Генри Мортон - Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
Однако трудно найти во всей истории хайлендского варварства (а иначе те нравы не назовешь!) эпизод, более жестокий и бесчеловечный, нежели резня в Гленко. Если бы Кэмпбеллы объявили войну Макдональдам и открыто напали на деревню, никто бы и слова не сказал против. Но тот факт, что они подло надругались над священными законами гостеприимства, поставил их в один ряд с самыми страшными предателями. А потому нет им прощения! Как сказал мой собеседник, старик с бархатным голосом: «Покуда стоят холмы, люди будут помнить Гленко».
5Небо потемнело, пошел дождь. Вначале он был слабеньким, почти незаметным — просто казалось, будто ты въехал в холодное влажное облако. Привычная линия горизонта (а я уже помнил ее наизусть) внезапно затянулась туманом, размылась и приобрела какой-то зловеще-таинственный оттенок.
Вам приходилось видеть, как вечерние сумерки изменяют атмосферу и сами очертания хорошо знакомого дома, наполняя его реальными тенями и воображаемыми призраками? Точно так же и облако, окутавшее вершину горы, или опустившийся на долину туман способны в одночасье преобразовать солнечный пейзаж в нечто мрачное и ужасное.
Когда вы едете в сильный туман по Лондону и время от времени перед вами материализуется фигура случайного прохожего — вот она на мгновение вынырнула из серой мглы и снова исчезла, — то она кажется вам чем-то вроде удивительного привидения. Ваш глаз без всякой на то причины задерживается на незнакомом человеке и фиксирует все мельчайшие детали его внешности. В Хайленде туман проделывает те же самые фокусы, наделяя случайные предметы жуткой сверхъестественной значимостью. Пока я ехал в дождевом облаке по долине, мой взгляд периодически отрывался от цепочки холмов на горизонте и мельком ловил где-то сбоку, на пределе видимости, причудливое скопление теней, которые затем оказывались серыми, замшелыми утесами, а при ближайшем рассмотрении — просто гладкими черными скалами, испещренными мраморными прожилками и ярко блестевшими под дождем. Однако вынужденная ограниченность зрения и прочих органов чувств деформировала нормальное восприятие окружающего мира, придавая неоправданную важность всему, что я видел. В результате я был почти готов к тому, что вот сейчас из-за скал появятся какие-то люди… а может, и не люди вовсе, а древние духи, поселившиеся на этих холмах еще в незапамятные времена.
Маленький ржавый ручеек, беспечно скользивший по коричневым камням, почему-то казался очень значительным. И серебристый ковер вереска, вибрировавший и пригибавшийся на ветру, тоже становился чрезвычайно важным. Глаз не отрываясь следил за его движением, выделяя отдельные стебельки и радуясь их множественности. В какой-то миг пришлось объезжать небольшое каровое озеро, оно показалось мне похожим на миску с серебряным дымящимся супом.
Тот, кому доводилось во время тумана путешествовать в одиночку по горам или в другой пустынной местности, наверняка помнит это чувство потерянности и внезапные приступы паники, когда так и подмывает оглянуться и убедиться, что никто не тянет к тебе свои призрачные костлявые руки. Вы постоянно ощущаете чье-то незримое присутствие, и это, кстати, объясняет, почему наши предки снабжали каждый холм и каждый ручей собственным гением.
И в тот миг, когда чувства мои обострились до предела, когда я отчаянно жаждал человеческого общения (что вообще-то со мной нечасто случается), я услышал отдаленные громовые раскаты. Этот грозный звук прокатился по холмам — будто где-то там, наверху, пробудился от вековой спячки сказочный дикий зверь и теперь рыщет в поисках неведомо чего. Наступившее вслед за тем затишье казалось зловещей паузой перед очередной атакой грозы. И точно: внезапно все небо озарила ослепительная вспышка молнии, и затем, как из пушки, грянул оглушительный гром, эхом отозвавшийся на далеких холмах.
Легкая морось сменилась настоящим дождем, но я еще мог разглядеть сквозь него голубые контуры гор и черный кусок неба там, где гнездилась гроза.
Больше всего на свете я ненавижу вести машину в такую погоду! Однако в моей ситуации выбирать не приходилось, так что я продолжал катить по размокшей горной дороге под непрерывный грохот грома и яркие вспышки молний. Гроза постепенно перемещалась и теперь, покинув горы Росса, гремела над Грампианами со всей яростью тяжелой артиллерии. Барабанные перепонки едва выдерживали оглушительные громовые раскаты, казалось, будто в непосредственной близости стреляет гаубица. Затем звук понижался и отправлялся путешествовать по горным гленам, постепенно затихая вдали. Дождь усилился и превратился в настоящий ливень. Получив неожиданную поддержку, безобидные ручейки набухли, вышли из берегов и теперь с ревом неслись по склонам и обрушивались вниз подобно миниатюрным злобным Ниагарам.
