Роланд Бейнтон - На сем стою
Их взгляды получили немало ложных толкований. В протестантском лагере излишнее внимание уделялось первому слову - "протестовать" и упускалось при этом второе - "свидетельствовать". Они же прежде всего исповедовали свою веру. Католическая сторона допускала куда более грубые искажения протестантской позиции. Историк Янсен утверждал, будто реформаты протестовали против религиозной свободы. В каком-то смысле это верно. Ни одна из сторон не проявляла терпимости, однако реформаты протестовали против очевидного неравноправия, которое требовало свободы для католиков, отрицая ее для протестантов. В этом протесте цвинглианцы и лютеране объединились.
Протестантский союз: Марбургский диспут
Филипп Гессенский считал, что настало время двигаться дальше. Решение последнего сейма также носило лишь временный характер. В таком случае протестантам необходимо защитить себя общим исповеданием и общей конфедерацией. Он надеялся объединить лютеран, швейцарцев и страсбуржцев, занимавших промежуточную позицию в вопросе о Вечере Господней. Но Лютер не стремился к политической конфедерации. "Мы не можем, - сказал он, - сознательно одобрить подобную лигу, поскольку это грозит кровопролитием и иными бедствиями. И тогда мы до такой степени увязнем во всем этом, что не сможем устраниться, если даже того пожелаем. Лучше десять раз умереть, нежели отяготить совесть свою невыносимым бременем подобного бедствия и соделать Евангелие наше причиною кровопролития в то время, когда нам должно не мстить и не защищать себя, но, напротив, - уподобиться овцам, ведомым на заклание".
Иное дело - общее исповедание веры. Хотя и с некоторыми опасениями, Лютер принял приглашение собраться вместе с другими немецкими и швейцарскими богословами в живописном замке Филиппа. Расположенный на склоне горы, этот замок возвышался над башнями Марбурга и нешироким Ланом. Собралась весьма примечательная компания. Лютер и Меланхтон представляли Саксонию, Цвингли прибыл из Цюриха, Эколампадиус из Базеля, Буцер из Страсбурга. Мы назвали лишь самые известные имена. Все искренне стремились к союзу. С радостью вглядываясь в лица Лютера и Меланхтона, Цвингли со слезами на глазах объявил, что он почитает наибольшим счастьем для себя находиться рядом с такими людьми. Лютер также призывал к единству. Начало дискуссии, однако, было не самым удачным. Лютер взял в руки мел, начертил на столе круг и внутри написал следующие слова: "Сие есть Мое тело". Эколампадиус настаивал на том, что слова эти следует понимать метафорически, поскольку плоть не пользует нимало, а Тело Христово вознеслось на небеса. Лютер спросил, отчего бы и вознесение не воспринять метафорически. Цвингли обратился к сути вопроса, сказав, что плоть и дух несовместимы. Следовательно, присутствие Христово может быть только духовным. Лютер на это отвечал, что плоть и дух могут соединяться, и духовное, которого никто не отрицает, вовсе не исключает физического. Казалось, дискуссия зашла в тупик, фактически же, однако, был сделан существенный шаг вперед, поскольку Цвингли не настаивал на своем утверждении, будто Вечеря Господня есть лишь обряд воспоминания, и согласился с тем, что духовно Христос присутствует на ней. Лютер же допустил, что, какова бы ни была природа физического присутствия, она не несет никакой пользы без веры. Следовательно, исключается магическое истолкование Вечери.
Такое сближение позиций открывало надежду на согласие, и лютеране первыми предложили формулу согласительного договора. Они признавали, что до этого времени неверно воспринимали позицию швейцарцев. Формулируя свои взгляды, они выступали за то, "что Христос воистину присутствует, то есть субстанционально и достаточно, хотя присутствие это никак не выражается количественно, качественно или непосредственно". Швейцарцы возражали против подобной формулировки, считая, что она недостаточно ясно выражает духовный характер Вечери Господней, поскольку непонятно, как что-то может присутствовать, но при этом не присутствовать непосредственно. Лютер пояснил, что геометрические категории неприменимы для описания присутствия Божьего.
