Наталия Соколова - Под кровом Всевышнего
По указанию врача-логопеда батюшка начал учиться читать молитвы, знакомые ему с детства. И удивительно: слова Литургии и возгласы священника, которые не требовали напряжения ума, так как все это он всегда знал наизусть — эти славянские выражения батюшка мой вскоре начал произносить громко, без труда.
В январе в Москву привезли для поклонения мощи святого преподобного Серафима Саровского. Все члены наших семейств вместе с малютками-внучатами прикладывались к святым мощам и молились. И вот как будто чудо произошло: отец Владимир к Крещению вернулся в свой храм и начал продолжать там свою сорокалетнюю службу. Правда, теперь служил он не один, а всегда с кем-нибудь. Батюшке моему нашли Служебник с крупным славянским шрифтом, в который он смотрел, чтобы не сбиться. И так дело пошло все лучше и лучше, здоровье вернулось к нему на целых три года. Сбылись слова отца Митрофана, сказанные мне в 47-м году:
— Батюшка твой, как свечка, погорит перед Престолом Господним, а потом… Не бойся, это еще не все, не конец, он вернется к служению.
Все годы супружества я гадала в уме своем, что может случиться с мужем моим: или его арестуют, или в аварии покалечится? А ведь было однажды, что батюшка мой поскользнулся в декабре на мосту и упал, сломав себе руку. Два месяца он очень страдал, лежал грустный, тихий, терпел боль. Но кость срослась, гипс сняли, старичок мой повеселел.
— Вот и сбылись слова отца Митрофана, — говорил он мне.
Однако впереди его ждали опять болезни. Но и они миновали, и батюшка мой как будто воскресал духом на церковных службах. Он был на них так радостен, так вдохновен, даже акафисты пробовал читать по три песни. Но вскоре уставая. А уж как радовались прихожане возвращению его к службам!
— Он Небо на землю нам сводит, — говорили они.
Мои проповеди
В последние три года своего служения мой отец Владимир проводил почти все дни при храме. Так как он уже боялся ездить на городском транспорте, то отец Федор присылал за ним машину, о подаче которой мы договаривались по телефону. Дня два-три пробудет мой батюшка дома, потом опять уедет в храм.
Я в те годы часто бывала в Лосиноостровской, после праздничных всенощных оставалась ночевать в уютной батюшкиной комнатке. Я ужинала вместе со всеми священниками, потом помогала убираться в столовой и кухне. Я не стеснялась, чувствовала себя едва ли не хозяйкой. Но батюшка мой этого очень стеснялся, боялся, что кто-то будет ревновать к моей деятельности. Я же пела за ранней обедней, читала часы, молитвы перед причастием.
В те годы голос мой еще звучал, прихожане любили мое чтение. А после ранней обедни я шла в сторожку, где крестили. Это помещение я с Валерой расписала большими картинами, которые висят на стенах там по сию пору.
За час до прихода священника я начинала беседу с теми, кто в .лтог день собирался креститься. Вокруг меня собиралось человек до двадцати, а то и больше. Я со скорбью видела, что эти люди не имеют ни малейшего понятия о таинстве Крещения, не слышали о Символе Веры, никогда еще не держали в руках Евангелия. У многих было убеждение, что до крещения они не имели права входить в храм. Я начинала беседу с сотворения мира, с грехопадения — в общем, объясняла русскими словами Символ Веры. Слова были написаны на огромном листе, около которого я становилась, на абзацы которого указывала. К радости нашей, не было ни одного случая, чтобы кто-то начал спорить или выразил недоверие. Мне всегда говорили: «Рассказывайте, мы верим во все, что от Вас слышим».
Я указывала на картины святых мучеников, на картину Рождества Христова, на картину Крещения. Люди с жадностью ловили каждое мое слово, вопросов никто не задавал. Мою вдохновенную речь прерывал священник, пришедший начинать крещение. Иногда он говорил: «Продолжайте, матушка, я вернусь минут через пятнадцать». Но после сорока минут проповеди силы меня оставляли. Я уступала место женщине, которая объясняла крещаемым, как раздеться, куда сложить обувь и т.д. Я в эти минуты отвечала на житейские вопросы, потому что духовных вопросов ни разу никто не задавал. Спрашивали о том, можно ли выпить (водки) в день крещения, сойдет ли голубая рубашка вместо белой и т.п. Бывали случаи, что родители крестились вместе с детьми.
Вообще, наплыв крещаемых в начале 90-х годов был необычайно велик, так что приходилось крестить поочередно две партии.
