Генри Мортон - Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
В то время как внизу кипит веселье, где-то на верхних этажах замка бродит всеми покинутый, обиженный Дарнли. Он не принимает участия в празднестве. Ему не в чем выйти к гостям — роскошный, расшитый золотом костюм так и не успели дошить (должно быть, портной все время потратил на голубой камзол Босуэлла, уж его-то доставили в срок!). Дарнли не спускается вниз, он знает: Бедфорд со своей свитой только и ждет случая, чтобы его унизить. И этот юный неудачник сидит в гордом одиночестве и дуется на весь белый свет. Он тешит себя мечтами, что сбежит из дворца и станет пиратом. Увы, в том далеком 1566 году пиратство стало чересчур престижной профессией, кандидатов хоть отбавляй. И уж, конечно, не мягкотелому слабаку Дарнли становиться великим пиратом. Достаточно вспомнить, как в ужасную ночь после убийства Риччо он бросил своих сообщников и в страхе бежал из дворца; как сломя голову мчался по дороге в спасительный замок Данбар и все нахлестывал лошадь, на которой скакала его беременная жена. Наверное, его крики до сих пор звучат в ушах Марии: «Скорее, ну скорее же! Поторопитесь, ради Бога! Если эта лошадь падет, мы достанем другую!» Итак, Дарнли хандрит в одиночестве, а праздник по поводу крестин его сына идет своим чередом. Снизу доносится веселый разноголосый шум — торжественные звуки труб, топот ног и разрозненные обрывки разговоров. Может, он подходит к окну и смотрит вниз, на затянутую туманом равнину. В этой серой клубящейся массе Дарнли пытается прочесть свою судьбу, но напрасно — он видит лишь проплывающие мимо облака, да порой в разрывах туманной пелены проглядывает далекий лес или же мелькает серебряная лента Форта. Бедняга еще не знает, но смерть уже нацелилась на его душу: в ближайшие дни Дарнли свалится с оспой и долгие недели будет лежать в беспамятстве… А в одном из темных подвалов Эдинбурга для него уже припасен увесистый бочонок пороха.
Тем временем на эту суровую шотландскую скалу снисходит легкое, едва узнаваемое эхо Тюильри. Есть в нем что-то светлое, по-детски трогательное. Но кто из тех грубых, настороженных людей, что собрались в замке Стерлинг, способен ощутить и понять пафос момента? Кто в состоянии разглядеть за намеренно экстравагантной обстановкой празднества тоску молодой женщины, чье сердце рвется в прошлое, к более счастливой жизни? Сегодня Мария намерена веселиться. Она чествует самого дорогого человека на свете, ребенка, которого носила под сердцем, наследника шотландской и английской короны, своего сына Джеймса. И делает это в своей обычной очаровательной манере — на французский лад. Заморская красота и изящество ненадолго облагораживают лицо старого мрачного замка: окна его сияют так ярко, что могут поспорить светом со звездами. Даже горцы, живущие на самом краю Хайленда, в ясные ночи могут разглядеть Старый Стерлинг — как в добрые минувшие времена, он светится, словно охваченный пламенем. Что касается горожан, то они ночь за ночью вынуждены слушать чужую, непривычную музыку — глуховатый голос гобоев, нежное пение скрипок и высокие переливы флейт. На семнадцатый день состоялась торжественная церемония крещения.
Шотландские бароны выстроились в два ряда, образовав таким образом почетный коридор от дверей детской до самого входа в Королевскую часовню. Каждый из них держит в руках круглую подставку для свечи. В зале раздаются торжественные латинские гимны. Возле открытых дверей часовни стоит архиепископ Сент-Эндрюсский — в митре и с золотым епископским посохом. За его спиной поднимается частокол пасторских жезлов и сверкающих золотом распятий. Раскачиваются кадила, насыщая холодный воздух сладким запахом ладана. Чуть поодаль, в полутьме часовни стоят в блестящих парчовых одеяниях епископы Дункелда, Росса и Дунблейна; там же виднеется бритая макушка приора Уиторна. Все терпеливо ждут.
И вот наконец в начале коридора появляется Мария Стюарт. Она медленно идет во главе процессии — последней в своей жизни королевской процессии. Счастливую мать сопровождает его превосходительство посол Франции: де Кроку доверено нести крошку-принца; рядом с ним вышагивает графиня Аргайл, представляющая на этой церемонии королеву Англии. Тут же присутствует граф Атолл. Граф Эглинтон идет с бочонком соли в руках. Лорд Росс несет купель и чашу. Из двенадцати шотландских графов лишь двое — Атолл и Эглинтон — последуют за королевой в часовню. Лишь три шотландских барона нашли в себе мужество войти в католическую церковь и участвовать в крестинах своего принца.
Архиепископ и епископы встречают процессию у дверей часовни и ведут ее к алтарю.
Мюррей, Босуэлл и другие убежденные протестанты остались возле открытых дверей. Они наблюдают за церемонией, но пока еще не знают, что вот сейчас на их глазах происходит последняя встреча короны и митры. Больше на территории Шотландии сойтись им не суждено. Тут же, на пороге часовни, стоит и граф Бедфорд, добрый англичанин. Он тоже смотрит во все глаза, но не осознает, что является свидетелем исторического момента — крещения первого английского короля из династии Стюартов. Ну и, конечно, Джон Нокс тоже здесь, как же без него… Стоит мрачный, негодующий. Запах католического фимиама вызывает у него отвращение, но Джон Нокс не уходит. Он выжидает.
