Митч Элбом - Искорка надежды
Короче говоря, выражение «Да благословит Вас ваш Бог и наш Бог», — как и представление о том, чей бог кого благословляет, — из забавного превратилось в спорное, а из спорного — в сеющее вражду. И если разгоралась дискуссия, я теперь все больше помалкивал. Или даже отходил в сторонку. Мне кажется, так частенько поступают те, кто принадлежит к религиозному меньшинству. И то, что я удалился от своей веры, в какой-то мере объяснялось тем, что я не хотел все время за нее заступаться. Причина, если вдуматься, довольно жалкая, но что было, то было.
Как-то раз в воскресенье, почти перед самым Днем благодарения, я сел на поезд в Нью-Йорке и приехал к Рэбу. Я вошел в дом, обняв, поздоровался с ним и двинулся следом за стариком и его клацающим по полу ходунком к нему в кабинет. Впереди к ходунку теперь была прикреплена корзиночка, в которой лежало несколько книг и еще почему-то ярко-красные маракасы.
— Я заметил, что если ходунок выглядит, как тележка для покупок, — лукаво произнес Рэб, — он меньше смущает окружающих.
Просьба Рэба о прощальной речи уже засела у меня в голове, как университетская курсовая работа. И в дни моих посещений я думал, что времени у меня тьма-тьмущая, а иногда казалось, что остались считанные недели, а может, и считанные дни. Сегодня Рэб выглядел очень прилично: взгляд у него был ясный, голос звонкий, и это меня успокоило. Как только мы уселись, я рассказал ему о благотворительном фонде для бездомных и о том, как провел ночь в миссионерском убежище.
Я не был уверен, что стоило рассказывать раввину о христианской миссии, и едва я о ней упомянул, мне стало стыдно, — будто я предатель. Мне вспомнилось, как однажды Рэб рассказал мне о том, как он повел свою бабушку-иммигрантку на бейсбольную игру. Когда в разгар игры все вокруг повскакивали с мест и, радуясь хоум-рану, принялись восторженно вопить, бабушка осталась безмолвно сидеть на своем месте. Он повернулся к ней и спросил, почему она не хлопает такому отличному удару. А она ответила ему на идиш: «Альберт, в этом есть для нас какая-то польза?»
Но я зря волновался. Рэбу такого рода рассуждения были несвойственны.
— Наша вера поощряет благотворительность и помощь бедным, — сказал он. — И благотворительность праведна, независимо от того, кому ты помогаешь.
* * *А потом у нас завязалась дискуссия по одному из самых важных вопросов. Как могут различные религии мирно сосуществовать друг с другом? Если у людей одной религиозной группы есть определенные верования, а у людей другой религиозной группы они совсем иные, кто из них прав? И есть ли у людей хоть какой-нибудь религии право — или даже обязанность — обращать в свою веру людей других вероисповеданий?
Рэба эти вопросы не оставляли в покое всю его профессиональную жизнь. Он вспоминал, что в начале 1950-х годов дети из его конгрегации, перед тем как сесть в школьный автобус, обертывали свои еврейские книги в коричневые бумажные обложки. «Не забывай, что в те времена в наших краях некоторые впервые в жизни увидали евреев».
— И что? Случались какие-нибудь забавные истории?
— О да, — тихонько рассмеялся Рэб. — Помню, как ко мне пришел один из членов нашей конгрегации, расстроенный тем, что его сыну, единственному еврейскому ребенку в классе, дали роль в рождественской пьесе. И не просто роль, а роль Иисуса.
— Я пошел к учительнице. Я объяснил ей, в чем заключается проблема. А она мне говорит: «Рэбе, но мы именно поэтому его и выбрали. Иисус ведь был евреем!»
В моей памяти тоже застряли кое-какие происшествия. В младших классах школы меня не взяли в грандиозную, красочную рождественскую постановку не то под названием «Бог, господа, велит вам веселиться», не то «Звените, колокольчики»[20]. Вместо этого я с маленькой группой еврейских ребят должен был петь на сцене ханукальную песню «Дрейдл, дрейдл, дрейдл[21], я слепил его из глины». Мы, держась за руки, водили по сцене хоровод, изображая вертящийся волчок. У нас не было ни костюмов, ни реквизита. А в конце песни мы все падали на пол. Могу поклясться, что в зале некоторые родители нееврейской национальности едва сдерживали смех.
