Владимир Файнберг - Все детали этого путешествия
Девочка была хорошенькая, в коротком белом платьице. Я сначала даже не сообразил, что это такое — красное — торчит у пса между задними лапами. Девочка бегала по ковру, играя с мячом, и каждый раз, когда она нагибалась, пёс накидывался на неё сзади, огуливал своим членом.
Она хихикала. Все пациенты с ужасом наблюдали происходящее.
Я вскочил с дивана. Отогнал зарычавшего пса. Схватил девочку за руку. Протащил по всей квартире в поисках матери. Но мать уже ушла.
Тогда я загнал пса в пустую комнату, захлопнул дверь, засунул снаружи в её ручку ножку стула. Запертый пёс злобно залаял.
— Что такое? Что случилось? — Володя Кравцов выпустил пациента, поманил.
Оставшись с ним наедине, я грубо, не стесняясь в выражениях, рассказал об увиденном.
— Ну и что тут такого? Преувеличиваете. Собака просто играет с ребёнком. — Загадочная улыбочка заиграла на губах у Володи. — Как ваши дела?
Эта комната для приёма больных была обставлена аскетически просто. Медицинская кушетка, коврик на полу, а над ковриком — прикреплённый кнопками к стене разворот из какого-то иностранного журнала: абсолютно голая девица стоит на четвереньках посреди пляжа.
— Здесь вы лечите? Под этой фотографией?
— Зачем все преувеличивать, искать какой-то смысл? Просто красивая баба. Мулатка.
— Впечатление, что вы ещё раз побывали в стеклянном дворце.
— Побывал... — Лицо Кравцова странно исказилось, как бы одеревенело.
— Володенька! Господь с вами! Неужели это так бывает?! Ведь вы первый человек, который дал мне импульс, подтолкнули креститься! Вы это все серьёзно насчёт хозяина стеклянного дворца?
— Куда уж серьёзнее, — глухо ответил Кравцов. — Молитесь за меня...
— Володя! А может, вы просто устали от бедности, соблазнились богатством? И теперь сваливаете свою слабость на свои же фантазии, на сатану. Ведь это скорее духовная сила зла, чем некий тип в неком дворце.
— Да? Вы в этом уверены? А кто же искушал Христа на кровле дворца?
Мне стоило большого усилия воли поднять внезапно отяжелевшую руку, перекреститься. Я вышел из комнаты и, не попрощавшись с режиссёром, уехал.
...Поглощенный воспоминаниями о Кравцове, я только сейчас заметил, что иду уже по Асуанскому базару. Казалось, шагнул из той квартиры прямо сюда.
У Натальи Георгиевны разбежались глаза.
— Глядите, какие бусы, ожерелья! Но это все пластмасса, подделка. У вас есть жена? Мы найдём ей что-нибудь настоящее! А вон гипюр! И шифон!
Видимо, у неё была особая страсть к полупрозрачным или дырчатым тканям.
Пока она бегала от одной лавочки к другой, я обнаружил, что и здесь меня сопровождают бродячие шелудивые собаки. Попытался оторваться от них и потерял из вида свою спутницу.
— Коллега! — крикнул мне толстый продавец с мучнисто-белым лицом.
Я удивился, подошёл. Продавец указал на стоячую вешалку, где, распятые на плечиках, висели женские платья. Платья были как платья, вроде тех, что продают на рынках Душанбе и Ашхабада, может, чуть получше. Я перебирал их руками, чтоб не обидеть добродушного толстяка, увидел: что-то мелькнуло золотом. Это оказалось просторное белое платье — галабея с золотым египетским орнаментом у ворота: цветущие лотосы, ключи жизни, птички, летящие в разные стороны.
Вопросительно взглянул на продавца, понимая, что куплю для жены эту вещь, сколько бы она ни стоила. Тот сначала по-английски, а затем на пальцах объяснил, что платье стоит сорок фунтов.
Я уже вытащил из кармана бумажник, как услышал сзади взволнованный голос Натальи Георгиевны:
— Куда вы делись? Господи, какое платье? Почем? Сорок фунтов? Нет, дорого! Пусть он снимет его с вешалки, даст посмотреть. Не торопитесь. Помните: надо торговаться и торговаться!
Когда продавец стал снимать платье с плечиков, под ним обнаружилось точно такое же, только чёрное с золотом.
— Хочу взять и это, — сказал я, понимая, что сейчас отдам большую часть своих денег и останется только уповать на то, что по возвращении в Каир переводчица Нина не обманет.
— Плохие платья, плохие! Золоченые тряпки! — пренебрежительно затараторила Наталья Георгиевна, силой уводя меня от продавца.
— Коллега! — послышалось в спину.
Короче говоря, за сорок фунтов я купил оба эти платья.
