Кодзима-хоси - ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ
Ввиду этого, возможно, и нашёлся человек, давший такой совет, согласно которому от господина из Дзимёин в Канто был тайно направлен посланец, и ему велено было сказать: «Осуществление заговора царствующего государя — дело ближайших дней. Опасность уже нависла. Если воины немедленно не отдадут распоряжение о тщательном расследовании, в Поднебесной скоро может наступить смута». Тогда Вступивший на Путь владетель Сагами в смятении воскликнул: «Воистину, это так!» — и собрал людей из семей главных своих вассалов, а также глав ведомств и членов Верховного суда, спросив мнение каждого: «Как следует поступить с этим делом?». Однако некоторые закрыли свои рты на запор, уступая слово другим, а некоторые из опасения за самих себя не произносили ни слова, и тогда сын Вступившего на Путь Нагасаки, Синдзаэмон-но-дзё Такасукэ, вышел вперёд и почтительно промолвил:
— В прошлом, когда было совершено нападение на Токи Дзюро, следовало произвести и передачу трона царствующего государя. Однако из опасений перед установлениями двора ваши распоряжения были нерешительными, из-за чего дело так и не прекратилось. Первая добродетель воинов — отринув смуту, привести страну к миру. Отправить немедленно ныне царствующего государя в отдалённые провинции, принца из Великой пагоды препроводить в дальнюю ссылку без возврата. Тосимото, Сукэтомо и более низкопоставленных мятежных подданных казнить по одному — иначе быть не может, — так вымолвил он без робости.
В ответ на это, немного поразмыслив, почтительно высказался Доун, Вступивший на Путь Никайдо из провинции Дэва:
— Мне это мнение кажется разумным. Так и должно быть. Однако же, если отвлечься от него и обратиться к моим неразумным мыслям, мы увидим, что с тех пор, как воинские дома взяли власть, прошло более ста шестидесяти лет, могущество их достигло границ Четырёх морей, а удача блистает из поколения в поколение — и не иначе. Это лишь потому, что наверху они с почтением взирают на Единственного[218], от преданности ему не имея никакой корысти, а внизу, поглощённые заботами о простом народе, осуществляют милосердное управление. Однако то, что ныне двое из ближайших подданных государя схвачены, а трое высших священнослужителей, наставлявших его в вере, отправлены в ссылку, следует назвать особенно тяжким проступком подданных-воинов. Если же, сверх этого, его величество также принудят переехать в отдалённую местность, а настоятеля тэндай[219] отправят в ссылку, не только небесные боги, но и Врата гор[220] невзлюбят их за гордыню: как смогут они не испытывать чувства негодования?!
Если боги разгневаны, а люди не повинуются, участь воинов неминуемо становится опаснее. Ведь сказано же: «Даже если государь — это не государь, подданный из-за этого не может не быть подданным.»[221] И пусть далее государь замыслит дело со своим августейшим заговором, в ту пору, пока воины находятся в расцвете сил, не должно быть людей, которые бы примкнули к нему. К тому же, если воинские дома действительно станут с почтением выполнять государевы повеления, отчего же тогда и государю не переменить свои замыслы? Я полагаю, что благодаря этому государство будет пребывать в покое, а воинское счастье — в долголетии. А как об этом думают присутствующие?
Так он промолвил, но Нагасаки Синдзаэмон-но-дзё, не дожидаясь мнения других, так как у него испортилось настроение, опять высказался:
— Хоть и говорят, что у светских и у воинских властей цель одна, действие их различается во времени. В спокойную пору управление всё более осуществляется просвещением, в мятежное время спокойствие быстро достигается оружием. Поэтому во времена Сражающихся царств[222] дело не доходило до использования учений Конфуция и Мэн-цзы, а в пору великого спокойствия не использовали щиты и копья. Теперь дело дошло до быстрых действий. Управлять надо оружием. В державе иной имеется пример того, как подданные Вэнь-ван и У-ван напали на государя, не знающего Пути[223]. В нашей державе известен пример того, как стоящие внизу Ёситоки и Ясутоки ссылали лишённых добродетелей повелителей[224]. Весь мир признал это правильным. К тому же в древних книгах тоже говорится: «Если государь смотрит на подданных как на мусор, то подданные смотрят на государя как на заклятого врага»[225]. Если же, пока мы находимся в нерешительности, государь повелит усмирить воинские дома, — от нашего запоздалого раскаянья проку не будет никакого. Теперь нам ничего другого не остаётся, как принудить государя уехать в отдалённую провинцию, принца из Великой пагоды выслать на остров Ио[226], а заговорщиков и мятежных подданных Сукэтомо и Тосимото казнить. Смею полагать, что именно так можно добиться спокойствия для воинских домов на тысячу поколений вперёд.