Меня переполняло чувство безумного восторга и возбуждения. Нечто подобное я испытывал на море во время шторма. Такое впечатление, будто в вас вселилась ярость природной стихии. Над моей головой сверкали молнии, гремел гром, горные долины улавливали этот звук и по цепочке передавали друг другу (мне вновь представились боги-великаны, затеявшие игру в мяч). И каждая новая молния разжигала огонь в моей крови, каждый раскат грома сопровождался моим криком: «Громче! Еще громче!»
За очередным поворотом дороги мне показалось, будто на обочине промелькнула человеческая фигура — словно кто-то ринулся мне навстречу, отчаянно размахивая руками. Краем глаза я уловил движение, но в том состоянии, в каком я ехал, отреагировал далеко не сразу. Лишь на следующем повороте мне удалось остановить машину. Что это было? Действительно человек или просто придорожный утес причудливой формы? Однако, насколько мне известно, утесы не кричат, а я мог поклясться, что слышал удалявшийся крик! Я оглянулся… И точно: из-за поворота показался мужчина. Плюхая прямо по лужам, он бежал в мою сторону.
— Совершенно негде укрыться! — прокричал он, приблизившись к машине. — Вы едете в Крианларих?
— Поеду туда, куда вам надо.
— Спасибо, — поблагодарил он, забираясь в машину. — А то я вымок до нитки.
Действительно, мужчина напоминал ондатру, только что вылезшую из воды. Он был без шляпы, мокрые волосы распались на прямой пробор и прилипли к черепу. Его макинтош казался одинаково мокрым как снаружи, так и изнутри. Под плащом обнаружилась распахнутая у ворота рубашка и клетчатый килт. На вид мужчине было около тридцати пяти лет.
Ужасный раскат грома прогремел прямо над нашими головами:
Видели вы Джона Пила в его разноцветном плаще?
Видели вы Джона Пила в его разноцветном плаще?
Я пропел эти строчки во весь голос. Бросив на меня быстрый взгляд, мой попутчик прекратил вытирать волосы уже насквозь мокрым носовым платком и присоединился к песне. У него обнаружился неожиданно приятный и звучный баритон. Я почему-то сразу понял, что мы поладим.
В плаще он ходил и мертвых будил…
Ах, как мы это пропели! Под грохот грома! Под проливным дождем! Ветер бил в ветровое стекло, дворники не успевали разгонять струившиеся потоки воды. А мы себя чувствовали очень, очень счастливыми.
Постепенно гроза начала стихать, дождь, казалось, исчерпал свои силы — и вот снова засияло солнце!
— Вы знаете увертюру из «Вильгельма Телля»?
— Вот эту, что ли: «Тарам-пам-тарам-пам-тарам-пам-пам?» — спросил мой попутчик.
— Именно! Вам никогда не приходило в голову, что это удивительно похоже на конец грозы? Представьте себя посреди лесной чащи, когда свищет ветер…
Мы оба огляделись. Впереди высились громады Бен-Дорейна и Бен-Одара. На севере колыхался под дождем Раннох-Мур; оттуда доносился разноголосый шум воды: рев больших потоков, серебряное позвякивание крохотных ручейков и сытое урчание горных речушек.
— Ну разве не здорово?
— О да, здорово, — ответил мой спутник, энергично вытирая голову. — Ничто не может сравниться с грозой в Хайленде.
— Грозой? Вы называете это грозой? По мне, это больше похоже на конец света…
Над вершиной Бен-Дорейна проплыло маленькое золотистое облачко. Оно словно намекало, что в небесной лаборатории погоды отсутствует такое явление, как гром.
Мокрые валуны быстро подсыхали на теплом осеннем солнышке, и казалось, что небо никогда больше не будет орошать слезами землю.
Мы решили немного перекусить и достали свои бутерброды. Мой новый знакомый был высоким и ширококостным хайлендером с роскошной копной волос. Я нисколько не сомневался, что его зовут Мак-Какой-то Там. Во время грозы он изрядно вымок, единственной сухой вещью оставался килт, который вообще является самой разумной формой одежды для мужчины. Посудите сами: он согревает в холода, дарит прохладу в жаркую погоду и сухость под дождем, не говоря уж о том, что всегда, во все времена, он придает своему хозяину ореол благородства. Мой спутник скинул мокрую рубашку и, держа ее на вытянутых руках, принялся бегать по пустоши — таков был его способ сушить одежду.
