Мацуо Басё - Стихотворения. Проза
Обзор книги Мацуо Басё - Стихотворения. Проза
Мацуо Басё
Стихотворения. Проза
Басё — наше всё
Не будет большим преувеличением сказать, что Басё для нас — самый известный японский поэт. Само собой, не единственный. Отечественный читающий читатель знает Иссу с его улиткой, ползущей по склону; Фудзи (это, кстати, переводческий домысел), и знает он его, не исключено, благодаря Стругацким. Благодаря им же мы слыхали имя японской поэтессы Ёсано Акико,1 правда, это уже совсем не трёхстишия, а новейшая японская поэзия начала двадцатого века. Кто ещё? Я открываю школьную программу по литературе и обнаруживаю, что современному семикласснику показывают трёхстишия Танэды Сантока (опять же современник Есано Акико) в переводах А.А. Долина. Школа на школу не приходится, но сам по себе факт примечательный. Припоминаю, что я в своё время повстречался с Басё, а именно с его хрестоматийными лягушкой и вороном, аж в пятом классе вполне заурядной перестроечной школы.
И всё-таки Басё. Как так вышло? Вопрос сразу же распадается на два других — как так получилось у нас, но для начала — как так получилось у них. В научной историко-литературоведческой традиции в таких случаях пишут примерно такую фразу: ответы на эти вопросы заслуживают отдельного исследования, и в рамках данного предисловия нет возможности раскрыть, показать, выявить и т. д. И всё же вкратце хотя бы пара слов.
Любая страна рано или поздно сталкивается с проблемой формирования национальной литературы. В лучшем случае выбирается самое-самое из уже имеющегося, написанного в прошлом, и постулируется как таковое, в худшем — происходит искусственное создание, написание этой самой литературы на ровном (неровном) месте. Пример последнего рода — всякие «малые» литературы на «малых» языках. Пример Японии, к счастью, относится к первой категории случаев. Формирование (но не возникновение!) японской национальной литературы, как и всего «японского», чем можно с полным правом гордиться и показывать Западу, пришлось на время правления императора Мэйдзи (1868–1912), до этого же проблемы чего-то «национального» не возникало, вопрос так не стоял. А как только встал — сразу же в народной и государственной памяти всплыли литературные памятники прошлого, начиная с полумифических летописных сводов, продолжая многотомным куртуазным «Гэндзи» периода Хэйан, многочисленными поэтическими антологиями, военными и историческими хрониками и т. д. Понятно, что для Басё, при жизни признанного гения трёхстишия периода Эдо (1603–1868), было уготовано почётное место в японском литературном пантеоне.
Время показало, что не только в японском. В послевоенные годы в Европе и Америке одна за другой стали появляться антологии японской короткой поэзии хайку. Среди переведённых авторов, разумеется, был Басё. Популярности хайку на Западе способствовали, среди прочих, такие переводчики и культуртрегеры, как англичане Б.Х. Чемберлен (1850–1935) и Р.Х. Блис (1898–1964), а также американец Х.Г. Хендерсон (1889–1974). Современный исследователь японской поэзии Марк Джэвэл замечает, что хайку — один из самых успешно экспортируемых японцами на западный рынок товаров. Популярность хайку на Западе удивительна: существуют сообщества энтузиастов, которые пытаются писать хайку на английском. В последние годы мода на сочинительство «японских трёхстиший» докатилась и до нас. Некоторые примеры на грани шедевров. Цитата:
«На организованном авиакомпанией JAL конкурсе коротких японских стихов хайку, который проводился с учётом национальной специфики и потому назывался «Хлеб насущный даждь нам днесь», среди благодарственных адресов боженьке и РПЦ было и такое:
Время обеда.
Вот пронесли котлеты,
А урок всё идёт».2
Однако вернёмся на узкие японские тропы. Факт остаётся фактом: Басё — великолепный мастер жанра хайку, его реформатор, а по мнению некоторых критиков, — чуть ли не его родоначальник. Однако не надо забывать, что при жизни он был также известен своими стихотворениями и эссе, написанными на китайском языке, который играл роль языка литературы и культуры примерно как латынь в средневековой Европе. Писание стихотворений на классическом китайском языке вэньяне являлось статус-кво для любого образованного, склонного к изящной словесности японца начиная с периода Нара (710–794). Огромную роль в развитии этой традиции сыграл Сугавара Митидзане (845–903), пожалуй, самый выдающийся знаток, литератор, переводчик и комментатор китайской классики, учёный-конфуцианец, а также государственный деятель, живший в эпоху Хэйан (794-1185), который посмертно был признан синтоистским божеством и по сей день почитается как покровитель всевозможных учёных занятий. Китайский классический канон, в том числе поэтический, высоко ценился в Японии всегда. Вплоть до XX века всякий уважающий себя литератор считал своим долгом не только глубокое проникновение в китайскую литературную традицию, но и собственные пробы пера в её русле. Известны примеры стихотворений в китайской манере, написанные такими известными японскими писателями XX века, как Акутагава, Танидзаки, Нацумэ Сосэки.
