Андрей Кочергин - «…Или смерть?» Дворовый Катехизис Русского человека
В этом и есть величие самого монашеского существования, что монахи – это люди, которые молитвами своими и жизнью своей, каждый по-своему, но каждый – услышанный Богом, позволяют России не утонуть в крови все эти годы. Ведь сколько монахов, людей чистых и честных, молятся за нас, грешных, чумазых, злых и никчемных, когда мы забываемся в искушениях наших, погибая в грехе и гордыне.
Однажды, года три тому назад, я позвонил Батюшке Илье, монаху из Оптиной пустыни, и поздравил его с началом Великого Поста. А после этого сказал: «Батюшка, вы знаете, у меня девять тренировок в неделю, устаю при моем-то возрасте, не могли бы вы благословить мне есть рыбку во время Поста? Потому что мне без рыбы тяжело тренироваться». Он помолчал и ответил: «Ты вообще в своем уме? Ты монаха просишь благословить грех! Если не можешь справиться, жри свою рыбу, а потом кайся, если такой слизняк». Как вы думаете, я ел рыбу в тот Великий Пост? Как вы думаете, я смог ее есть в посты когда-нибудь? Скажу более, после того поста и мясо есть перестал. Вот что такое монашество, вот вам пример Духа. Слабости там столько, сколько в ржавой батарее: угловата, порой неприглядна, но уж точно не смешна и не легковесна.
Поэтому глядя на любого монаха, понимаешь, что у него свой путь, именно его собственный, уникальный по сути своей. Но в совокупности они все – то воинство Христово, которое каждый день отправляется к Нему с молитвой, чтобы за нас за всех просить о снисхождении к нам, о даровании сил, о вразумлении, защите и покрове. О том самом небесном омофоре, который в состоянии вопреки нашей немощи и глупости спасти нас от тех бед, которые валятся на наши головы.
В Брянске есть отец Леонид, мой большой друг, ровесник моего сына, мальчишка, который взахлеб рассказывал, что еще в школе очень хотел пойти в монастырь. Причем семья-то у него была не шибко верующей, но он начал ходить в монастырь, и так ему всё нравилось, так у него сердце прямо пело, и так ему хотелось приобщиться к этому не фрагментарно, а по-настоящему, целиком! Игумен, который разговаривал с ним, оказался очень промыслительным человеком. Он сказал: «Нет, дружок. Мало ли… может, это очарование какое? Ты сходи в армию, а вот когда вернешься из армии, то мы и решим, пойдешь ли ты в монастырь или не пойдешь». Все два года он мечтал об этом. И только пришел, даже форму не снял, побежал в монастырь и сказал: «Всё, я вернулся! Постригайте меня!» Ну, теперь уже не постричь вроде как-то неловко.
А скольких людей отправляют назад, говорят: «Нет, тебе нельзя. Помолись, потрудись в покаянии. Обрети равновесие в душе». Потому что монастырь – это не дурдом и не богадельня, куда принимают всех, кого ни попадя, здесь нужны сильные люди, которые приходят не спрятаться от чего-то, а вручить себя Богу, понимая, что вручая, они обрекают себя на Подвиг молитвы, поста и послушания. И не все могут его выдержать. А многие пытаются по глупости, находясь в искусительных мечтаниях, и нет страшнее момента, когда человек разочаровывается в своем выборе. А ведь обратной-то дороги нет. Не в том плане, что кто-то тебя за это накажет, а в том плане, что ты душу свою бессмертную искалечишь окончательно. Нельзя совершать подобные ошибки. Нет, наверное, более тяжелого выбора, чем решение о монашеском постриге. И в этой связи Благословение и совет духовника – это единственное, наверное, что дает основание думать, что вы не ошибаетесь и не блуждаете в каких-то иллюзиях.
Вот так у каждого свой путь, но все пути сходятся на вершине, а вершина эта – Голгофский Подвиг Господа нашего, и своим подвигом мы стяжаем право находиться с Ним рядом, а воля наша соединяется с Волей Бога. И отступает от нас Адамов грех, тот самый грех, который толкнул первых из людей убивать друг друга, и Каин убивает Авеля. А после этого война поселяется в сердцах человеческих и продолжается по сию пору. Все войны на свете носят религиозный характер, все. Сожалею, слова не мои, но подписался бы под каждой буквой. Все войны религиозны, а в основе их лежит тот самый грех, изувечивший человеческую природу, созданную по Образу и Подобию Бога.
