Федор Гиренок - Метафизика пата
У Мамардашвили героическое представление о личности. У Розанова – бытовое. И бытовое никак не согласуется с героическим. Вот был мир и в нем было что-то живое, был какой-то зародыш. А его, этот зародыш, взяли и проткнули иглой. Какой иглой? Да, вот тбй иглой, или тем стержнем, которым так Мамардашвили гордился.
Личностной структурой. Проткнули, и мир завял, стал полым и механическим. В нем, как в пустой банке, личностная структура громыхает. Розанову этот грохот был противен. Мамардашвили он нравился.
Новое язычество – это реакция на грохот. Что-то шумно стало в мире. Жить в этом шуме нет никакой возможности. Для того чтобы не лопнули барабанные перепонки, нужно заполнить пустоту. Чем?
Ватой. Новые язычники заняты изготовлением ваты. Они ею заполняют пустоты космоса. Нужны не стержни, а двустороннее действие: как оттуда – сюда, так и отсюда – туда. Новый язычник – человек двустороннего действия. Он, как и герои Платонова, может жить и так, и обратно и в обоих случаях остается цел. Почему цел? Потому что тяжесть не мешает, стержня нет. Без стержня можно и так, и эдак, и справа налево, и слева направо, и даже шиворот навыворот.
Где же тяжесть? Ее выкинули. Т. е. что выкинули? Трансцендентное. Оно громыхало.
Его запеленали и вынули. Ведь трансцендентное – это тромб, закупорка сообщающихся сосудов мирового целого. С этим тромбом нельзя жить по правилу маятника: туда и обратно. Нет сообщения. И вот теперь трансцендирование есть, а трансцендентного нет. Новое язычество начинает с простого, а заканчивает упрощением простого. А это посложнее сложного.
Трансцендирование без трансцендентного – новоязыческая практика, внутри которой ты можешь не пить и быть пьяным, т. е. находиться в состоянии отрешенности и одновременно в состоянии исступления. Что длит эти состояния? Язык.
6.3. Язык
Кто язычник? Тот, кого ведет язык. Ведет – значит и уводит. Куда? В сторону.
Язык ведет к цели и одновременно уводит от нее. Вот ты пошел к Богу, а он тебя увел к дьяволу и дьявола назвал Богом.
Язык не только говорит. Он еще и показывает. В нем слова, как болотные огоньки, сбивают с пути. Они влекут и вовлекают в горизонт видимости. Какая сегодня видимость? Хорошая. При хорошей видимости далеко видно. Но видимость всего лишь по видимости видима. Ее ясность зыбкая, а прозрачность кажущаяся. Например, бабочка. Она прозрачна не на поле, а в гербарии. Не тогда, когда она порхает, а когда я протыкаю ее иголкой-термином и приклеиваю на картон. Все дело теперь в номере, который я ей присвою. И это наука. То есть что такое наука? Язык. Вернее, новый язык: терминологический. Например, что такое бытие? Термин, которым распоряжается этот язык.
Кто новый язычник? Тот, кого ведет новый язык. Он ведет, например, Набокова, который ловил бабочек, протыкал их и клеил на картон. (Я не клеил. От меня они улетали.)
Кто особенно чувствителен к простому? Ученые, те, кто занимается наукой.
Занимается чем? Упрощением. Простота, кажется, до сих пор является одним из приницпов науки.
Новый язык водит сегодня многих: и тех, кто верит, и тех, кто ни во что не верит.
Он уводит и христиан, и иудеев, и тех, кто, как Будда, поклоняется космосу, и тех, кто, как Зара-тустра, никому не поклоняется. Он водит многих, но не всех.
Кто не язычник? Тот, кто вне слова. Например, осел. Или тот, кто борется с языком, т. е. приостанавливает в себе его действие. Например, философ.
Косноязычие стало меткой, по которой узнаются новые философы. Гладко говорят не они. Речь льется у симулянтов. Косноязычие, т. е. разрушительное созидание речи и расстраивающее строительство письма, создает площадку для забытых игр спонтанности. Философы (и ослы) пасут редкое стадо вещей, ускользающих от определения, а значит и от языка новых язычников. И дело здесь не в богах, не в их количестве. Один он та‹м, или их два, или вообще ни одного. Суть в том, что язык разговорился. И нельзя его остановить, не нарушив речи-письма. То есть язык ведет. Почему ведет? Потому что он прежде ума говорит. Он говорит и заговаривается. Ты говорить-то говори, да не заговаривайся. А он заговорился.
Когда была трансценденция, тогда к ней трансцендировали. И с языком вступали в борьбу. И возникала вера. И вот теперь нет трансцендентного и некому прикусить язык.
Новые язычники держатся за слово, а слово их давно уже утратило связь с изначальной реальностью. Какая реальность изначальная? Живая. Новый язык заставляет двигаться тени и движением теней создает симулятивную реальность.