Младенца опустили в золотую купель (она и вправду оказалась маловата для него), окрестили и нарекли именем Чарльз Джеймс. Дело сделано, малолетний принц посвящен в католическую веру. Но произошло это в протестантской купели! Таким образом Джеймс VI впервые познал характерный вкус Англии.
Торжественность момента нарушает чей-то плач. (Полагаю, за эту неделю в Стерлинге пролилось немало тайных слез — достаточно, чтобы окрестить не одного, а сотню принцев.) Выглянув в окно, гости замечают нищего, который сидит у ворот замка и просит милостыню. На коленях он держит маленькое чудовище — ребенка с непомерно большой головой. Уродец поминутно валится то в одну, то в другую сторону. Мужчина же, не отрываясь, глазеет в распахнутые ворота: ему интересно посмотреть, как крестят принца. Вот откуда доносится плач. В зале шушукаются: наверняка дурная примета! Джон Нокс тоже наблюдает за сценкой, но ему и в голову не приходит плакать. Мысленно он делает себе зарубку на память…
Сорок английских джентльменов с графом Бедфордом во главе покидают королевский дворец. Они верхом спускаются по склону Стерлинга и направляются в сторону Эдинбурга. Им предстоит долгий путь домой, в Лондон. Они видели и слышали достаточно, будет чем развлечь свою госпожу. Бедфорд везет бриллиантовое ожерелье — подарок от шотландской королевы. Англичане едут не спеша, обсуждают свой визит в Стерлинг, перебирают наиболее яркие моменты. Мария на всех произвела большое впечатление, мужчины вспоминают, как она прикрывает глаза, опускает тяжелые веки; как она улыбается, стараясь казаться веселой; какая у нее изящная белая шея и высокая грудь, какой мягкий голос; как метко и умно Мария отвечает на шутки; какие у нее прекрасные волосы — рыжевато-каштановые, с темным отливом, жемчужины на них смотрятся, как живые. И какая жалость, что этому молокососу Дарнли осталось жить всего ничего…
Однако есть одна тема — и весьма неприятная! — которая занимает англичан больше всего. Они не могут опомниться от оскорбления, которое нанес им этот мерзавец, француз Бастьен. Пусть вечно молится на Марию, потому что лишь присутствие королевы спасло его от английского кинжала. Это случилось во время костюмированного представления. Дабы оживить атмосферу банкета, мастер Джордж Бьюкенен написал специальный сценарий для театра масок. Помощником же у него был этот чертов Бастьен, проклятая французская свинья! Начиналось все хорошо: массивные двери банкетного зала широко распахнулись и пропустили внутрь богато накрытый стол, который ехал сам по себе. Публика смеялась и аплодировала оригинальному трюку. И тут, откуда ни возьмись, в зал вбежали актеры — целая толпа прелестных нимф с развевающимися волосами, и другие, переодетые и загримированные сатирами. Их костюмы включали раздвоенные копыта и длинные мохнатые хвосты. Актеры принялись танцевать вокруг стола, чем немало позабавили королеву и ее гостей. То, что произошло дальше, невозможно вспоминать без содрогания! Проходя мимо стоявших кучкой англичан, наглые сатиры задрали свои хвосты и помахали ими! Сорок английских джентльменов с графом Бедфордом во главе до сих пор кипят от злости, вспоминая этот возмутительный случай. Ух, не будь там королевы, они бы устроили кровавую баню в Стерлинге.
Эти горячие английские джентльмены, конечно же, не могли и предположить, что настанет время, когда описанная ситуация потеряет всякий смысл. И, наткнувшись на подобный эпизод в исторической хронике, читатель будет недоумевать: а из-за чего весь сыр-бор? Почему пустяковый жест артистов вызвал такой гнев щепетильных англичан? О, невежественные читатели! Да будет вам известно, что тогда в Стерлинге английским послам нанесли самое страшное оскорбление, какое только средневековый мир мог бросить в лицо нации. Дело в том, что в те далекие времена бытовало мнение, будто англичане рождаются с хвостами. Это невероятное (и согласитесь, обидное!) поверье выросло из католической легенды о святом Августине. Якобы когда он со своими монахами пришел в Дорсет, местные жители по наущению Сатаны ополчились на святого и прогнали его прочь. Причем не только прогнали, но и побили всю честную компанию хвостами ската (или какой-то другой похожей твари), которые носили на своей одежде. Бог решил покарать их за святотатство и объявил, что отныне все англичане будут ходить с хвостами. Эту легенду можно встретить в ряде латинских и франкских хроник периода раннего средневековья. Известно ли вам, что в то время жители Европы называли англичан не иначе как tailard, то есть «хвостатые». И надо ли объяснять, как наши предки реагировали на подобные грязные инсинуации? Если вы желали свести знакомство с английским кинжалом, стоило только произнести слово «хвост» — и успех обеспечен. Англичане настолько болезненно реагировали на эту историю, что едва могли видеть, как корова отмахивается от мух хвостом. «Хвост» вообще был под запретом — во всех видах! И что же себе позволили мерзкие французы? Там, на Стерлингской скале хвосты (в их грязных французских руках) определенно крутились и раскачивались. И перед лицами сорока английских джентльменов!
