Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2
Он знакомится с Суриковым.
Влияние этого гениального творца эпопей из истории Руси было велико, неизгладимо. Но молодой мастер еще должен найти собственный путь в живописи, пока же все — лишь ступени его мечты.
Он переписывает государевых челобитчиков и посылает на конкурс Общества поощрения художеств. Картина получает половинную премию.
«Крамской был недоволен мною, — вспоминает художник, — считая, что раньше я был ближе к жизни, и он ждал от меня не того, что я дал… русская история содержит в себе иные темы, что нельзя, читая русскую историю, останавливать свой взгляд на темах обстановочных, малозначащих, придавая им большее значение, чем они стоят».
Пройдет три года, и Нестеров привлечет внимание всех. А пока он пишет картины на исторические темы, рисует, читает. Вот слова из письма к сестре, написанного в 1888 году из Сергиева посада (обратите внимание — из Сергиева посада): «Погода убийственная. Делать нечего, читаю Карамзина и восхищаюсь. Русский человек и художник».
В другом письме (оттуда же) он сообщает: «Работа моя двигается хотя медленно, но довольно сносно. Задумал еще небольшую картину «Пустынник», которая и задержит меня, верно, здесь числа до 20 августа».
Судьба привела его в Абрамцево, где он впервые увидел произведения работавших там Репина, Васнецова, Поленова и других. Огромное впечатление произвел на Нестерова портрет Серова «Девочка с персиками».
«Это последнее слово импрессионального искусства, — писал он под свежим впечатлением от Абрамцева. — Рядом висящие портреты работы Репина… кажутся безжизненными образами, хотя по-своему представляют совершенство».
Не меньшее, а, пожалуй, еще более основательное впечатление оставило у него знакомство с росписями Виктора Васнецова в церковке Абрамцева:
«Детская непорочная наивность граничит с совершенным искусством… Тут русский дух, тут Русью пахнет, все мрачно, седые ели наклонили свои ветви, как бы с почтением вслушиваясь в отрывистый жалобный визг сов, которые сидят и летают тут десятками. Это чудное создание, не имеющее себе равного по эпической фантазии..
Художник мучительно работает над картиной «За приворотным зельем», чувствуя некоторую «оперность» и постановочность полотна. Одновременно он начинает «Пустынника».
В декабре 1888 года Нестеров приезжает в Уфу завершать картину. Занесенный сугробами город, закутанные с ног до головы обыватели. Трескучие холода. Морозные ночи. Мерцающие, словно озябшие, звезды. Родина… Живописец пишет усердно. К новому году холст закончен, и он везет его в Москву, показывает друзьям.
«Пустынник» очень понравился Левитану, он посулил приятелю успех. Василий Иванович Суриков пожурил молодого мастера за живопись. Нестеров пытается переписывать голову старика-пустынника, но неудачно.
Вот как Михаил Васильевич рассказывает об этом: «Мне казалось: есть лицо — есть и картина; нет нужного мне выражения умиленной старческой улыбки — нет и картины. Мне, как Перову, нужна была душа человеческая, а я с этой-то душой безжалостно простился».
Эпизод, раскрывающий истинную борьбу Нестерова за душу картины.
Эта дорога привела художника к первому его произведению, вошедшему в историю живописи.
«Пустынник». Задумчивая, тихая краса Руси. Тишина. Застыли ели. Спокойна гладь северного озера. Неспешно бредет старик, еле переставляя ноги, обутые в лубяные лапотки-самоделки. Он весь погружен в созерцание благодати, которая раскинулась кругом. Впечатление такое, будто пустынник застыл на миг и вслушивается в тишину, объявшую землю.
Пустынник.
Третьяков приобретает картину с передвижной выставки. Это было начало славы…
Теперь Нестеров смог поехать за границу.
Вот его первые впечатления от Флоренции:
«Галереи Питти и Уффици полны необыкновенных художественных богатств. Прерафаэлиты тут лучшие в мире. Боттичелли, Фра Беато Анжелико, Филиппо Липпи и другие полны высокой поэзии. Вот откуда берут свое начало Пюви де Шаванны, Васнецовы..
Рим разочаровал живописца:
«Колизей, собор св. Петра, Пантеон, Форум и прочее производят грандиозное впечатление, но тут нет того, что можно получить от Боттичелли… Рим до сих пор остается язычником».