Язык водит, но до Киева он не доводит. И это реальность. Какая? Симулятивная.
Я несу камень. Мне тяжело. Из того факта, что мне тяжело, никак не следует, что камень тяжелый. Что здесь реально? То, что мне тяжело. Словами «мне тяжело» я создаю мертвую зону для определений со стороны внешнего наблюдения. В этой зоне творится притворство.
Здесь не только он, камень. Здесь и я. Я здесь местоимен-но. А он, камень, лично.
В личности есть что-то каменное, неживое. Присутствующих представляют. Это – вещи, а это – я. И я их называю. Но имя принадлежит не мне, а вещи. Вещь есть, но что она есть, я не знаю.
Местоименное я уползает в симулятивную реальность. Тяжело. В тяжести вновь, кажется, прячется реальность. Попробуем ее выманить.
Я роняю камень. Мне легче. Теперь реальность в симуля-тивной легкости облегчения.
Где же тяжесть? Она в камне. А где камень? Вот он, рядом со мной, у дороги.
Жестом «вот он» я раскрываю его присутствие. Он здесь, но здесь он только присутствует, т. е. симулирует, здесь он симулирует не-потаенность, а там – бытийствует не таясь. Здесь он в себе, а там он вышел из себя и бытийствует исполнением своего имени. Что там? Космос, который дает о себе знать и здесь. А что здесь? Симптомы того, что там, т. е. знаки потаенного, выполненные в теле непотаенности.
Новоязыческая реальность симулятивна. Она с двойным дном, без трансцендентного.
Души в ней нет, а задний план есть и кто-то (новые язычники) заглядывают в задний план, чтобы соориентироваться на переднем. Что здесь реально? Удвоение простого. Реальна не тяжесть, а удвоение тяжести, безысходность. Реальна не полнота, а удвоение полноты, тучность. Вот эта удвоенность и есть симуляция.
Новоязыческий поворот к реальности обессмысливает наивность кантовских и хайдеггеровских способов представления реальности. Вот Кант. Что для него реально? Тяжесть. Почему? Потому что она относится к содержанию камня, к его понятию. А есть он, этот камень или нет его, это Канту не интересно. Бытие к понятию ничего не добавляет. На переднем ли оно плане, на заднем ли – к реальности это не имеет никакого отношения. Реальность совпадает с понятием. И это Кант.
А вот Хайдеггер. Он совмещает реальность и присутствие. Что присутствует? Бытие.
Сознание может отсутствовать, язык может отлучиться, а бытие всегда здесь.
Придорожный камень тоже здесь. Но не всегда. Я сворачиваю с дороги. Где камень?
Нет его. А бытие? Оно рядом, вблизи, так, что ближе уже некуда. Реально не понятие о сущем, а бытие сущего, в присутствии. И это Хайдеггер. Но реальнее реального удвоение реального. И это новое язычество.
Присутствие – это симулятивное место, заполняемое телесностью присутствующих.
Сюда приходят притворяться в присутственные дни. Здесь бывают. Например, заседают, но здесь не живут. Живут вне присутствия. То есть что делают?
Показывают себя вне состояния простого притворства. Действие, которым новый язычник выставляет себя из состояния простого притворства, есть повседневность быта. Для того чтобы был космос быта и не было хаоса, мало иметь имитативную телесность. Нужно, чтобы вещи вышли из Себя и сцепились в единое целое, которое именуют космосом. Что их выводит? Имитация целого. Имя – это орган имитации святого. Суть дела не в бытии, а в органах: есть они у нас или их нет.
Имитативными органами, как щупальцами, мы ощупываем реальность. Если же их нет, то мы удивляемся. Где границы реальности? В удивлении, в словах «этого не может быть». В чуде. Реальность узнается по чудесам. Если в мире есть чудеса, то это значит, что в нем есть еще какая-то реальность. С последним чудом исчезает последняя реальность. Исчезает что? То, с чем сообразуются, в соответствии с чем приводят себя в порядок. Нет реальности и не надо причесываться. Будем ходит непричесанными. Новый язычник – си-мулятивный человек повседневного чуда. У него выросли органы имитации. Для него нет чуда.
Греки на агоре говорили. Русские в присутствии молчали. О чем? О том, что уводит из присутствия. О безъязыком слове, которое душит душу. Нет реальности. Вновь тяжело. Будем симулировать лицо; то, что оно налицо.
6.5. Обезналичивание лица
Человек поглощает сущее. Сущее поглощает человека. Что такое сущее? То, что налицо, т. е. до всякого раскрытия раскрыто словом. И это естественный взгляд на вещи. Что же тогда делает наука? То же, что делают и до науки. Она ведет разговор к слову, уповая на понятливых. Наука продолжает донаучную установку.
