Лукиан - Избранное
22. А если бы каждый придерживался законов, установленных для нас провидением, то мы довольствовались бы общением с женщинами, и жизнь очистилась бы от позора. В самом деле, сохраняется же закон природы в чистоте среди животных, которые не могут ничего испакостить своими дурными наклонностями: львы не беснуются от любви ко львам, а своевременно возбуждает в них Афродита страстное стремление к львицам, бык — вожак стада — покрывает коров, а баран оплодотворяет мужским семенем целую отару. Что же? Разве кабаны не ищут самок? Разве не с волчицами спариваются волки? Вообще ни среди птиц, щебечущих в воздухе, ни среди тех, кому выпал жребий жить под водой, ни среди животных, обитающих на суше, никогда самец не стремится к общению с самцом, и незыблемы остаются законы провидения. А вы, люди, напрасно хвалитесь своим разумом; на самом деле именно вы — негодные звери! Какой невиданный порок побуждает вас преступать все законы и предаваться взаимному нечестью? Какая слепая бесчувственность окутала ваши души, если вы впали в двойной грех, избегая того, за чем следует гнаться, и гонясь за тем, чего следует избегать? Да если все люди один за другим решат, что лишь к этому нужно стремиться, — не останется больше ни одного человека.
23. Здесь и появляются у последователей Сократа эти удивительные речи, которыми они морочат слух мальчиков, не обладающих еще зрелыми суждениями. Но человек, разум которого достиг расцвета, не может ими увлечься. Эти люди притворяются, будто любят душу, и, стыдясь любить красоту тела, именуют себя любителями добродетели. Порою мне хочется просто смеяться над ними. Почему же вы, возвышенные философы, с презрением пренебрегаете человеком, который дал себя испытать в течение долгого времени и показал, каков он есть, о чьей добродетели свидетельствует седина и старость? Почему вся ваша мудрая любовь стремится лишь к юным, о ком еще никак нельзя судить, к чему они обратятся в жизни? Или есть такой закон, что всякое внешнее безобразие нужно осудить и за нравственную низость, а все красивое восхвалять как нравственное, прекрасное? Но ведь согласно великому провозвестнику истины — Гомеру —
Тот по наружному виду внимания мало достоин,
Прелестью речи зато наделен от богов; веселятся
Люди, смотря на него, говорящего с мужеством твердым
Или с приветливой кротостью; он — украшенье собраний,
Бога в нем видят, когда он проходит по улицам града.
И еще где-то он снова сказал:
Видно, с лицом у тебя твой рассудок не сходен.430
И конечно, мудрого Одиссея он восхваляет больше, чем прекрасного Нирея.
24. Почему же ничью любовь не привлекает ум, справедливость и прочие прекрасные качества, которые достались в удел зрелым людям, а красота мальчиков вызывает сильнейшие волнения страстей? Конечно, следовало, о Платон, полюбить Федра за то, что он предал Лисия. Или пристойно было влюбиться в доблестного Алкивиада, который увечил статуи богов и за выпивкой разбалтывал тайны Элевсинских мистерий? Какой человек признает себя любовником того, кто предал Афины, из-за кого Декелея была укреплена врагом, кто всю жизнь стремился к тирании? Но, как говорит божественный Платон, Алкивиад, пока не оброс бородой, был всем любезен: а когда, выйдя из отрочества и став мужчиной, он достиг того возраста, в котором несовершенный дотоле разум приобретает всю силу суждения, — все его возненавидели. Что же? Прикрывая постыдные страсти стыдливыми именами, эти люди — скорее любители юношей, чем любители мудрости — называют нравственным совершенством телесную красоту. Но довольно говорить об этом; пусть не кажется, что я с неодобрением вспоминаю великих людей.
25. Оставим ненадолго эти серьезные вопросы и снизойдем до обсуждения ваших, Калликратид, наслаждений; и тут я докажу, что связь с женщиной намного приятнее, чем с мальчиком. Во-первых, я думаю, что всякое удовольствие тем слаще, чем оно длительнее: ведь острое и мимолетное наслаждение прекращается прежде, чем успеешь его испытать, а все приятное становится еще приятнее, если его растянуть. Вот если бы скаредная пряха Мойра продлила срок нашей жизни, если бы нам постоянно сопутствовало здоровье и никакая печаль не омрачала нам настроение! В торжествах и празднествах проводили бы мы тогда все время. Но раз завистливое божество отняло у нас самые большие блага, то из оставшихся приятнее всего те, которыми мы дольше обладаем. А женщина с девичества и до того возраста, когда пролегла наконец последняя морщина старости, желанна для мужских объятий и ласк, даже если она уже перешагнула пору своего расцвета: ведь, «опытность умеет говорить мудрее юности».