– В последних своих выступлениях и на страницах этой книги вы часто повторяете фразу, которую вам открыли монахи Дохиара: «Убийство врага на поле боя есть проявление доблести и чести». Если так, спорить с этим сложно, но почему же тогда после участия в военных действиях Церковь не благословляет солдат приступать к Причащению Христовых Таин, настоятельно рекомендуя им какое-то время покаяться и помолиться о своих грехах? Если и военная служба, и монашество являются равновеликими подвигами, то почему же человек, проявивший «доблесть и честь», оказывается признанным не вполне годным для того, чтобы сразу после этого жить полной христианской жизнью?
– На этот вопрос ответить очень легко. Потому что, говоря о солдатах после войны, мы не называем сейчас конкретных фамилий, мы говорим обо всех, эта та самая профилактика, (иначе ее не назвать), душе всенепременно необходима. Потому что душа человека, отнявшего жизнь у другого человека – потемки: мы не знаем, что он чувствовал в этот момент. Для кого-то это – ужас, это тот груз, который он понесет в себе до гробовой доски, каясь и прося прощения. Даже если всё было сделано по благословению духовника, сообразуясь с боевым приказом и в соответствии с присягой. Всё вроде бы на стороне человека, но от совести не спрятаться, она видит всё. Если человека не ужасает вид смерти, то человеком он себя называть может крайне относительно.
Вот поэтому, чтобы обеспечить душевное равновесие, основанное на посте, молитве и смирении, для человека, пережившего ужасные потрясения, дается столь жесткая епитимья, как отстранение от таинства Евхаристии на какой-то промежуток времени. Но что поразительно: Афоне человеку после убийства запрещают пять лет приступать к Причастию, а прелюбодеяние наказуется десятью-пятнадцатью годами аналогичного запрета.
Какие очевидные полюса мировосприятия: вот монахи, которые принимают на себя обет безбрачия, чтобы так обрести право на Царствие Небесное, и вот люди, которые считают, что прелюбодеяние – это всего лишь забавное времяпровождение, «так делают все». И вот человек, который жертвует своей жизнью, выполняя долг перед своей нацией, совестью и Верой, и вынужден потом каяться за это. И грех прелюбодеяния расценивается как гораздо более тяжкий по сравнению с грехом убийства врага на поле боя, где есть проявления доблести и чести, но есть опасность: прелесть, возникающая от того, что в сердце человека заползают ненависть, злоба, сладострастие при виде убитого человека. И нет никакой гарантии, что этого не случилось. Вот поэтому Церковь и принимает те лечебные душеспасительные меры в отношении солдат, исполнивших свой армейский долг, чтобы исцелить это прельщение, если оно произошло. Но меры эти гораздо менее строгие, чем те, что направлены против блуда.
Так что никакого противоречия здесь нет, есть просто здравый смысл и забота о духовном состоянии людей, претерпевших столь серьезные испытания.
– В ходе этого интервью вы назвали монашеский подвиг альтернативным подвигу воинскому и наоборот. Действительно, если мы посмотрим, например, на российскую армию, то увидим, что и в ней, и в монастыре людям приходится переносить многие лишения и терпеть скудность. И в любой армии, как и в монастыре, имеют место почти полное отсутствие собственного имущества и абсолютное подчинение себя старшему по званию или должности. Но есть одно отличие, которое нуждается в комментарии: в отличие от монаха, солдат должен быть готов к ранениям и смерти, если потребуется. И по приказу он обязан убивать. В то же время монах, в отличие от воина, ни своей, ни чужой жизнью не рискует. Не делает ли это отличие воинский подвиг большим или меньшим по отношению к монашеству или наоборот?
– Понимаете, здесь нам всем нужно понять, что есть смерть. Это более чем важно с учетом того, что мы умрем, и это факт. Возникает резонный вопрос: а что, продолжительность жизни – это какая-то высшая ценность? То есть если человек живет, как свинья, но долго, то он для себя и окружающих гораздо ценнее человека, просиявшего и ушедшего в Царствие Небесное после короткой, но яркой жизни? Еще раз говорю: цель жизни – ответ на вопрос, зачем она нужна. С одной стороны – люди, рискующие собой и отдающие свою жизнь за други своя, выполняющие свой воинский долг, с другой – жизнь, отданная Богу через труд для людей. Пытаться угодить людям, пытаться им понравиться, пытаться каким-то образом реализовать их суетные чаяния и надежды – задача непосильная, потому что человек слаб и капризен. И лишь служа Богу, подчиняясь Воле Его Святой, которая делает нас чище и лучше, мы поневоле начинаем изменять к лучшему мир вокруг себя, служа и людям, которых Господь милостиво послал нам, для труда нашего, во Имя Бога. Солдат его изменяет силой оружия, монах его изменяет силой молитвы. И чья цена выше – а кто ее мерял?
