити не терпелось войти в спальню. По-женски быстро сообразив, что делать, она растрепала волосы, состроила страшную гримасу и так выступила к послушнику из темноты.
Но в послушнике уже, видно, силен был буддийский дух: он и виду не показал, что испугался.
— Я знаю, ты — та проказница, что спокон веку ходит с распущенным поясом [113], — заявил он. — Сгинь сейчас же! А если уж тебе хочется любиться с кем-нибудь из монахов, — подожди, пока вернется господин настоятель.
Так говорил он, глядя на нее во все глаза. Отступать было нельзя. О-Сити подбежала к нему.
— Я пришла обнять тебя! — сказала она. Но послушник только рассмеялся.
— Ты ведешь речь о Китидзабуро? — спросил он. — Мы с ним спали вместе. Вот, слышишь? — и он потряс рукавами своего платья, пропитанного ароматом сожженных курений.
Повеяло запахом курения «Белая хризантема». У О-Сити защемило сердце, и, не в силах совладать с собой, она ступила в спальню Китидзабуро.
Но тут послушник опять повысил голос:
— Эй-эй! О-Сити-сама затеяла ловкую штуку!… О-Сити испугалась.
— Скажи, чего ты хочешь? Что бы это ни было, я тебе куплю. Только замолчи! — сказала она.
— В таком случае, я хочу — восемьдесят мон деньгами… мацубая [114]… рисовых пирожков с начинкой, из Асакусы, пять штук… этого я хочу больше всего, — отвечал он.
— Ну, это легко исполнить. Завтра рано утром все пришлю тебе, — пообещала О-Сити.
Тогда послушник уткнулся в свое изголовье и вскоре уснул, повторяя про себя: «Как только настанет утро, я получу то, чего хочу больше всего… непременно получу то, чего хочу больше всего…»
Теперь оставалось поступить так, как ей подсказывало сердце.
О— Сити легла рядом с Китидзабуро и, не произнося ни слова, обняла его.
Китидзабуро вдруг открыл глаза и, задрожав всем телом, закрыл лицо рукавом своего спального кимоно.
О— Сити отвела его рукав:
— Почему ты так закрылся? Это нехорошо для волос.
— Мне шестнадцать лет! — печально сказал Китидзабуро.
— Мне тоже шестнадцать, — ответила О-Сити.
— Я боюсь настоятеля! — возразил Китидзабуро.
— И я боюсь настоятеля, — шепнула О-Сити. Оба они любили впервые, и дело между ними
пошло на лад не сразу.
Но вот прокатился удар грома — последний отголосок грозы.
— Как мне страшно! — И О-Сити прижалась к Китидзабуро. Тогда он привлек ее к себе, и рукава их перепутались. Они поклялись принадлежать друг другу до самой смерти.
Вскоре наступил рассвет. Торопливо зазвонил колокол в Янаке, а утренний ветер растрепал верхушки вечнозеленого кустарника.
Как горько! Только заснули, и вот уже рассвет, а с ним и разлука… А ведь мир широк. Найти бы уголок, где нет дня и всегда царствует ночь!… Но это желание не могло осуществиться. Оно лишь терзало сердце.
Между тем мать отправилась искать О-Сити, недоумевая, что с ней могло случиться, нашла и силой увела ее… Если подумать, все произошло, как в новелле из Исэ-моногатари, где дождливой ночью черт проглатывает возлюбленную кавалера давних времен!
И Китидзабуро остался один, неудовлетворенный и грустный.
А новый послушник не забыл того, что произошло минувшей ночью. Он заявил, что, если ему не отдадут то, что обещали, он всем расскажет о ночных делах.
Услышав эти слова, мать О-Сити вернулась к нему.
— — Я не знаю, о чем идет речь, но раз О-Сити обещала, я все беру на себя, — сказала она.
Что же делать матери, имеющей дочку-проказницу? Даже не выслушав до конца, она согласилась на все и хлопотала больше, чем сама О-Сити. В то же утро, говорят, приготовила и переправила обещанные безделки.
Приют любви в снежную ночь
В нашем мире следует быть осмотрительным. Но вот чего особенно нельзя делать: в дороге хвастаться деньгами, давать меч в руки пьяному, оставлять бездельника бонзу с девушкой.
Мать О— Сити, когда семья вернулась из храма, принялась наставлять дочку на путь истинный и прервала ее любовную связь.
Однако, благодаря участию одной из служанок, влюбленные могли обмениваться письмами и поведать друг другу о том, что было на сердце.
Однажды под вечер кто-то, по виду деревенский паренек из северного пригорода, принес в корзине на продажу весенние грибы и «конские метелки». По его словам, этим он и жил.
Позвали его в дом О-Сити.
Время было весеннее, но в тот вечер не переставая сыпал снег. «Как я вернусь в деревню?» — печалился юноша.
Хозяину стало жаль его.
— Заночуй у нас в сенях где-нибудь в уголке. А с рассветом отправишься в обратный путь, — сказал он.
Юноша обрадовался. Прибрав в сторону плетенки, на которых разложили собранные в поле гобо [115] и редьку, он завернулся в свой плащ из травы, закрыл лицо бамбуковым зонтиком и приготовился перетерпеть холодную ночь.
Однако ветер подбирался к самому изголовью, и сени выстыли. Уже жизни его грозила опасность. Дыхание замирало, глаза застлало пеленой.
В это время послышался голос О-Сити.
— Жаль того деревенского, — сказала она. — Напоите его хотя бы кипятком!
Стряпуха Умэ налила кипятку в чашку для прислуги, а слуга Кюсити отнес ее юноше.
