Наталия Соколова - Под кровом Всевышнего
Приехавшие в Гребнево семинаристы оказались веселыми и трудолюбивыми ребятами. Я полюбила их, как своих родных внуков, старалась, как могла, скрасить их пребывание в нашем доме. Они привезли с собой тяжелые саквояжи с книгами, которые в течение недели почти не открывали. Мальчики заботливо передавали один другому расписания подачи лекарств больному, рассказывали об указаниях врача, делились опытом обработки и перевязки ран. К всеобщему горю, в сентябре у отца Владимира заболела и левая нога, на которой появилась трофическая язва, перешедшая через десять месяцев опять в гангрену.
Осенью началось усердное лечение болезни. Отец Сергий прислал еще одного студента из Академии, имевшего высшее медицинское образование. Он сидел часами около капельницы, не выпуская, однако, из рук учебного пособия.
Настал канун праздника преподобного Сергия. Ребята вспомнили свою Лавру, вспомнили, как там торжественно отмечают память основателя этой исторической, древней обители. Батюшке в тот день было так плохо, что никто не решился отойти от него. Тогда студенты стали дома, в своей большой комнате совершать богослужение. Особенно умильно звучало пение акафиста преподобному. Я все слушала, стоя в коридоре, и убеждалась, что сердца этих юношей отданы Богу, что учение для них не только занятие, но путь, ведущий к Небесному Царству.
Наступили длинные темные осенние вечера. То ли болезнь, то ли последствия инсульта, то ли дождливая погода с бурей, с ветрами были причиной, но в те дни больной наш чувствовал себя хуже и много спал. Никто нас не навещал, только изредка муж и жена Покровские по вечерам к нам заходили. Они жили недалеко и были всегда единственными нашими друзьями в Гребневе. Только к ним я могла приносить новую интересную духовную литературу, только с ними мы все годы находили общий язык. В былые годы мы поддерживали связь еще с родителями Николая Александровича, которые были учителями наших детей в средней школе. Тогда приходилось скрывать нашу дружбу, а Покровские прятали в нашем доме свои иконы из-за боязни обыска. Но настали другие времена. Старики Покровские перешли в иной мир, исповедав пред изумленными односельчанами свою православную веру: они присоединились к Церкви, принесли на исповеди покаяние и отошли в вечность, причастившись Святых Тайн.
А в конце 80-х годов дети Покровских (Коля с супругой Надей) уже смело пели в храме Гребнева, а внук Алеша в стихаре выходил на амвон со свечой.
Вот эти-то друзья и скрасили в ту зиму нашу провинциальную жизнь. Коля был всегда весел, хотя после инфаркта часто болел сердцем. Коля радовался каждому дню, принимая его как подарок от Господа. Свое оптимистическое настроение Коля старался передать моему батюшке, но это ему плохо удавалось. Старик улыбался, но молчал — говорить он не мог. Мне приходилось поддерживать разговор, и я пускалась в рассказы, вспоминая прошлые годы. Вот тогда-то Николай Александрович и подал мне мысль записать те картины юности, которые сохранились еще в моей памяти. Сначала мне показалось это смешным: «Я нигде не бывала, никогда не работала, в жизни ни с кем не встречалась. Я знала только свою семью да хозяйство дома. Никому не будет интересна история моей замкнутой, провинциальной жизни», — говорила я. Но через год, когда вслед за отцом Владимиром переселился в иной мир и Николай Александрович, слова его настойчиво продолжали звучать в моем сердце. Тогда я попробовала начать писать эту работу, дала почитать черновики друзьям. Мой труд одобрили. Я молюсь о том, чтобы Имя Господа святилось в сердцах тех, кто будет пробегать эти строки, чтобы читатели прильнули душой к подножию Креста, ощутив всем естеством своим, как благ Господь и многомилостив.
В ясные морозные дни я любовалась деревьями и кустарником, покрытым инеем. Неудержимо тянуло писать красоту зимней природы. И я взялась за краски. Из-под моей кисти в ту зиму вышло несколько снежных пейзажей, а также небольших композиций на тему «Зимние грезы». Я изображала детей, пришедших в лес за елочкой и пораженных удивительной картиной Рождества Христова, которую малыши представляли себе среди кустов, под ветвями елок, укутанных снегом. В причудливых снеговых буграх дети видели и овечек, и пастушков, и ясли с Младенцем. А над всем этим поднимался силуэт Богоматери, а над Ней — белые крылья парящих ангелов. Дети замерли от восторга, а на небе уже сияет звезда, вдали сельский храм и лес, солнечный розоватый закат озаряет окрестности.
