Наталия Соколова - Под кровом Всевышнего
Муж мой спорить не любил, но я видела, что его тянет жить опять в Гребнево. Он взял отпуск. Я ждала, когда он приедет на машине и на ней же отправит меня с внучонком в Москву. Я упаковывала вещи, сидела, как говорится, на узлах. Наконец подъехало такси. Но что это за саквояжи, которые муж мой вносит в дом? Ведь все мы из Гребнева на зиму уезжаем, так зачем же сюда везти вещи? И кто их упаковал? Что в этих чемоданах? На руках у меня ребенок, и я не могу сама ничего ни внести, ни вынести. Володя все делает сам.
— Где несгораемый ящик? — спрашивает он меня.
— Чтобы не затерять его в суете, — отвечаю, — я завернула его в одеяла. Вот самый большой тюк с подушками, внутри тюка — ящик. Володя берет у меня Алешеньку, велит мне достать ящик.
— Зачем он тебе? В нем все наше богатство: твои кресты, дорогие ложки, золотые вещи и тому подобное. В пустом доме это нельзя держать, мы сегодня же все перевезем в Москву.
— Там деньги. Они мне нужны.
— Но у меня в кармане хватит денег, чтобы расплатиться за машину! Не вынимай тяжелый ящик, — настаиваю я, — ведь без машины ты эту тяжесть не сможешь привезти в Москву…
Однако Володя унес металлический сундучок в дом, а меня отправил в Москву со словами: «Я буду тут жить». Спорить было бесполезно и некогда — машина ждала, ребенок был на руках.
С грустью и недоумением приехала я в нашу квартиру на Планерной, где мы прожили уже семь лет. Вошла я в нашу комнату и ахнула: стены голые, иконы сняты, их нет. Один только старинный образ преподобного Сергия висел на прежнем месте. «Ты не оставил нас, батюшка Сергий», — сказало мое сердце.
— Володенька, зачем же ты снял все иконы? — спросила я мужа.
— Да ведь дедушка сюда свои привезет. А наши я пока все в Гребнево свез…
Так вот что за саквояжи батюшка вносил в гребневский дом! Ясно! Но все это надо бы в Отрадное везти, пора там устраиваться… Ну, как муж хочет, не мое дело.
В последующие дни, когда Володя опять поехал в Гребнево, я ему сказала:
— Конечно, несгораемый ящик ты на себе не потащишь. Но вынь из него маленький кожаный мешочек с золотыми вещицами. Там и крест, которым меня дедушка Вениамин благословил, и обручальные кольца, и чьи-то часики… Сам знаешь, привези. Да возвращайся скорее: пора капусту рубить, а мне внучонок все руки связал. Я буду ждать…
Володя съездил в Гребнево, привез мне просимое.
— А где ключи от дома? — спросила я.
— Я их родным оставил.
— Что ты наделал! Разве забыл, как в прошлые годы они… Муж не дал мне договорить:
— Нельзя быть злопамятной. Я с ними и чай пью, я им и нашу комнатку в старом доме отдал.
— Нет, ключи отбери назад! Я родным не доверяю, — требовала я.
В следующий приезд отец Владимир привез и ключи от дома. Погода испортилась, целые дни лил дождь, шумела буря, в Гребнево не тянуло. Но прошел Сергиев день (8 октября), и отец Владимир снова поехал навестить свой любимый домик.
Кража
Батюшка нашел входную дверь взломанной, а дом ограбленным. Во время бури где-то упал столб, и трое суток в поселке не было электричества. Все полы в комнатах были в каплях от восковых свечей, стекло в одном окне вынуто.
В дни своих приездов батюшка мой успел развесить все наши многочисленные иконы по стенам в комнатах. Теперь стены были пусты, а открытые киоты (ящики со стеклом) лежали на столах и постелях. Ничего не было ни разбито, ни сломано, ни перевернуто. Милиция, когда приехала, то удивилась: «Как будто сама хозяйка убиралась, так все аккуратно снято, разложено…».
Унесли воры только иконы и содержимое несгораемого ящика с дорогими вещами, больше ничего не тронули. Но в углу они нашли бутылки со спиртным, наличие которых в доме спасло нам коробочку с иерейскими крестиками. Ее батюшка нашел под кроватью, рядом с которой был шкаф с вином. Обнаружив спиртное, воры уронили коробочку и ушли вниз пить и закусывать. В кухне стояла грязная посуда, открытые консервные банки и т.п. Выпив изрядно, воры ушли, оставив нам даже несколько дорогих икон. (Конечно, все это было по Божьему усмотрению!). Большая икона Казанской Богоматери, перед которой мы с детьми по утрам и вечерам вставали на молитву, осталась с нами. Ее воры сняли со стены и вынули из киота, положили на подушку постели и не унесли! Также осталась нам и та, на которой святой князь Владимир изображен рядом с мученицей Натальей. Она как будто для нас с Володей была сделана, видно, чья-то семейная.