— Ну?! Теперь вы поняли, что вам меня Бог послал! Мы ещё найдём для вашей жены какое-нибудь настоящее украшение!
Она заставила меня пройти до конца базара, отыскала ювелирную лавочку. То отчаянно кокетничая с продавцом, то пренебрежительно махая на него рукой, всё-таки выторговала всего за двадцать фунтов сиреневые аметистовые бусы.
— Ваша жена будет довольна, вот увидите!
Стало ясно: не столько покупки, сколько сам процесс торговли доставляет Наталье Георгиевне высшее удовольствие. И самая любимая её фраза — «Хау мач?»
На обратном пути к отелю она заново обошла все лавки, осмотрела все товары у всех продавцов, которые уже запомнили её, что-то приобрела совсем по дешёвке и не преминула не без гордости сообщить, что её всё-таки два раза ущипнули за ягодицы.
Я совсем ошалел от такого напора и говорливости. Войдя наконец в свой номер, бросил свёртки с покупками в сумку, рухнул на постель.
— Где это вы так долго были? — подозрительно спросил Саша Петров. — Мы уже час как вернулись с плотины. А где Наталья Георгиевна?
Он явно ревновал.
— Цела, — невнятно отозвался я. — Слишком много торговли.
И уснул мёртвым сном.
Перед ужином в дверь номера постучали. Явилась целая делегация женщин, которым Наталья Георгиевна рассказала о необыкновенно удачных покупках. Пришлось показать оба платья и аметистовые бусы, Я испытал непривычное чувство — мне завидовали. И за столиками ресторана продолжалось бурное обсуждение. Женщины решили завтра же с утра пораньше ринуться на базар — кто за такими же платьями, кто за аметистовыми бусами.
— А вы, оказывается, хитрован! — сказала Изольда Егорова, подойдя ко мне в вестибюле после ужина. — Вы должны уступить одно платье. Только одно.
Наглая алчность светилась в её коровьих глазах.
Ничего не ответил, вышел на улицу. Здесь уже горели фонари. Пройдя несколько кварталов, оказался на набережной. Послышался цокот копыт, звон бубенчиков. Местные жители мирно катались с детьми на лакированных пролётках вдоль Нила.
Стоял у парапета, смотрел, как струение воды дробит отражение звёзд, с горечью думал об этой алчности, о Володе Кравцове, о Наталье Георгиевне. Казалось, я должен ей быть благодарен. Но душа не могла избыть отвратного ощущения...
С реки потянуло прохладой. Всё-таки стоял конец декабря.
Вернулся в отель. Саша Петров как раз выходил из номера.
— Сергей Петрович и Наталья Георгиевна зовут играть в бридж. Умеете?
Я отказался, сказал, что не умею. Оставшись один, включил телевизор, сел в кресло.
Показывали видеоклип. Немолодая певица в белом одеянии невесты пела и пританцовывала для своего слащавого жениха с усиками. С балкона соседнего дома за ней наблюдала в бинокль жирная пожилая пара. Ритм музыки участился. Послышалась барабанная дробь. Под эту дробь певица стала трясти задом. Эта тряска длилась и длилась. Вдруг старик, отбросив бинокль, начал задирать халат на своей старухе, валить её на пол балкона...
Я выключил телевизор, подошёл к окну, раздвинул зелёные занавески. В темноте кровавым неоном светилось название магазинчика — «Wrangler». Из-за этой надписи и отблеска фонарей звёздного неба совсем не стало видно.
«Катастрофа... Царство сатаны» — снова вспомнились слова Тарковского из утреннего сна.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Тепло попрощавшись с лесником Кавкайкиным, я плыл пограничным морским катером дальше вдоль Кавказского побережья — из Лазаревской в Сочи.
Командир катера был большим другом Кавкайкина, которого тот заразил идеей квартир-дирижаблей.
Всего около двух часов длилось плаванье. Все это время я провёл на палубе.
Отсюда, с моря, горы казались густо поросшими лесом. Спокойное и величественное шествие вершин и ущелий демонстрировало первозданность. Казалось, природа сама пыталась скрыть, замаскировать смертельные раны, нанесённые человеком. Казалось, когда много веков назад аргонавты плыли тем же маршрутом, всё было таким же — отражение гор в голубом море, плавный полет белых чаек на фоне зелёных вершин.
Кроме меня на палубе находился привязанный длинной цепью к основанию орудийной башни медвежонок — любимец моряков. Совсем маленьким они подобрали его где-то на диком участке берега. Теперь это был уже вполне выросший зверь, избалованный матросскими подачками — тушёнкой, сгущённым молоком.
Медвежонок бряцал цепью, натягивал её, изо всех сил стараясь дотянуться до меня, ему хотелось поиграть. Командир, вышедший из ходовой рубки, сжалился над зверем, отстегнул карабин цепи у широкого ошейника, подвёл медведя поближе.
