Гомер - Античная лирика

Альбий, полно терзать память Гликерою[726],
Вероломную клясть, полно элегии,
Полуночник, слагать — знаю, затмил тебя
Мальчуган у отступницы.

К Киру пьяная страсть жжет Ликориду. Лоб
Узкий хмурит она[727]. Кир же к Фолое льнет,
Недотроге, — скорей волки Апулии
Коз покроют непуганых,

Чем Фолоя впадет в грех любострастия.
Знать, Венере дано души несродные
И тела сопрягать уз неразрывностью
По злокозненной прихоти.

Открывалось и мне небо любви, но был
Я Мирталой пленен вольноотпущенной:
Притянула меня яростней Адрия
Близ излучин Калабрии.[728]

Пока, безумной мудрости преданный,
Я нерадивым богопоклонником
Беспечно жил, я заблуждался.
Ныне ладью повернул и правлю

К теченьям давним. Тучегонитель-бог[729],
Сверканьем молний тьму рассекающий,
Вдруг прогремел на колеснице
По небу ясному четвернею:

И твердь от грома, реки-скиталицы,
И Стикс[730], и недра Тартаром страшного
Тенара[731], и предел Атланта
Потрясены. Переменчив жребий:

Возвысить властен бог из ничтожества
И гордых славой ввергнуть в бесславие.
Смеясь, сорвет венец Фортуна
И, улыбаясь, им увенчает.

Теперь — пируем! Вольной ногой теперь
Ударим оземь! Время пришло, друзья,
Салийским щедро угощеньем
Ложа кумиров почтить во храме!

Нам в погребах нельзя было дедовских
Цедить вино, доколь, Капитолию
Разгром готовя, государству
Смела в безумье грозить царица

С порочной сворой хворых любимчиков,
Мечтам не зная дерзостным удержу,
Сама от сладостной удачи
Пьяная, но поубавил буйство,

Когда один лишь спасся от пламени
Корабль, и душу, разгоряченную
Вином Египта, в должный трепет
Цезарь поверг, на упругих веслах

Гоня беглянку прочь от Италии,
Как гонит ястреб робкого голубя
Иль в снежном поле фессалийском
Зайца — охотник. Готовил цепи

Он роковому диву. Но доблестней
Себе искала женщина гибели:
Не закололась малодушно,
К дальним краям не помчалась морем.

Взглянуть смогла на пепел палат своих
Спокойным взором и, разъяренных змей
Бесстрашно в руки взяв, смертельным
Тело свое напитала ядом,

Вдвойне отважна, — так, умереть решив,
Не допустила, чтобы ладья врагов
Венца лишенную царицу
Мчала рабой на триумф их гордый.

Ненавистна, мальчик, мне роскошь персов,
Не хочу венков, заплетенных лыком.
Перестань искать, где еще осталась
Поздняя роза.

Нет, прошу — ни с чем не свивай прилежно
Мирт простой. Тебе он идет, прислужник,
Также мне пристал он, когда под сенью
Пью виноградной.

За мудрость духа! Круто придется ли —
Невозмутимость выкажи, счастье ли
Сверкнет — смири восторгов бурю,
Ибо ты смертен, о друг мой Деллий[732]:

Рабом ли скорби ты проскучаешь век,
Рабом ли неги с кубком фалернского,
В траве под небом полулежа,
Вкусишь ты, празднуя, дни блаженства.

Зачем, скажи мне, тополь серебряный,
Сплетаясь ветвями с мощной сосной, зовет
Под сень прохладную и воды
Перебегают в ручье нагорном?

Вина подать нам! Нежный бальзам сюда!
Рассыпать розы, краткие прелестью,
Пока дела, года и нити
Черные Парок[733] не возбраняют.

А там усадьбу — домик с угодьями,
Где плещут волны желтые Тибра, — все,
Что ты скупал, копил годами,
Неотвратимый наследник примет.

Будь ты потомком древнего Инаха,
Будь богатеем, будь простолюдином,
Будь нищим без гроша и крова,
Ты обречен преисподней — Орку[734].

Вращайся, урна! Рано ли, поздно ли,
Но рок свершится, жребии выпадут,
И увлечет ладья Харона
Нас в безвозвратную мглу изгнанья.

Ксантий, нет стыда и в любви к рабыне!
Вспомни, не раба ль Брисеида[735] белым
Телом ураган пробудила в гордом
Сердце Ахилла?

Не был ли пленен красотой Текмессы[736],
Пленницы, Аянт — Теламона племя?
Не Атрида[737] ль страсть опалила к деве,
Жадно добытой,[738]

В час, когда в дыму заклубились башни
Трои под стопой фессалийца Пирра,
Гектор пал — и град стал добычей легкой
Грекам усталым.

Ты смущен: тебя назовет ли зятем
Важная родня золотой Филлиды[739]?
Явно, кровь царей у красотки — только
Доля чернавки.

Верь, такую дочь от трущобной черни
Не рождала мать, как дитя позора:
И верна по гроб, и чужда корысти —
Чудо и только.

Одобряю я и лицо, и руки,
Голени ее, — не ревнуй, приятель,
Где уж мне! Вот-вот, как ни грустно, стукнет
Полностью сорок.

Ты со мною рад и к столпам Геракла[740],
И к кантабрам[741] плыть, непривычным к игу,
И в Ливийский край, где клокочут в Сирте[742]
Маврские волны.[743]

Ну, а мне милей в пожилые годы
Тибур, что воздвиг гражданин Аргосский[744], —
Отдохну я там от тревог военных
Суши и моря.

Если ж злые в том мне откажут Парки,
Я пойду в тот край, для овец отрадный,
Где шумит Галез[745], где когда-то было
Царство Фаланта[746].

Этот уголок мне давно по сердцу,
Мед не хуже там, чем с Гиметтских[747] склонов,
А плоды олив без труда поспорят
С пышным Венафром[748].

Там весна долга, там дарит Юпитер
Смену теплых зим, и Авлон[749], что Вакху —
Плодоносцу люб, зависти не знает
К лозам Фалерна.

Тот блаженный край и его стремнины
Ждут меня с тобой, там слезою должной
Ты почтишь, скорбя, неостывший пепел
Друга-поэта.

В дни бурь и бедствий, друг неразлучный мой,
Былой свидетель Брутовой гибели,
Каким ты чудом очутился
Снова у нас под родимым небом?

Помпей, о лучший из собутыльников,
Ты помнишь, как мы время до вечера
С тобой за чашей коротали,
Вымочив волосы в благовоньях?

Ты был со мною в день замешательства,
Когда я бросил щит под Филиппами
И, в прах зарыв покорно лица,
Войско сложило свое оружье.

Меня Меркурий с поля сражения[751]
В тумане вынес вон незамеченным,
А ты подхвачен был теченьем
В новые войны, как в волны моря.

Но ты вернулся, слава Юпитеру!
Воздай ему за это пирушкою:
Уставшее в походах тело
Надо расправить под сенью лавра.

Забудемся над чашами массика[752],
Натремся маслом ароматическим,
И нам сплетут венки из мирта
Или из свежего сельдерея.

Кто будет пира распорядителем?
Клянусь тебе, я буду дурачиться
Не хуже выпивших фракийцев
В честь возвращенья такого друга.