Гай Катулл - Книга стихотворений

Не удивляйся тому, что женщины нет ни единой,
Руф, согласной к тебе нежным прижаться бедром,
Хоть порази ты ее подарком роскошного платья
Или чистейшей воды пообещай ей алмаз.
Портит все дело слушок, что в твоих волосатых подмышках,
В самой их глубине, страшный таится козел.
Вот и боятся его. Что ж странного? Он преопасный
Зверь. Неужели же с ним будет красотка лежать?
Значит, или скорей устрани вонючую пакость,
Иль не дивись, что бегут женщины прочь от тебя.

Милая мне говорит, что меня предпочтет перед всяким,
Если бы даже ее стал и Юпитер молить.
Так, но что говорит влюбленному страстно подруга,
Нужно на ветре писать или на быстрой волне.

Если кому-нибудь влез козел под мышки зловонный
(И по заслугам!), кого злая подагра свела, -
Этот соперник, твою у тебя отбивающий девку,
Чудным образом слил две воедино беды.
Только свершат они блуд, жестоко наказаны оба:
Вонью он душит ее, сам - от подагры чуть жив.

Ты говорила не раз, что любишь только Катулла,
Лесбия, - не предпочтешь даже Юпитера мне,
И полюбил я тебя не так, как обычно подружек,
Но как родитель - сынов или дочерних мужей.
Ныне тебя я узнал и ежели жарче пылаю,
Много ты кажешься мне хуже и ниже теперь.
Спросишь: как? почему? При таком вероломстве любовник
Может сильнее любить, но уж не так уважать,

Расположенья к себе заслужить ни в ком не надейся,
Ни от кого никогда верности прочной не жди.
Не благодарен никто. Другому оказывать благо -
Проку в том нет, наживешь только унынье и гнет.
Так, ненавидит меня и яростней всех и жесточе
Тот, у кого я досель другом единственным слыл.

Геллий слушал не раз, как дядя бранил постоянно
Тех, кто играет в любовь или болтает о ней.
Чтобы того ж избежать, он смело супружницу дяди
Взял в обработку, и тот стал Гарпократом самим.
Малый достиг своего: теперь он может и дядю
В дело пустить самого - тот и на это смолчит.

Вот до чего довела ты, Лесбия, душу Катулла,
Как я себя погубил преданной службой своей!
Впредь не смогу я тебя уважать, будь ты безупречна,
И не могу разлюбить, что бы ни делала ты.

Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно
В том убежденьи, что жизнь он благочестно провел,
Верности не нарушал священной, в любом договоре
Всуе к богам не взывал ради обмана людей, -
То ожидают тебя на долгие годы от этой
Неблагодарной любви много веселий, Катулл.
Все, что сказать человек хорошего может другому
Или же сделать ему, сделал и высказал я.
Сгинуло все, что душе недостойной доверено было, -
Так для чего же еще крестные муки терпеть?
Что не окрепнешь душой, себе не найдешь ты исхода,
Гневом гонимый богов не перестанешь страдать?
Долгую трудно любовь покончить внезапным разрывом,
Трудно, поистине, - все ж превозмоги и решись.
В этом спасенье твое, лишь в этом добейся победы,
Все соверши до конца, станет, не станет ли сил.
Боги! О, если в вас есть состраданье, и вы подавали
Помощь последнюю нам даже и в смерти самой, -
Киньте взор на меня, несчастливца! и ежели чисто
Прожил я жизнь, из меня вырвите злую чуму!
Оцепененьем она проникает мне в жилы глубоко,
Лучшие радости прочь гонит из груди моей, -
Я уж о том не молю, чтоб меня она вновь полюбила,
Или чтоб скромной была, что уж немыслимо ей,
Лишь исцелиться бы мне, лишь бы черную хворь мою сбросить,
Боги, о том лишь молю - за благочестье мое.

Руф, кого я считал бескорыстным и преданным другом
(Так ли? Доверье мое дорого мне обошлось!), -
Ловко ко мне ты подполз и нутро мне пламенем выжег.
Как у несчастного смог все ты похитить добро?
Все же похитил, увы, ты, всей моей жизни отрава,
Жестокосердный, увы, ты, нашей дружбы чума!

С Галлом два брата живут. Один женат на красотке,
А у другого подрос премиловидный сынок.
Галл со всеми хорош, - он и этих двоих поощряет -
Пусть, мол, с красавцем юнцом тетка красотка поспит.
Галл, однако же, глуп: давно и женатый и дядя,
Учит племянника сам дяде рога наставлять.