Когда я такое изображаю, то душой переношусь на лоно природы, в доме меня будто нет. Необычайная тишина, царящая на улице в Гребневе зимой, тишина в доме; тишина сходила и на души наши, отражаясь в моем творчестве. Эти небольшие картины мои всем нравились, чему я, конечно, была рада. Поэтому я их к праздникам раздаривала нашим друзьям, оставляя себе лишь по одному образцу, которые повторяла в следующую зиму с некоторым изменением.
Но и иконы писала я в ту зиму: Владимирскую — два раза, дважды Иоанна Кронштадтского, Патриарха Тихона, митрополита Филарета (Дроздова).
Когда я сидела часами в своей комнате, а батюшка спал на первом этаже, то студенты могли спокойно заниматься. Длинный зимний вечер тянулся без конца, ребятам становилось скучно, особенно в те дни, когда они жили у нас по одному. То Алеша, то Слава заходили в мой кабинет, и у нас происходили длинные беседы. Алеша привез в Гребнево гитару и старался забавлять меня своими песнями. Сначала я слушала их снисходительно, но чем более я их слушала, тем более они мне нравились. Многие из них соответствовали окружающей обстановке.
За окном морозится январь,
Замер под сугробами погост,
Над макушкой тоненькой сосны,
Над снегами блещет стая звезд…
Все внемлет Богу, не дыша…
Мягкий тенор Алешеньки нежно выводил слова. Мне было так отрадно слушать пение этого чистого юноши.
А со Славою я разбирала темы заданных ему сочинений. Этот юноша был робок и уверял меня, что не может писать ни проповедей, ни сочинений. Я вспомнила, как лет тридцать назад учила писать задания по истории музыки своего сына Серафима. Теперь я также брала в руки книги Славы, подчеркивала в них тексты, закладывала страницы, даже диктовала студенту предложения, связывающие между собой абзацы. Самолюбие его, наконец, не выдержало, и он сказал:
— Я сам так могу…
— Наконец-то, — вздохнула я.
А то, бывало, придет ко мне грустный и говорит:
— Не умею я выразить словами свои мысли.
Тогда я начинала задавать ему вопросы по теме, будто не соглашаясь, не понимая темы. Славочка мне бойко объяснял, а я начинала с ним спорить. Он горячился, доказывал, а я с улыбкой говорила:
— Да я согласна с тобой. Я ведь только хотела послушать, как ты умеешь защищать свое мнение. Ты прекрасно говоришь! Вот теперь пойди и запиши сказанное тобою. Не бойся, сумеешь.
Приезжая через неделю, студент благодарил меня:
— А ведь я «пять» получил за проповедь!
Так дружно проводили мы с ребятами долгую зиму. Меня они слушали охотно, но о своем коротком прошлом рассказывать не любили. Несмотря на молодость (им было около двадцати лет), за плечами у них были годы тяжелых переживаний детства. Господь призвал к вере этих ребят после шестнадцати лет, а до этого они жили без религии, следовательно, без любви, без понятий о нравственности. У одного из них мать была в разводе с мужем, другого воспитал отец, после суда с женой взявший себе двух сыновей. Вспоминая свое детство, я знала, как больно воспринимает душа ребенка даже легкий раздор между родителями. А теперь, на старости лет, когда кругом неблагополучные семьи, я вижу израненные болью детские души. Тем детям, с которыми мне приходится общаться, я стараюсь лаской и любовью своею смягчить душевную боль. О, дети так чувствуют мое участие, их глазки быстро зажигаются ответным чувством расположения ко мне. Так было и со студентами-семинаристами. Мы стали с ними друзьями и, дай Бог, на долгие годы…
Последнее Рождество отца Владимира
К празднику Рождества Христова батюшка мой несколько окреп, хотя единственная нога его не заживала. Однако он не пропускал уже церковных богослужений. Студент одевал батюшку в рясу, скуфейку, поверх одежды его блистал священнический крест. Усадив батюшку в кресло на колесах, студент вез его до храма. Там он подзывал молодых людей, которые вчетвером поднимали кресло с батюшкой по высокой лестнице до притвора. Приходили всегда до начала богослужения, батюшку провозили на его излюбленное место — впереди, пред Гребневской иконой Богоматери. Прихожане спешили подойти к отцу Владимиру под благословение.
Прошло уже больше сорока лет с того времени, как отец Владимир начал служить в гребневском храме в сане дьякона. Те, кто помнили его в молодости, — или уже умерли, или состарились. Не более десяти человек было еще в храме из тех, кто когда-то с горем и слезами горячо хлопотал о возвращении в Гребнево «своего» батюшки. Но и те вспоминали, что, когда их хлопоты ни к чему не привели, они с горя обратились за молитвенной помощью к старцу, которого считали прозорливым. Выслушав прихожан Гребнева, старец ответил тогда: «К вам вернется ваш отец Владимир тогда, когда он негоден будет уже для службы в Москве».