Когда заходили с улицы с младенцами, с которыми родители их гуляли во время моих бесед, от их детского крика поднимался такой шум, что едва были слышны слова священника. Меня ужасал этот гвалт, я всегда быстро уходила. Зимой я шла в комнату батюшки и спала на его постели, пока он служил позднюю обедню. Летом же, отдыхая в ограде храма на лавочке, я слышала такие речи от получивших крещение: «Кошмар какой-то! Душно, дети орут, священника не слышно. Я боялась упасть в обморок».
Да, было и такое. Как же жалко было мне свой русский народ, который в течение семидесяти лет был лишен Слова Божьего! Теперь же, придя в храм, бедняжки не получали ни о чем святом никакого понятия, а только чувство усталости и ужаса от тесноты и суеты, в которой люди находились в течение часа, а то и двух. Их вели в храм, где причащали, воцерковляли, но никто не объяснял людям, что и к чему делалось. «Со страхом Божиим и верою приступите!» — раздавались слова священника. Но из-за крика детей, шума и говора мало кто слышал эти слова. А кто и слышал, тот не понимал их, потому что о таинствах еще ничего не знал. Но, видно, за терпение народа Благодать Божия все же сходила на пришедших в храм.
Вот прошло уже лет семь, и нет больше такого наплыва некрещеных. А в церквах мы видим уже совсем другой народ. Старушек почти нет, а все дамы среднего возраста и очень много мужчин, чего лет десять назад почти не было. И церквей стало больше, в них нет уже ни давки, ни шума. Народ стоит благоговейно, нет уже хождения по храму. Зато детей стало много, по полчаса причащают одних ребятишек. Это ученики воскресных школ. Слава Тебе, Господи!
В эти же годы я начала свои проповеди в общеобразовательной школе. Я попросила директора дать мне в начале учебного года слово на общешкольном собрании. Зал был полон. Я говорила о низком культурном уровне нашего народа, потерявшего веру и знание о духовном мире, о душе, о Боге. Я предлагала проводить лекции среди детей и родителей, просила дать мне зал и назначить часы встреч со слушателями. Все были согласны, и в сентябре месяце несколько раз собирался полный зал не только детей с родителями, но даже бабушек и учителей. Но стало рано темнеть. Люди приходили к шести, а уходили около восьми. Дети говорили, что родители просят их возвращаться домой засветло. Мы перенесли начало бесед на пять часов, но родители стали говорить, что не успевают к этому времени возвращаться с работы. Темнело все раньше и раньше, народу ко мне собиралось все меньше.
После каникул я перенесла свои беседы на четыре часа дня, приходила к детям в группы продленного дня. Тут были одни малыши, но они слушали меня с большим вниманием. Я вскоре полюбила многих из этих ребятишек. Они ласкались ко мне, задавали вопросы, рассказывали о своих семьях. Какой же ужас, какой грех видели некоторые дети в своих домах (уже не говорю — семьях)! Семьи распадались, а малыши были свидетелями греха и разврата. А где грех, там и зло, и отсутствие любви и ласки. Поэтому дети ценили мою ласку, их чуткие сердца откликались на любовь. Я не требовала от них сидения за партами. Они стояли, лежали на столах, сидели на полу. Иной раз учительница «продленки» слушала мои рассказы, а иной раз она охотно уходила отдыхать, поручая мне своих подопечных. Приходили родители и бабушки детей, уводили одного за другим домой. Бывало так, что дети просили дать им дослушать мой рассказ, но взрослые всегда их торопили. Как жалко было малюток: ведь никто дома не давал им понятия о молитве, о вездеприсутствии Бога, о Его любви и Царствии. Но в мое сердце входили души этих детей, моя молитва к Богу шла уже и за них. И верю, что Господь этих детей не забудет, может, когда-нибудь и вспыхнет в их душах та искра веры, которая запала им в сердца на моих уроках.
А в жаркие летние дни, когда я жила в Гребневе, то тоже собирала народ, готовящийся к крещению. У отца Аркадия и отца Сергия в 90-е годы тоже было по субботам и воскресеньям по тридцать и более крестин. Ожидая окончания обедни, люди гуляли вокруг храмов.
Мои проповеди начались так. Однажды я увидела мальчика, который убегал и прятался от взрослых. Родители его ловили, уговаривали не сопротивляться и креститься. Солидные крестные тоже уговаривали мальчика покориться, обещая ему велосипед и другие подарки. Но ребенок плакал и упрямо вырывался из рук взрослых. Мне было жалко их всех, я подошла и сказала:
— Разрешите мне, пожалуйста, поговорить с Сережей.
— Мы уже не первый раз его сюда приводим, да он не дается нам, не можем его окрестить, — ответили мне.
