Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

О полная луна! Чей взор взяла в полон?
Того, кто лишь в тебя без памяти влюблен,

Чье сердце тяготит безжалостный навет —
Но выдержать его оно дало обет…

Терпению вотще учил меня Коран,
Но все же я терплю всю боль душевных рай.

Отчаянье гоню: ведь скольких тяжких дел
Успешным был исход, счастливым был удел!

Ни адха{354} и ни праздник разговенья
Не дали ни на миг успокоенья…

Да разве в силах праздники помочь
Тому, кто мучится и день и ночь!

Друзья мои, я помню аль-Укаба,
Чьи склоны я воспеть сумел так слабо;

Зал ар-Русафы, аль-Фариси двор —
Где был друзей так шумен разговор…

И высекают те воспоминанья
Искристый пламень из кремня страданья!

Я помню, как сбирались мы в Насихе,
Где вечера шумны, а утра тихи

И так щедры советами друзья —
Тогда любовью был охвачен я.

Там бой давал я дружеским укорам,
Там не было конца безумным спорам,—

Но коль хотел того веселый пир,
То очень скоро осенял нас мир…

О, сколько дней провел я в аль-Акике!
Луна сменяла солнечные блики,

Но мы тогда с возлюбленной моей
Не различали дней или ночей!..

А помните забавы у запруды —
Обилье вин, и сладкой пищи груды,

И гладь кристальная речного лона —
Как будто во дворце у Соломона?

Я помню свежесть этих тихих вод,
Я помню звонких чаш круговорот…

Мечты, свиданья, дружеские лица —
Когда еще такое повторится?..

И сможет ли страдающее око
Узреть все то, с чем разлучен жестоко?!

Я вспоминаю: там белели стены —
И вечер днем казался неизменно.

И разве статься там могло такое,
Чтоб «юный жаждал иль страдал от зноя»{355}?

Великодушен был хозяин наш
И в час раздумий, и под звоны чаш…

Теперь в тех залах не поют рабыни —
Их голоса сменил покой пустыни,

Покой, который не дает уснуть…
А я свой трудный продолжаю путь,

И вместо кубка из ладони друга,
Есть у меня копье, седло, подпруга;

Навстречу тучам я лечу в тумане…
Да, ночи здесь, на дальней Гвадиане{356},

Мне кажутся куда длиннее тех,
Что я провел средь дружеских утех!

Завистник мне сказал, что та, кого люблю, больна.
«Стыдись, — ответил я ему, — ты болен, не она!

А эти бусинки — не пот, алмазы на челе.
Я совершенней красоты не знаю на Земле!

Ведь тело дивное ее под стать волнам реки…
Что ж удивляться — на волнах бывают пузырьки!»

С тобою не сравнится ветка ивы —
Так ты стройна, прекрасна, горделива!

Своим чудесным взглядом ты затмила
Глаза детеныша газели милой…

Остерегался я тебя недаром:
Не смог противиться волшебным чарам —

И вот бреду, любовью ослепленный,
Сильней, чем в жизнь, в тебя одну влюбленный!

Твоя любовь ниспослана мне свыше…
Нет, я не тот, кто с ней бороться вышел.

О, кто поймет твой зов, твой плач,
И где тот лекарь, где тот врач,

Кто исцелит лихой недуг,
Что завладел тобою вдруг?..

И чем поможет тут совет?
Того, кто нужен, рядом нет:

Он здесь — в душе, и вдалеке —
В эфире, в легком ветерке.

О, если б этот ветерок
Соединить сердца помог!

Привет вам от меня, окрестности Кордовы!
Здесь, как всегда, цветы красу раскрыть готовы,

А тучи — слезы лить над кущами дерев,
А воды — мирно течь, все горести презрев…

Да, были времена — без муки, без печали,
Когда под сенью мирт вином нас угощали,

Когда струили вдаль свой аромат сады
И не ждала душа нечаянной беды…

Но вот расторгла ты союз сердец влюбленных,
И у меня в груди — горсть углей раскаленных.

Былые вспомнил дни и звук твоих речей —
И вот уже из глаз струится слез ручей,

Как будто порвалась жемчужин светлых нить —
И падают они, и не остановить…

Друзей я вспомнил вдруг, противников печали,
Чьи взоры на пиру светильник затмевали.

Но если весть пришла, что у ворот беда,
Их взоры — как мечи, разящие всегда.

Вином нас обносил наш виночерпий томный,
Глаза его, как ночь, печальны и огромны,

Прекрасен стройный стан, колеблемый слегка,
Как ивовая ветвь под лаской ветерка.

Он потчевал друзей, врагов не замечая,
Вино своей любви нам с кубками вручая.

Хочу я в честь него, чтоб над Кордовой знойной
Пронесся легкий дождь, блаженный и спокойный,

И хладные струи омыли тот порог,
Где бил веселья ключ и спал недобрый рок…

Да, эти ночи я не упрекну ни в чем.
Служить своей любви с тех пор я обречен!

Вы вспоминаете ль о том, кто столько думает о вас
И чьи глаза покинул сон, кто на чужбине в этот час,

Кто думал чувства глубоко в себе запрятать, как в ларце,
Но выдает его печаль, написанная на лице…

Беда забросила меня в чужие, дальние края,
И замирает сердца стук — как на развалинах жилья.

Ночным стенанием своим мне голубь не дает уснуть —
Ему, я знаю, как и мне, уныние терзает грудь.

Мы долго сетовали с ним на то, как наша жизнь горька,—
Я — на земле, а он — в ветвях, под сладкий шелест ветерка…

Увижу ль тех, кого люблю? Порвутся ль нити крепких уз?
О, неужели навсегда распался дружеский союз?

Я обязательств не расторг, я не забыл своих друзей:
Ведь верность слову своему — примета истинных мужей.

…К вам снова праздник в дом пришел, он стать счастливыми зовет,
А бедный юноша вдали воспоминаньями живет.

Да, я с друзьями разлучен, не знаю радостного дня,
И я читаю тут стихи про то, что было у меня:

«О, чем утешусь — ни семьи, ни кубка, ни друзей,
Отчизны тоже больше нет, и милой нет моей!»{357}

Ценить ты меня перестала,
Ты свергла меня с пьедестала,

Из сердца совсем изгнала —
Лишила родного угла!

Но помнит несчастный влюбленный
То время, когда благосклонно

Ты пела ему о любви,
Завлекши в тенета свои.

Тогда ты его утешала
И слезы ему осушала,

Дарила советы часто,
Он верил: они на счастье…

Из рук твоих сладко любое
Питье мне — пусть даже алоэ.

А если бы жгла ты огнем,
Прохладу нашел бы я в нем!

Моими мечтами была ты…
Зачем же, зачем же расплаты

Пришел этот горестный час!
О, если бы минул он нас!

Ты знаешь ли величину удела,
Которым в моем сердце завладела,

И знаешь ли, что почитал за счастье
Я под твоею находиться властью,

И что никто здесь, в царстве суеты,
Не покорял еще меня, как ты?!

Когда ж достигла ты сего предела,
В одежду горя ты меня одела,

Бессонницей глаза мне насурьмила…
Взгляни в мои посланья — там чернила

Сверкают со слезами наравне!
Застыло сердце от тоски во мне.