Когда батюшка вернулся в Москву, то я открыла ему дверь и по лицу его увидела, что случилась беда. Володя был бледен, грустен, подавлен.
— Обворовали дом? — спросила я. Он кивнул головой.
— Ну, я этого ждала… Да ты не расстраивайся… Слава Богу, что ты цел и здоров. А все остальное — Бог дал, Бог и взял… Ну, рассказывай, что увидел!
Я обнимала муженька, целовала, старалась развеять его горе. Конечно, он чувствовал свою вину в том, что осенью сам отвез в Гребнево иконы и оставил их вместе с серебром в пустом доме. Такова была Божья воля. Святые отцы правильно пишут, что вещи делятся на две части: одни нам служат, а другим — мы служим. Нам служит одежда, обувь, посуда и все то, чем мы пользуемся ежедневно, что нам необходимо. А большинству вещей мы служим: переставляем с места на место вазы, перекладываем лишние одежды и т.п.
А как тяготят душу эти излишества! Из года в год в день именин отца Владимира мы перетаскивали из машины в батюшкин кабинет гору свертков, сумок, ящичков. Вечером, после ухода гостей, мы начинали разбор этих подарков. Сумки с огурцами, банки с ягодами и вареньем, печенье, торты, коробки конфет — это мы тащили опять на первый этаж и ломали голову над вопросами — куда что ставить, кому рассылать торты, пироги? А наборы серебряных ложек, подстаканники, сервизы, рюмки, вазы, отрезы на костюмы — куда все это складывать? Куда девать?
«Трудно богатому войти в Царство Небесное, — сказал наш Спаситель. — И где сокровище ваше — там и сердце ваше будет». «Не дай Бог прилепиться мне душой к этим вещам», — всегда думала я. А куда их деть? Везти и сдавать в комиссионные магазины — на это у меня не было ни сил, ни времени, ни разрешения от мужа. «Убери», — говорил Володя. И я послушно забивала чемоданы, полки, диваны, серванты. Кое-что, чем мы пользовались, принимая гостей, мы успели (до воров) отправить в Москву. Но иерейские кресты с украшениями, ложки позолоченные с чернью и многое другое — все это было плотно уложено в металлический несгораемый ящик. И вот он перед нами — открыт и пуст! Господь освободил нас от этого временного богатства. Порой меня тревожит мысль: «Какими путями были приобретены все эти вещи теми людьми, которые нам их дарили? Некоторые священники были в прошлые годы «живоцерковниками», то есть были за одно с советской властью. А если они богатели в те годы, когда верные сыны Православной Церкви умирали в тюрьмах? Уж не в крови ли мучеников за веру наше богатство?».
Конечно, свои мысли я не могла никому поведать. Только чувствовала неприязнь к этому «барахлу», как я называла серебро и хрусталь.
Господь через воров освободил меня от части этих вещей. Но унесли от нас и драгоценные иконы в серебряных окладах и дорогих камнях. Они достались нам от Патриарха Сергия, а вряд ли Патриарх имел иконы со стеклышками вместо рубинов и алмазов. Но экспертизу никто из нас делать не собирался. Целых двадцать лет мы любовались этими образами, но вот и их у нас украли. Мы приютили их в те годы, когда их сжигали. Но теперь их стали ценить, отправлять за границу, воровать… Теперь и их не стало. Твори, Господи, Свою святую волю.
Подобными речами я уговаривала муженька не расстраиваться, показывая ему, что в комнатах у нас остались еще иконы, что Господь к нам так милостив. Однако батюшку огорчало больше всего то, что снова разрушилась его надежда примириться с родными, что впереди нас ждут дела со следователями, милицией, судом.
Следствие по делу о краже
Милиция не велела отцу Владимиру что-либо трогать или убирать в ограбленном доме для того, чтобы следователь мог себе яснее представить картину происшествия. У нас был не один следователь. И все они однозначно утверждали, что в числе воров был кто-то из тех, кто и прежде не один раз бывал в нашем доме: «В этом деле принимал участие кто-то из своих, то есть из ваших знакомых или родных, знающих, где и что спрятано и лежит». Племянники наши, Дима и Витя, в тот год служили в армии, так что с Василием и Варварой жил тогда один Петя. Подозрение пало на него. Петя был забран в милицию, где просидел дня три-четыре. Понятно, что возмущению его родителей не было границ, они обвиняли нас в клевете и пр. Нелегко было моему кроткому отцу Владимиру выносить раздраженные, яростные крики брата и его жены. Теперь мы снова старались не попадаться им на глаза. Вот так «примирились!». В ту осень отдали мы им в старом доме свою комнатку, в которой когда-то начиналась наша супружеская жизнь. Володя оставлял им ключи от нашего нового дома, приходил к родным пить чай, хотя не делал этого никогда с тех пор, как мы от них отделились, то есть двадцать три года. Вот так и не получилось у нас добром загладить зло. После кражи оно вспыхнуло с новой силой. Помилуй нас, Господи!
