Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Не любил он посещать и такой предмет, как диалектический материализм, о чем свидетельствует Приказ № 98 за подписью и.о. директора Школы-студии Г.А. Герасимова от 23.09.1958: «За пропуск лекции по диалектическому материализму студентам III курса Актерского факультета ВЫСОЦКОМУ В.С., ВИЛЬДАН Р.М., ИВАНОВУ А.А., ПОПОВУ В.В. СТАВЛЮ НА ВИД» [61].
Чуть позже, 25 января 1959 года, стенограмма заседания педсовета Школы-студии зафиксировала, что на экзамене по этому предмету Высоцкий получил тройку: «По диалектическому материализму — 5 отличных оценок, 7 хороших, 6 удовлетворительных — у студентов Большакова, Бурова, Высоцкого, Епифанцева, Попова, Савчен-ко» [62]. А летом 1960 года ему снова пришлось в обязательном порядке сдавать экзамен по диалектическому и историческому материализму. В протоколе заседания Государственной экзаменационной комиссии от 15 июня 1960 года было перечислено содержание билетов, доставшихся всем студентам-выпускникам IV курса. Высоцкому выпал билет № 4, состоявший из следующих вопросов: 1. Закон перехода количественных изменений в качественные. 2. Социалистический способ производства. 3 Партийный документ «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа» [63]. Последний пункт этого билета Высоцкому удалось воплотить в жизнь лучше, чем кому-либо другому.
В свете сказанного неудивительно, что самые первые его песни были откровенно антисоветскими. Вспоминает Ольга Петровна Леонидова, жена троюродного дяди Владимира Высоцкого — Павла Леонидовича Леонидова: «У Володи было трудное время [1963 год], когда КГБ ходил за ним буквально по пятам. И он часто скрывался в нашем доме. Однажды прибежал Паша: “Уничтожай пленки! За Володей охотятся!”. И все записи, все песни пришлось уничтожить. Бобины были большие, они были раскручены, и мы мотали, мотали тогда с этих бобин… Ведь вся черновая работа над песнями шла в нашем доме. Приезжал Володя в 2–3 часа ночи в очень тяжелом душевном состоянии, потому что он метался. А он же был искренний, и всё это выливалось в песнях. А песня — это была импровизация: садился за гитару и начинал играть. Они писали на стационарном “Днепре”, потом прослушивали и что-то исправляли. А дети были маленькие, и я все время ругалась: “Володя, тише! Я тебя выгоню! Я не могу это терпеть: нас арестуют вместе с вами!” <.. >
В течение года было такое тяжелое состояние. Самый тяжелый период его гонений. Это было до 1964 года, до работы в Таганке. Оле [дочь Ольги и Павла Леонидовых. — Я.К.} было лет 5–6. В 12-1 час ночи мы закрывались на кухне, и тут он всё высказывал нам. Кроме тех песен, что знает народ, были еще песни и другие. И были черновики <…> и я ходила собирала, и все это сжигалось, выбрасывалось. Уничтожено столько писем, столько записей <…>
Жили, как на пороховой бочке. Ведь Леонидов был такая личность — у Советской власти был на учете <.. > То, что сейчас говорят об этой партии, они говорили тогда, 30 лет тому назад. Я узнала о Ленине от них — Паша глубоко знал всё это <.. >
Приезжал Володя, подвыпивши. Никогда не ел почему-то. Выпивал. Брал гитару, и пошло… Они пели про всё, и про Советскую власть. Они от этого умирали, наслаждались, а я боялась, что кто-то услышит, дрожала» [64].
Сам же Павел Леонидов приводит в своей книге следующее высказывание Высоцкого: «Помнишь, как Ленин о поэзии Маяковского говорил: “Не знаю, как насчет поэзии, насчет политики правильно”. Так вот я тоже, хоть, слава Богу, не Ленин, не знаю, как у меня насчет поэзии. А песни — в крови, в душе, в мозгу, в мускулах. У меня в костях ломит, когда я долго не пою» [65].