26. Если кто-нибудь попробует сойтись с двадцатилетним юношей, он, мне кажется, предастся противоестественной похоти, гонясь за сомнительными успехами. Жестки и массивны возмужавшие члены возлюбленного, шершав подбородок, прежде нежный, а теперь обросший молодой щетиной, и сильные бедра покрыты волосами, как грязью. Есть и не такие явные изъяны, но их я предоставляю знать вам, искушенным. А у любой женщины кожа всегда блистает прелестью, и завитки густых локонов падают волнами, подобно прекрасно цветущим гиацинтам: одни распущены сзади и украшают спину, другие щедро вьются вокруг ушей и висков, кудрявее луговых трав. И все остальное тело, на котором не растет ни единого волоса, блистает ярче электра или сидонского стекла.
27. А разве в наслаждениях мы не должны стремиться к взаимности, к тому, чтобы обе стороны получали равное удовольствие? Ведь не радует нас, как бессловесных животных, жизнь в одиночестве: нет, нас связывает дружелюбное общение, и все хорошее кажется нам еще приятнее, когда мы делим его друг с другом, а все неприятности становятся легче, когда их переносим вместе. Поэтому люди и придумали совместную трапезу. Поставив столы посредниками дружбы, мы в должной мере ублажаем желудок кушаньями; и при этом не в одиночестве пьем мы, например, фасосское вино, не в одиночку наедаемся роскошными яствами. Наоборот, каждому приятнее разделить все это с другими, и, сделав друга соучастником пиршества, мы сами получаем удовольствие.
28. Так и сойдясь с женщиной, мы поровну даем друг другу одинаковое наслаждение, и радостно расстаются любящие, получив поровну (если мы не признаем судьей в этом деле Тиресия,431 который говорит, что наслаждение женщины вдвое превосходит наслаждение мужчины). Нельзя, по-моему, в себялюбивой жажде наслаждений заботиться только о том, чтобы себе забрать нечто приятное и самому получить от другого все наслаждение; лучше разделить то, что ты сам получил, и дать взамен равную долю. Однако никто еще не обезумел настолько, чтобы сказать, будто с мальчиками дело обстоит так же. Наоборот, совратитель удаляется, получив изысканное, по его мнению, наслаждение, а на долю обесчещенного остаются поначалу только боль и слезы. Потом, когда с течением времени боль немного уменьшается, остается, как говорят, только докука, удовольствия же не испытывает он ни капли…»
29. Все это Харикл говорил горячо, со все возраставшим напряжением; когда же он кончил, грозно и дико смотрели исподлобья его глаза. Мне казалось, что он совершает какой-то очистительный обряд против любви к мальчикам. Слегка улыбнувшись, я медленно перевел взгляд на афинянина и сказал: «Я думал, что буду судьей в смешном и шуточном споре, но рвение Харикла, сам не знаю как, сделало мою задачу куда более серьезной. Ведь он говорил с таким волнением, будто вел в Ареопаге дело об убийстве, поджоге или, клянусь Зевсом, отравлении. Настал срок — теперь или никогда: нужно, чтобы в одной твоей речи ожили Афины, Периклово искусство убеждать и все красноречие десяти ораторов,432 с которым они ополчились на македонян. Пусть она напоминает одно из публичных выступлений на Пниксе».
30. Калликратид, выждав немного (по его лицу казалось, что он весь поглощен спором), начал ответную речь: «Если бы женщинам было дано право участвовать в Народном собрании, судах, государственных делах, они избрали бы тебя, Харикл, своим вождем или заступником и даже поставили бы тебе в награду на площади медные статуи. Вряд ли и сами они могли выступать в свою защиту с таким рвением, если бы кто-нибудь дал им возможность выступать. Не сделали бы этого даже те, кто, как считают, выделялся среди них своей мудростью: ни ополчившаяся против спартанцев Телесилла, из-за которой Арес в Аргосе считался богом женщин, ни сладкогласная гордость Лесбоса — Сапфо, ни дочь пифагорейской мудрости Феано; и Перикл, наверно, не говорил так, защищая Аспасию.433 Но раз уж прилично мужчинам произносить речи в защиту женщин, то выступим же и мы — мужчины — в защиту мужчин. Будь же благосклонна к нам, Афродита, — ведь мы чтим твоего Эрота.