Общего исповедания веры сформулировать не удалось. Тогда швейцарцы предложили действовать сообща на практике, оставив в стороне разногласия. На это Лютер "согласился тотчас же". По свидетельству Буцера, так было до тех пор, "пока не вмешался Меланхтон, говоря об уважении к Фердинанду и императору". Это чрезвычайно важное свидетельство. Оно означает, что Лютер не выступал с позиции полной непримиримости, которую ему часто приписывают, а был расположен к союзу со швейцарцами до тех пор, пока Меланхтон не побудил его вспомнить о том, что, объединившись с левыми, он подставляет себя под удар справа. Меланхтон все еще питал надежды на реформу всего христианского мира и сохранение сложившихся в период средневековья союзов посредством примирения лютеран с католиками. Решения Шпейерского сейма он не считал окончательными. Меланхтон полагал, что ценой примирения может быть отказ от сотрудничества с сектантами. Лютер не испытывал особого оптимизма относительно католиков, предпочитая консолидацию всех протестантских сил. Однако он уступил Меланхтону - единственному другу, который мог убедить его оставить позицию непримиримости. В конечном счете победила точка зрения Лютера, а когда все усилия Меланхтона добиться примирения с католиками не увенчались успехом, лютеране вновь вернулись к тому курсу, который впервые наметился в Марбурге, подтвердив его в Виттенбергском соглашении.
Сформулировать общее исповедание веры не удалось. Добиться соглашения о совместных действиях не удалось. Тем не менее, утверждал Филипп Гессенский, конфедерация возможна. Люди способны объединиться для защиты права каждого верить в соответствии со своими убеждениями, даже если они и не во всем согласны друг с другом. Призывы его звучали весьма громко. Они были переданы на рассмотрение не только богословам, но также и светским правителям Саксонии. Когда Лютера упрекают в готовности принять широкую помощь со стороны государства, следует вспомнить о том, что государственные деятели того времени были христианами, готовыми пойти на все ради своих убеждений. При этом им было что терять, причем куда больше, чем самому Лютеру. Филиппу Гессенскому ответил канцлер Саксонии. Канцлер не чуждался, подобно Лютеру, политических союзов. Не был он и равнодушен, как Филипп, к конфессиональной основе. Аргументы обеих сторон были внимательно рассмотрены. В пользу конфедерации могло свидетельствовать то, что среди цвинглианцев, несомненно, находилось много добрых христиан, не соглашавшихся с самим Цвингли. Как бы то ни было, политический союз можно заключать хоть с язычниками. Против подобной позиции можно возразить, что союз с язычниками более оправдан, чем соглашение с отступниками. Вера превыше всего. Поэтому необходимо отказаться от той значительной помощи, которую способны оказать швейцарцы, и предоставить Богу решать исход всей борьбы.
Таким образом, швейцарцы оказались предоставлены сами себе. Во второй Каппельской войне Цвингли пал с мечом в руке на поле брани в 1531 году. Лютер воспринял его гибель как суд Божий, поскольку, будучи служителем, Цвингли взял в руки меч.
Аугсбургское исповедание
Лютеране также остались в одиночестве. В 1530 году император Карл смог, наконец, приехать в Германию. Усмирив Францию и папу, он обратился к Германии с милостивым предложением, чтобы каждый высказался о своей позиции в религии. При этом император был полон решимости принять самые жесткие меры, если мягких окажется недостаточно. Лютеру не разрешили присутствовать на сейме. На протяжении шести месяцев он вновь "пребывает в пустыне", как некогда в Вартбурге. На этот раз он поселился в другом замке под названием Фесте Кобург. Сейчас Лютер не испытывал полного одиночества, поскольку с ним был его секретарь. Из письма, написанного рукой секретаря жене Лютера, мы можем получить определенное представление о пребывании доктора в замке: "Любезная и достопочтимая фрау Лютер! Заверяю вас в том, что ваш господин и все мы Божьей милостью пребываем в благополучии и добром здравии. Вы поступили разумно, послав доктору портрет [его дочери Магдалены], ибо это отвлекает его от тревог. Он повесил портрет на противоположной от обеденного стола стене в покоях курфюрста. Вначале он посчитал, что на портрете она не слишком похожа на себя. "Боже мой, - сказал он, - Лина слишком смуглая". Теперь же ему нравится картина, и он все более и более утверждается в мысли, что это истинно Лина. Она поразительно похожа на Ганса ртом, глазами, носом, а в общем-то всем лицом. А будет походить на него еще больше. Я просто обязан вам написать это.
Не тревожьтесь о докторе. Он, слава Богу, пребывает в добром здравии. Известие о смерти отца вначале потрясло его, но спустя два дня он вернулся в обычное состояние. Когда пришло письмо, он сказал: "Умер мой отец". Он взял Псалтирь, удалился в свою комнату и рыдал так, что два дня ничего не мог делать, но сейчас он опять в порядке. Да пребудет Господь с Гансом и Линой, и всем семейством".
