Маруся Светлова - Сотвори себе поддержку
И теперь мертвая рука ощупывала уже Верку-двустволку. Мяла ее груди. Сжимала ее ягодицы.
Разговоры смолкли. Верка-двустволка села на заднее сиденье. Автомобиль отъехал. И в тишине послышался спокойный, смиренный голос:
— Опять моя поехала… Пользуется спросом…
— А вы что же? — заволновалась Брошенная Душа. — Что же вы за ней не летите? Как же она теперь одна?
— А чего за ней лететь… Как будто толк от этого какой будет… И потом… — душа помолчала и сказала с болью: — Не могу я больше на все это смотреть… Я и так уж — насмотрелась, — не приведи Господи вам это увидеть…
Душа замолчала. И Брошенная Душа молчала, не зная, что сказать и как поддержать Душу Верки-двустволки. Да и что тут можно было сказать?
Души молчали. Слышен был только шум проезжающих машин. Вскоре новый взрыв смеха донесся снизу — видно, опять там что-то смешное рассказывали…
— А ведь какая девочка была, — сказала вдруг Душа Верки-двустволки. — Чистая, хорошая девочка. В музыкальную школу ходила. С хорошим мальчиком дружила. Потом — как подменили девочку. Книжек про красивую жизнь начиталась, фильмов насмотрелась и заявила: не нужна мне ваша любовь, одной любовью сыта не будешь. Хочу жить красиво. И нашла себе «папика», и стала жить красивой жизнью. Тело свое стала продавать, душу предавать. А «папик» ее бросил скоро — нашел себе другую чистую и хорошую девочку, — любят эти грязные, мертвые «папики» портить тела и души молоденьких девочек… Потом был другой «папик»… Потом стала она работать в службе эскорта — так это она называла для красоты, а по-настоящему — девочкой по вызову. И вот стоит теперь у дороги, потому что конкуренция там очень высокая, много молодых, свежих тел поступает… — Душа Верки-двустволки помолчала немного и сказала с горечью: — Я тоже стала как служба эскорта… Что я могла — только сопровождать ее, рядом с нею быть… Вот я ее и сопровождала, и сопровождала… Но… — махнула она крылышком, — никакого толку не было в моих сопровождениях… — Душа опять замолчала, потом махнула крылышком и сказала бодрым голосом, как будто сама себя уговаривала поверить в то, что говорила: — Наверное, не пришло еще ее время что-то понять и к себе вернуться. Не наелась она еще этой грязи, этой «красивой жизни»… Но ничего — рано или поздно — вернется она к себе, вспомнит о своей душе… Наверное… — добавила Душа Верки-двустволки, добавила уже не таким бодрым голосом.
Душа замолчала, и Брошенная Душа в ужасе от услышанного думала только об одном: а вдруг и с ее девочкой такая беда случится… Вдруг станет она такой же циничной и холодной, такой мертвой. И будет тело свое у дороги продавать мертвым бездушным мужчинам с мертвыми руками. И так страшно было об этом думать, что Брошенная Душа даже головой замотала и крылышками замахала, отгоняя эти мысли.
— А вы знаете, подруги, — прервала печальные мысли Брошенной Души одна из душ, — все происходящее абсолютно закономерно. Потому что с самого раннего детства никто ребенку не рассказал, что важно, а что — неважно в жизни. Никто не научил детей — заботиться о своей душе, а не только о теле…
Душа помолчала и философски продолжила:
— Вы только подумайте — чему учили детей в школе? Как тычинки сделаны, из каких молекул вода состоит, что одинаково заряженные частицы отталкиваются… А из чего ты сама сделана, как ты сама устроена, как жить с самой собой, с другими — никто этому не учил. И что ценить, и к чему стремиться, и чем дорожить, ничему этому детей не учили. Вот и выходят они в жизнь неподготовленными, сырыми, слепыми и уже — испорченными. Потому что головы их всякой чепухой, ненужной для жизни забиты. А как жить, они не знают… Как быть — не знают. Что делать, чего не делать — не знают. А жить красиво хочется, потому что этой вот шелухи им со всех сторон навешивают. Со всех сторон — реклама. То купи, се купи… Новые коллекции… Косметика… Отдых… Отели… Вот ради красивой этой жизни, ради того, чтобы шмотку какую-нибудь себе купить или новый лак для ногтей, — они идут на все. Даже от душ своих отказываются… — Душа замолчала, как бы осознавая масштабы бедствия, и продолжила: — Да, просто жуть берет, до чего дошли эти тела! До чего испорченное общество! До чего извращены в нем, в бездушном, все моральные ценности! — патетически воскликнула она, и души посмотрели на нее с недоумением — очень уж у нее это получилось высокопарно.