Да и по словам Геннадия Яновича, антикоммунизм был характерен для большинства сверстников Высоцкого, мировоззрение которых сформировалось во многом благодаря 20-му съезду КПСС: «От недостатков нашего общества нам тоже было больно, они были у нас в крови, но всё это как бы поглощалось, втягивалось в искусство, в орбиту творчества, а не политики. Иначе мы бы пошли в диссиденты. Но никто из нас туда не пошел… Мы же были убежденные антикоммунисты, убежденные антисоветчики, но ни Володя, ни Сева (Абдулов) туда не пошли! А пошел Андрей Донатович Синявский. Да и он тоже пошел через творчество. Посадить-то могли и любого из нас! Завтра же!.. Когда посадили Синявского, мы думали, что Володе кранты! Всё — вместе с Синявским погорел и Володя. Я не помню, как эта ситуация разыгрывалась, но помню, было ощущение, что надо Вовку спасать» [66] [67]. После ареста Синявского КГБ действительно «взялся» за Высоцкого. По словам второй жены поэта Людмилы Абрамовой: «Вскоре после того, как Синявского взяли, за Высоцким была установлена слежка. Время от времени кто-то подъезжал к Театру на Таганке, и Володю увозили на беседу, предупредив, что телефон его будет прослушиваться»22.
Да и сам Высоцкий, написавший в 1968 году «Охоту на волков», был уверен, что его тоже арестуют. Как вспоминает Андрей Синявский: «Кстати, я уже сидел, мне рассказывала Мария, моя жена. Он как-то пришел к ней в таком немножко истерическом состоянии, — что, в общем, его возьмут, что его посадят. И он как раз тогда сочинил эту песню, которая, я думаю, песня о диссидентах. Замечательная песня — “Идет охота на волков”. Жена мне эту песню рассказывала, когда на свидании была»2 [68].
Для полноты картины процитируем Марию Розанову: «А однажды приехал ко мне Высоцкий и спел “Охоту на волков”. Он был сильно выпивши — и всё требовал, чтобы мы вместе, сейчас, немедленно! поехали в лагерь! И что Володя через “запрет-ку”, через колючую проволоку споет “Охоту на волков” прямо там! И что Андрею Донатовичу это будет приятно!..» [69] [70] [71]; и редактора издательства «Советский писатель» Людмилу Сергееву: «Высоцкий остался верен своему учителю Синявскому — не побоялся прийти к Марии Васильевне сразу после ареста Андрея Донатовича и спеть: “Говорят, что арестован / Лучший парень за три слова…”. Высоцкий приходил на дни рождения Андрея Донатовича, пил за его здоровье и скорейшее возвращение домой и пел любимые Синявским песни. Раза два это было при мне. Высоцкий снимал гитару со стены, настраивал ее и говорил: “Сейчас спою что-нибудь, что так любил Андрей Донатович. Почему любил?! Любит!” И пел “Только не порвите серебряные струны!”. Про Нинку, которая “спала со всей Ордынкою… А мне плевать, мне очень хочется”. “Зачем нам врут — народный суд, народа я не видел” и другие»25.
Теперь вернемся еще раз к реплике Геннадия Яловича о том, что «мы же были убежденные антикоммунисты, убежденные антисоветчики».
Для доказательства данного тезиса разберем фрагмент одного из многочисленных устных рассказов Высоцкого, который называется «Рассказ о двух крокодилах»: «…маленький крокодил всё время надоедает большому, и говорит ему: “Скажите, пожалуйста, а вот это вот как дерево называется?” — Тот говорит: “Баобаб!” — “Скажите, пожалуйста, а это как дерево называется?” — “Не знаю!” — “Так мы щас где плывем-то — в Красном море, что ль?” — “В Красном море!” — “Скажите, пожалуйста, а мы до Ростова отсюда доплывем?” — “Пошел к ебене матери!”. Надоел он ему. И, значит, мы начали выяснять с Мишкой Тумановым^, кто такие эти два крокодила — надо выяснить было. Маленький крокодил, оказывается, доплыл до Капри и там встретился с Горьким, и они там очень с ним подружились. А большой крокодил умер по пути. После этого маленький крокодил специальным водным путем попал в Ростов и стал секретарем обкома. А большой — там его и похоронили, он — в Египте, около пирамид, он — похоронен. Потом они, когда, значит, еще плыли, маленький крокодил всё время цитировал стихотворение: “Сидели два медведя / На ветке золотой, / Один медведь был маленький, / Другой болтал ногой”. Надо выяснить, кто это были два медведя. Мы выяснили со всей достоверностью, со всей принципиальностью мы выяснили, что маленький медведь, который был с кудрявой головой, — это был Владимир Ильич [72]. А большой медведь, который систематически болтал ногой и мешал маленькому мыслить, был Александр Второй2 [73]. Это совершенно точно! Когда я посмотрел на картину Шишкина, которая висела у нас в Третьяковской галерее, и смотрю — там оказалось не два медведя, а три! И еще — большая медведица. Большая медведица — это была Надежда Константиновна Крупская» [74].
