Гомер - Античная лирика

Кто душою чист и незлобен в жизни,
Не нужны тому ни копье злых мавров,
Ни упругий лук, ни колчан с запасом
Стрел ядовитых.

Будет ли лежать его путь по знойным
Африки пескам, иль в глуши Кавказа,
Иль в стране чудес, где прибрежье лижут
Волны Гидаспа[711].

Так, когда брожу я в лесу Сабинском[712]
Без забот, с одной только песней к милой
Лалаге моей, — с безоружным встречи
Волк избегает.

Равного ж ему не кормили зверя
Давние леса, не рождала даже
И пустыня та, что всех львов питает
Грудью сухою.

Брось меня в страну, где весны дыханье
Не живит лесов и полей увялых,
В тот бесплодный край, что Юпитер гневно
Кроет туманом;

Брось меня туда, где бег солнца близкий
Знойностью лучей обезлюдил землю, —
Лалаги моей разлюблю ль я голос
Или улыбку?

Что бежишь от меня, Хлоя, испуганно,
Словно в горной глуши лань малолетняя!
Ищет мать она: в страхе
К шуму леса прислушалась.

Шевельнет ли весна листьями взлетными,
Промелькнет ли, шурша, прозелень ящерки
В ежевике душистой, —
Дрожью робкая изойдет.

Оглянись, я не тигр и не гетульский[713] лев,
Чтобы хищной стопой жертву выслеживать.
Полно, зову покорствуй,
Мать на мужа сменить пора.

Можно ль меру иль стыд в чувстве знать горестном
При утрате такой? Скорбный напев в меня,
Мельпомена, вдохни, — ты, кому дал Отец
Звонкий голос с кифарою!

Так! Ужели ж навек обнял Квинтилия
Сон? Найдут ли ему в доблестях равного
Правосудия сестра — Честь неподкупная,
Совесть, Правда открытая?

Многим добрым сердцам смерть его горестна,
Но, Вергилий, тебе всех она горестней.
У богов ты, увы, с верой не вымолишь
Друга, что ты доверил им!

И хотя бы умел лучше Орфея ты
Сладкозвучной струной лес привораживать,
Оживишь ли черты лика бескровного,
Раз Меркурий, не знающий

Снисхожденья к мольбам, страшным жезлом своим
Уж коснулся его, чтоб приобщить к теням?
Тяжко! Но перенесть легче с покорностью
То, что нам изменить нельзя.

Реже по ночам в запертые ставни
Раздается стук молодежи дерзкой,
Чтоб прервать твой сон, и покой свой любит
Дверь на пороге,

Что она легко покидала прежде.
Стала слышать ты реже все и реже:
«Сна лишен тобой я, — ужель спокоен,
Лидия, сон твой?»

Увядая, ты по лихим повесам
В свой черед всплакнешь в уголке безлюдном
Под напев ветров, что ярятся пуще
В ночь новолунья;

И в тот час, когда любострастья пламень,
Что в обычный срок кобылицу бесит,
Распалит тебя, ты возропщешь, плача,
В горьком сознанье,

Что и плющ и мирт лишь в красе зеленой
Ценит молодежь, предавая воле!
Спутника зимы — ледяного ветрц
Листья сухие.

Во славу музам горесть и груз тревог
Ветрам отдам я. По морю Критскому
Пусть горечь дум моих развеют.
Буду беспечен и глух. Не слышу,

Какой властитель Арктики громы шлет,
Пред кем трепещет царь Тиридат[715]. О ты,
Пимплея, муза ликованья
Чистых ключей, увенчай, сплетая

Цветы в гирлянду, милого Ламия.
Коль слово косно, так славословь со мной,
Под хор сестер[716] лесбосским плектром[717] —
Песнею Ламия обессмерти!

Не для сражений чаши назначены,
А для веселья скромного в добрый час.
Ну что за варварский обычай
Распрей кровавой кончать пирушку!

Вино и свечи, право, не вяжутся
С мечом мидийским[719]. Други, уймите крик!
Долой бесчинство! Крепче левой
Облокотись и пируй пристойно.

И мне налили щедро фалернского[720],
Не разбавляя. Пусть же признается
Мегиллы брат[721], с какого неба
Ранен он насмерть и чьей стрелою.

Ах, он уперся! Только за выкуп пью!
Плати признанием! Кто б ни была она,
Огонь стыда не жжет Венеры,
Ты благородной любовью грешен.

Так начистую! Смело выкладывай!
Надежны уши. Ну же! О, мученик!
Увы, какой Харибде гиблой
Ты отдаешь свой чистейший пламень!

Какая ведьма иль фессалийский маг[722],
Какое зелье может спасти тебя?
Иль бог? От этакой химеры[723]
Даже Пегас не упас бы чудом.

О царица Книда, царица Пафа,
Снизойди, Венера, в волнах курений
С Кипра в светлый дом молодой Гликеры,
Вняв ее зову.

Пусть с тобой спешат и твой мальчик пылкий,
Грации в своих вольных тканях, нимфы.
Без тебя тоской повитая Геба,
С ней и Меркурий.

Что просит в новом храме поэт себе
У Аполлона? И с возлиянием
О чем он молит? Не богатых
Просит он нив средь полей Сардинских,

Не стад обильных в жаркой Калабрии,
Не злата с костью белой из Индии,
Не тех угодий, что спокойным
Током живит молчаливый Лирис.

Пускай снимают гроздья каленские,
Кому Фортуна их предоставила;
Пусть пьет купец хоть золотыми
Чашами вина — свою наживу, —

Богов любимец, ибо не раз в году
Простор он видит вод Атлантических
Без наказанья. Мне ж оливки,
Мне лишь цикорий да мальвы — пища.

Так дай прожить мне тем, что имею я,
О сын Латоны! Дай мне, молю тебя,
Здоровья и с рассудком здравым
Светлую старость в союзе с лирой.

Лира! Нас зовут. Коль в тени мы пели
В час досуга песнь, что прожить достойна
Год иль много лет, — то сложи теперь мне
Римскую песню.

На небе звенел гражданин лесбосский[724],
Грозный на войне, а в минуты мира,
Подведя корабль, изможденный бурей,
К брегу сырому,

Певший Вакха, Муз и Венеру с сыном,
Что́ повсюду с ней неразлучно рядом,
И красавца Лика[725] глаза и кудри
С черным отливом.

Феба ты краса, на пирах Юпитер
Рад тебе внимать, от трудов ты сладкий
Отдых всем даешь, я к тебе взываю
Благоговейно!

Альбий, полно терзать память Гликерою[726],
Вероломную клясть, полно элегии,
Полуночник, слагать — знаю, затмил тебя
Мальчуган у отступницы.

К Киру пьяная страсть жжет Ликориду. Лоб
Узкий хмурит она[727]. Кир же к Фолое льнет,
Недотроге, — скорей волки Апулии
Коз покроют непуганых,

Чем Фолоя впадет в грех любострастия.
Знать, Венере дано души несродные
И тела сопрягать уз неразрывностью
По злокозненной прихоти.

Открывалось и мне небо любви, но был
Я Мирталой пленен вольноотпущенной:
Притянула меня яростней Адрия
Близ излучин Калабрии.[728]