Когда он вымолвил это с властным видом, сидевшие там главы служб и ближние советники, угодничая ли перед могущественным или же опустившись до глупых его планов, все согласились с его мнением. После этого Доун не стал повторять своих слов о верности, а насупил брови и покинул собрание. Тем временем собравшиеся заодно определили: «Каждый, кто убеждал государя устроить заговор, — советник среднего ранга Гэн Томоюки, младший толкователь законов Правой стороны Тосимото и советник среднего ранга Хино Сукэтомо — подлежит смертной казни», а наместнику сёгуна в провинции Садо, вступившему на Путь Хомма из Ямасиро, отослали повеление: «Надлежит прежде всего казнить его милость Сукэтомо, который с прошлого года пребывает в вашей провинции в ссылке».
Когда слух об этом распространился в Киото, сын этого Сукэтомо, советник среднего ранга Кунимицу, — он прозывался в те времена господином Кумавака, и было ему тринадцать лет, — скрывался в окрестностях храма Ниннадзи, потому что его вельможный отец был арестован. Услышав о том, что отца должны казнить, Кумавака испросил у матери позволения отлучиться:
— Почему я должен теперь дорожить своей жизнью? Пусть меня казнят вместе с моим отцом, и я стану сопровождать его в путешествии по царству теней, но я должен видеть отца в самые последние его мгновения.
Упорно увещевая его, мать говорила:
— Я слышала, что Садо — ужасный остров, который и люди-то не посещают. Как сможешь добраться туда ты? Ведь дорога занимает много дней! Кроме того, мне кажется, что в разлуке с тобой мне не прожить и полчаса в день.
Но когда она перестала плакать и сокрушаться, сын промолвил:
— Если меня некому будет сопровождать в пути, то в случае каких-либо превратностей судьбы я брошусь в воду и погибну.
При этих словах мать усмирила боль, и, потерявшись от мысли о том, что на её глазах должна будет произойти ещё одна смертельная разлука, всё-таки отпустила сына в далёкую провинцию Садо и, делать нечего, велела сопровождать его телохранителю, единственному, кто оставался при ней до того дня. Хоть и далёкая предстояла дорога, но верхового коня у путника не было, и потому, надев на ноги непривычные соломенные сандалии и надвинув на глаза шляпу-зонтик из осоки, отправился он в странствие по северным дорогам, разделённым росами, — даже представишь себе, жалость берёт.
На тринадцатый день после того, как он покинул столицу, Кумавака прибыл в бухту Цуруга, что в провинции Этидзэн. Здесь он сел на торговое судно и вскоре достиг провинции Садо, Поскольку Кумавака ни через кого не мог известить о своём прибытии, он сам пришёл к дому Хомма и встал напротив центральных ворот. Как раз в это время из ворот вышел монах.
— Вы изволите стоять здесь из-за того, что в этом доме у Вас есть дело? В чём же Ваше дело состоит? — спросил он.
— Я сын советника среднего ранга Хино. Прослышав, что в скором времени его должны будут казнить, я поспешил сюда издалека, из самой столицы, чтобы увидеть отца в его последние мгновенья! — не договорив, господин Кумавака залился потоками слёз.
Тогда монах, оказавшийся человеком с чувствительным сердцем, спешно пошёл и рассказал обо всём Хомма, а тот тоже не был бесчувственной скалой или деревом: как и следовало ожидать, он проникся жалостью и тотчас же велел этому монаху пригласить путника в помещение с изваяниями будд[227], снять с него кожаные чулки и соломенные гетры и вымыть ему ноги, — и монах обращался с гостем безо всякого небрежения. Господин Кумавака мысленно обрадовался этому, но хотя он тут же спросил, как бы ему поскорее увидеть своего вельможного отца, — свидание сына с отцом не разрешили, сказав, что показать мальчика тому, кто не сегодня-завтра будет казнён, поистине означает сотворить помеху на его пути в царство тьмы. Кроме того, что будет, если об этом услышат в Канто? Однако место, в которое был помещён благородный отец, было расположено в четырёх или пяти тё[228], так что, услышав об этом, он затосковал даже более, нежели от прежних мыслей о том, как мальчик живёт там, в столице, не ведая, что его ожидает в будущем.