Лесбий красавец, нет слов! И Лесбию он привлекает
Больше, чем ты, о Катулл, даже со всею родней.
Пусть он, однако, продаст, красавец, Катулла с роднею,
Если найдет хоть троих поцеловать его в рот.

Геллий, скажи, почему твои губы, подобные розам,
Кажутся нынче белей зимних чистейших снегов,
Если взглянуть на тебя, когда утром ты из дому выйдешь
Или в восьмом часу после полдневного сна?
Не приложу и ума, что сказать. Но, может быть, правду
Шепчет молва, что
Да, конечно! О том вопиют изнуренные чресла
Виктора, и от того след у тебя на губах.

Как же ты мог не найти, Ювенций, в целом народе
Мужа достойной красы, с кем бы ты сблизиться мог?
А полюбился тебе приезжий из сонной Пизавры,
Мраморных статуй бледней с раззолоченой главой!
Сердце ты отдал ему, его предпочесть ты дерзаешь
Мне? Берегись же, пойми, что преступленье творишь!

Если желаешь ты быть драгоценнее глаз для Катулла,
Квинтий, или того, что драгоценней и глаз,
Но отнимай у него, что глаз ему драгоценней,
Ежели есть что-нибудь, что драгоценнее глаз.

Лесбия часто меня в присутствии мужа порочит,
А для него, дурака, радость немалая в том.
Не понимает осел: молчала бы, если б забыла, -
Значит, в здравом уме. Если ж бранит и клянет, -
Стало быть, помнит, притом - и это гораздо важнее -
Раздражена, - потому так и горит, и кипит.

"Хоммода" стал говорить вместо общего "коммода" Аррий,
Вместо "инсидиас" - "хинсидиас" говорит.
Воображает, что он образчик тончайшего вкуса,
Если, хотя бы с трудом, "хинсидиас" произнес.
Мать, вероятно, его и вольноотпущенник дядя
Так говорят, а до них - матери мать и отец.
В Сирию послан он был, - и тогда отдохнули все уши,
Стали все те же слова чисто звучать и легко.
Мы перестали дрожать, что привьются такие словечки, -
Но неожиданно весть страшная к нам донеслась:
Только лишь Аррий успел переплыть Ионийское море, -
Как Хионийским уже стали его называть.

Ненависть - и любовь. Как можно их чувствовать вместе?
Как - не знаю, а сам крестную муку терплю.

Квинтии славят красу. По мне же она белоснежна,
И высока, и пряма - всем хороша по частям,
Только не в целом. Она не пленит обаяньем Венеры,
В пышных ее телесах соли ни малости нет.
Лесбия - вот красота: она вся в целом прекрасна,
Лесбия всю и у всех переняла красоту.

Женщина так ни одна не может назваться любимой,
Как ты любима была искренно, Лесбия, мной.
Верности столько досель ни в одном не бывало союзе,
Сколько в нашей любви было с моей стороны.

Что же он, Геллий, творит? - известно, что мать и сестрица
Зуд облегчают ему ночью, рубахи спустив.
Разве же ты не слыхал, что тот, кто препятствует дяде
Мужем доподлинно быть, занят преступной игрой?
И преступленья не смыть, о Геллий, ни крайней Тефии,
Ни Океану не смыть, легких родителю нимф.
Если бы даже, свершить не успев преступлений тягчайших,
Голову низко нагнув, стал он казнить сам себя.

Худ стал Геллий. А что? Живет при матери доброй,
Да и здоровой вполне, и с миловидной сестрой,
Сколько в родне у него прелестных девушек разных,
Кстати и дядя добряк - как же ему не худеть?
Пусть он не трогал того, что ему не положено трогать,
Ясно и так, что ему не исхудать мудрено.

Да народится же маг от неслыханной связи любовной
Геллия с матерью; пусть персов изучит волшбу!
Матери с сыном родным породить полагается мага,
Ежели только не лжет их нечестивый закон.
Пусть же будут богам его заклинанья угодны
В час, когда жертвенный тук в пламени таять начнет.

Геллий, не потому тебе доверял я всецело
В этой несчастной моей и безнадежной любви,
Не потому, что тебя я считал человеком надежным
И неспособным ко мне гнусные чувства питать, -
Нет: потому что тебе не матушка и не сестрица
Та, к которой меня злая снедала любовь.
И не настолько с тобой, я думал, мы были друзьями,
Чтобы за это одно мог ты мне яму копать.
Ты по-иному судил. Тебя привлекает любое
Дело, если ты в нем чуешь преступный душок.