— Простите, — смущенно сказала душа, — мы с моей девочкой философский факультет университета заканчивали, — вот меня все время и тянет на философию…
— Как же так! — сокрушенно, ничего уже не понимая, сказала Брошенная Душа. — Девочка ваша философский факультет закончила — и стоит теперь здесь, у обочины, тело свое продает?!
— Да вот так получилось, — смущенно сказала Душа Девушки, Закончившей Философский Факультет. — Любила она студента одного, а он ей изменил, по глупости. А она обиделась и решила ему отомстить. И тоже ему изменила. А он на нее обиделся — и бросил ее. Тогда она обиделась на весь белый свет и сердце свое закрыла, и решила, что никакой любви больше и знать не хочет. И стала просто так — без любви с мужчинами быть. Одним только телом. Так и пошла по рукам. Как начала со студенческого общежития, так и остановиться не могла. У нее и прозвище такое — Ленка-давалка…
И Брошенная Душа завыла даже от всего услышанного, и взвилась вверх. И помчалась куда-то, не разбирая, куда она мчится, и думала только об одном — что и ее девочка, чистая и добрая, но бесчувственная теперь, может стать такой вот, как эти девушки. И ее будут звать «двустволкой» или «давалкой». И невозможно было даже думать об этом…
И она летала и летала — от одной ночной тусовки до другой, от одной стайки девушек у дороги до другой. И сколько было их — циничных, мертвых, продававших свои тела, потерявших свои души…
Сколько их было…
Сколько их было…
…Души слетались, стекались стайками со всех сторон, и на всем протяжении этих стаек, слышалось знакомое уже жужжание:
— Жжжжжжжж…
— Живые…
— Живые…
— Живые…
Души слетались и усаживались на карниз и широкий резной козырек ресторана, на деревья, стоявшие на той стороне улицы, откуда так хорошо была видна дверь, из которой родители выводили детей.
И выход этот был шумный, потому что там, где есть дети, — живые дети, — всегда шумно. Потому что живые дети, пока они еще живые, естественные, не воспитанные их мертвыми родителями по мертвым их правилам, — всегда естественны и живы, и громки, и веселы, потому что они — дети. Живые Божьи души.
И слышалось душам оттуда, снизу:
— Ах, Господи, Маша — сколько раз повторять — иди в машину, хватит уже прощаться!
— Сергей, я тебе в последний раз говорю — перестань бегать, хватит в догонялки играть, веди себя прилично!..
Но ни Сергей, ни товарищ его, вихрастый и глазастый мальчик, не могли, не хотели вести себя прилично: как взрослые, как мертвые, чинно стоять и делать вид, что тебе это нравится. Детям было интересно бегать друг за другом, ожидая, пока родители их не скажут друг другу все приличествующие случаю слова:
— Спасибо за прекрасный вечер. Еще раз поздравляем с днем рождения сына…
— Очень рады были вас видеть…
Дети шумели и галдели, дети подпрыгивали, не умея вообще долго стоять на месте, потому что живая, чистая энергия била, жила в них.
И опять слышались только окрики:
— Да постой ты спокойно…
— Оля, надень шапку сейчас же, вечером холодно…
— Маша, я который раз говорю — иди в машину к папе, дай мне с тетей Надей договорить…
— Нет, ну что за несносный ребенок, в следующий раз я тебя не возьму с собой, если ты себя вести не умеешь…
И опять слышалось приличное:
— Ах, сколько раз зарекалась устраивать эти детские праздники в общественном месте… Но ведь хочется устроить ребенку действительно праздник… Но они к ночи вообще неуправляемые становятся…
И слышалось опять:
— Да перестаньте вы галдеть — не нагалделись еще, что ли?
— Все, хватит, терпение мое лопнуло…
— Иди в машину, я тебе сказала!..
Детей заталкивали в машины. Хлопали двери автомобилей.
Смолкал детский смех. Исчез детский гомон. Автомобили разъехались.
Стало тихо и обычно.
Живые — исчезли…
И души сидели в тишине этой, все еще находясь в ощущениях, переживаниях живых этих лиц. Улыбок их, энергии их, света их, естественности и чистоты их.
Души сидели и молчали. Сидели и молчали. Потому что — грустно было душам.
Души сидели и молчали. Пока какая-то из душ не сказала бодро, как бы обнадеживая остальных:
— У цирка каждый вечер — живые дети… Я туда часто летаю: представление заканчивается — и столько живых выходит…
Душа произнесла это мечтательно, как бы предвкушая, как снова полетит она к цирку и увидит десятки, сотни живых детских лиц, радостных, веселых, полных интереса к жизни, озорных, наполненных светом. Живых.