Басё в этом смысле не исключение. Насколько можно судить, будущий поэт получил представление о китайской классике с ранних лет. Его родители (об отце можно судить с большей достоверностью) происходили из бедных безземельных самураев, отец получал жалованье в виде рисового пайка. Как правило, такие люди вынуждены были распрощаться с привычным занятием и искать другие способы заработка. В основном они становились врачами либо учителями. Так, отец и старший брат поэта преподавали каллиграфию, что уже само по себе говорит о культурном уровне семьи. Хотя из всех «интеллигентских» занятий Басё в итоге выбирает поэзию как основной вид деятельности, детское пристрастие к искусству письма останется с ним. Так, в прозаической миниатюре «Надпись на столе» поэт свидетельствует: «В часы покоя беру кисть и вступаю в сокровенные пределы Вана и Су». Имеются в виду знаменитые китайские каллиграфы Ван Сичжи (321–379) и Хуай Су (725–785), а под «вступлением в сокровенные пределы», скорее всего, надо понимать изучение каллиграфического наследия двух классиков путём переписывания их произведений в стиле, наиболее близком к оригиналу, — основной способ постижения искусства каллиграфии, высокое и благородное занятие.
Помимо приобщения к каллиграфии, уже с детства Басё знакомится с творчеством китайских поэтов династии Тан, таких, как Ду Фу, Ли Бо, Бо Цзюйи, и других. Подобный «культурный бэкграунд» вполне мог служить достойной базой для дальнейшего совершенствования на избранном пути.
Поэт Мацуо Басё (1644–1694) жил, как уже упомянуто, в эпоху Эдо, то есть во время правления сёгуната Токугава (1603–1868). Время это было мирным, особенно по сравнению с предыдущими веками феодальных войн. Развитие городской культуры в Эдо (современный Токио) сказывалось и на литературе. Именно в период Эдо хайку становится самостоятельным литературным жанром. Появление чего-то лёгкого и шутливого (так и тянет сказать «частушечного») стало явной характеристикой новой городской литературы, живой, простой и, что называется, близкой к народу.
Здесь, я думаю, как раз самое время и место разобраться с терминами. С японской поэзией не всё так просто, и тремя строчками тут не обойдёшься. Но начать стоит даже не с японской традиции, а с китайской, с которой в своё время начал Басё.
Китайские классические стихи называются по-японски словом «канси» — «ханьское стихотворение». Таким образом, иероглиф «си» (стихотворение) означает в первую очередь стихотворение на китайском, в китайской традиционной форме. К ней как раз относятся образцы поэзии Ли Бо, Ду Фу и других. Этот же иероглиф «си» стал в двадцатом веке использоваться при обозначении новой и новейшей японской поэзии — киндайси и гэндайси соответственно. Это поэзия тоже не совсем японская, почерпнувшая многое из европейской традиции, там порой даже подобия сонетов встречаются. В некотором промежуточном итоге мы имеем, что в японском языке «стихотворение» — это что-то пришедшее или из Китая, или из Европы. Слово «поэт» по-японски пишется с тем же иероглифом «си»: «сидзин», то есть «человек стиха».
Собственно японская поэзия, какие бы её формы ни имелись в виду, обозначается в основном другим иероглифом — «ка (га)» или, другое чтение, «ута», что переводится как «песня». Например, нанизанные строфы «рэнга» — следующие друг за другом, составленные в ряд (точнее, в столбик) песни — японский вариант придворного буриме. Классические «высокие» придворные стихи танка — короткая песня, пятистишие. Стало быть, с самого начала японские формы поэтического высказывания предполагали устное публичное «оглашение»,3 тогда как китайские относились к области письменного. Вообще, тема соотношения устного и письменного крайне важна, и о ней ещё будет сказано.