Живописец знал, что ему нужно. Как перелетная птица, интуитивно летел к своей цели, а она была близка. Посещение Италии, Франции, Австрии необычайно много дало Нестерову. Он увидел величие подлинного творчества и ничтожество ремесла салонного, смог еще сильнее укрепиться в мысли о необходимости своего национального искусства.
Давно, давно зревшая мечта о воплощении в картине легенды о герое Древней Руси Сергии Радонежском овладела им. Тотчас по приезде на родину приступает к эскизу и этюдам, из которых родится полотно «Видение отроку Варфоломею»…
Сергий Радонежский носил в миру имя Варфоломей. Предание гласит, что, будучи еще совсем юным, он жил вместе с родителями в Радонеже.
Однажды отрока послали искать пропавших коней.
Варфоломей искал долго.
Заблудился.
И тут вдали от дома ему явился старец, схимник, и благословил его.
Сказание добавляет, что на месте дивной встречи Сергий основал Троице-Сергиеву лавру, где, как известно, получил воспитание инок Андрей Рублев — гениальный русский живописец.
Видение отроку Варфоломею. Фрагмент.
Поэтическое предание, уходящее корнями в быль Древней Руси, глубоко взволновало Нестерова.
Картина «писалась, как легенда, как стародавнее сказание, шла от молодого пораненного сердца, была глубоко искренней».
Пораненное сердце…
Ведь художник, как и Суриков, в самом начале творческого пути теряет горячо любимую жену, глубоко страдает, переживая эту потерю.
После заграничной поездки живописец особенно остро ощутил прелесть родной природы.
«Люблю я русский пейзаж, — признавался Михаил Васильевич, — на его фоне как-то лучше, яснее и глубже чувствуешь и смысл русской жизни, и русскую душу… одно несомненно хорошо — природа».
Мастер тщательно и вдохновенно пишет этюд за этюдом, воссоздавая реальность сказания о Сергии.
Кропотливо, трепетно выписывается каждая веточка молодой рябинки с багряными листьями, малые былинки, могучий дуб — все эти черты русского пейзажа, помогавшие идее художника создать «правду чуда».
В искусстве это давалось очень немногим — Эль Греко, Мазаччо, отцу нашей живописи — Андрею Рублеву, чья «Троица» возвестила о рождении русского колорита, построенного на сложнейшей гармонии холодных и теплых цветов, согласно поющих славу добру и миру. Нестеров, работая над этюдами к «Варфоломею», по красочной гамме и светлоте тона инстинктивно приближался к откровениям Рублева, к его еще не до конца раскрытому и не изученному в те времена шедевру.
Кто лучше самого мастера расскажет о рождении картины?
«Как-то, — вспоминал он, — с террасы абрамцевского дома моим глазам представилась такая русская, русская красота: слева лесистые холмы, под ними извивается аксаковская Воря, там где-то розовеют дали, вьется дымок, а ближе капустные малахитовые огороды. Справа золотистая роща. Кое-что изменить, добавить, и фон для «Варфоломея» такой, что лучше не придумаешь. Я принялся за этюд, он удался, и я, глядя на этот пейзаж, проникся каким-то чувством его подлинной «историчности»…» Современный национальный среднерусский ландшафт органично вошел в историческую ткань картины.
Видение отроку Варфоломею.
Но самое трудное было впереди: найти убедительный образ Варфоломея. Недели шли за неделями, художник писал мальчишек, но озаренности, ощущения дива не получалось.
Наконец он нашел натуру…
Деревенская девочка, недавно перенесшая тяжкий недуг, тоненькая, с образом скорбным, какими-то удивительно большими глазами, радовалась выздоровлению, и ее облик как нельзя более точно ответил замыслу живописца:
«Ее бледное, осунувшееся, с голубыми глазами личико было моментами прекрасно, и я это лично отождествлял со своим Варфоломеем…»
Детские руки, крепко стиснутые пальцы тоже легли на холст. Этюды писались в Абрамцеве, в окрестностях Троице-Сергиевой лавры.
Сама же картина создавалась в Уфе, подальше от столичной суеты. Но неожиданностей, которые готовит судьба, и в сказке не придумаешь.
«Приехал я больной, пресловутая инфлюэнца заставила меня неделю вылежать в постели, и я слабый еще принялся за картину, но, верно, в недобрый час. У меня закружилась голова, и я, упав с подставки, на которой сидел, прорвал свою картину».
Потянулись невыносимо долгие дни ожидания нового холста. Наконец он был доставлен, и Нестеров, как голодный, кинулся к полотну.