Разве возможно выиграть религиозный спор? Чей Бог лучше? Кто правильно трактует Библию? Мне больше по душе такие люди, как индийский поэт Раджхандра, оказавший влияние на Махатму Ганди, — он считал, что ни у одной религии нет превосходства над другими, так как каждая из них приближает человека к Богу, — или, как сам Ганди, который мог прервать пост индуистской молитвой, мусульманской цитатой или христианским гимном.
Всю свою жизнь Рэб был истинно верующим человеком, но никогда и никого не пытался обратить в свою веру. Иудаизм вообще не стремится обращать в свою веру. Даже когда кто-то сам хочет перейти в иудаизм, по еврейской традиции его стараются отговорить, подчеркивая последующие за этим трудности и страдания, перенесенные евреями в прошлом.
Но подобный подход свойствен далеко не всем религиям. На протяжении веков миллионы людей были убиты лишь за то, что они не желали отречься от своего вероисповедания, перейти в другую веру и поклоняться другому Богу. Знаменитого ученого второго века Рабби Акиву римляне до смерти замучили пытками за его отказ бросить свои религиозные занятия. Римляне сдирали ему кожу железными расческами, а Акива шептал слова молитвы «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь один». На слове «один» Акива скончался.
Эта молитва — так же как и слово «один» — была неотъемлемой частью верований Рэба. Один-единственный Бог. И одно созданное Богом человеческое существо — Адам.
— Митч, ты когда-нибудь задавался вопросом: почему Бог создал только одного человека? — вертя пальцем перед моим носом, сказал Рэб. — Почему Бог, если он хотел, чтобы появились все эти ссорящиеся между собой религии, не организовал все это с самого начала. Он создал деревья, верно? Не одно дерево, а бесчисленное множество деревьев. Почему он не сделал того же самого с людьми? Потому, что мы все ведем начало от одного человека, а он ведет свое начало от одного Бога. В этом вся суть.
— Почему же тогда в мире нет гармонии? — спросил я.
— Хорошо, скажи мне: ты хотел бы, чтобы все люди на свете были одинаковыми? Нет. Гениальность устройства мира в его разнообразии. В нашей собственной вере есть нерешенные вопросы, есть интерпретации, есть споры. И в христианстве, и в других религиях тоже есть споры и интерпретации. В этом-то вся прелесть. Возьмем, к примеру, музыку: разве можно играть все время одну и ту же ноту? Да от этого сразу же свихнешься. Музыка — это сочетание разных нот.
— Музыку чего?
— Веры в то, что есть что-то более великое, чем ты.
— А что, если человек другой веры не признает твою или даже захочет тебя убить лишь за то, что ты не исповедуешь его веру?
— Тогда дело не в его вере, а в ненависти. — Рэб вздохнул. — Знаешь, что я думаю? Я думаю, что, когда такое случается, Бог, там наверху, льет слезы.
Рэб закашлялся. А потом для убедительности улыбнулся. Теперь ему дома все время кто-нибудь помогал: то высокая женщина из Ганы, то дородный иммигрант из России. А по выходным приходила милая женщина по имени Тила родом из Тринидада, — она исповедовала индуизм. Тила помогала Рэбу одеваться, делать легкую зарядку, а еще она готовила ему еду и возила в продуктовый магазин и синагогу. Иногда по дороге она слушала в машине индуистскую религиозную музыку. Рэбу эта музыка нравилась, и он просил Тилу переводить ему текст. Когда Тила объясняла принятое в ее религии понятие о переселении душ, он задавал ей множество вопросов и извинялся, что за всю свою жизнь не удосужился как следует разобраться в индуизме.
— Как это вам, раввину, удается оставаться таким непредубежденным? — спросил я.
— Послушай, я знаю, во что я верю. Это у меня в душе, и все тут. Но я неустанно повторяю людям моей религии: мы обязаны быть убеждены в истинности нашей веры, но при этом мы не должны возгордиться и считать, что знаем все на свете. А поскольку мы всего на свете не знаем, нам следует признать тот факт, что другие могут верить во что-то иное. — Рэб вздохнул: — Я, Митч, в этом деле неоригинален. Многие религии учат любить своего ближнего.
Я вдруг подумал о том, что Рэб меня просто восхищает. Никогда в жизни я не слышал, чтобы он — даже один на один — нападал на чужую религию или говорил гадости о чужом вероисповедании. И я осознал, что сам-то, когда речь заходила о вере, вел себя довольно трусливо. Я должен был меньше бояться и достойно нести свою веру. Если единственный недостаток Моисея, или Иисуса, или Великого поста, или церковных песнопений, или исповеди, или мечети, или Будды, или реинкарнаций в том, что они не имеют ничего общего с твоей верой, то проблема скорее всего не в них, а в тебе.
