Жозе Сарамаго - Евангелие от Иисуса
Я ничего более тебе не скажу: сбереги у себя в душе мои слова, повторяй их всякий раз, как будешь обращать взор на сестру твою. А она уже не… Хочешь знать, не потаскуха ли я? – грубо перебила Магдалина замявшуюся на миг Марфу. Та отступила на шаг, всплеснула руками: Нет-нет, не говори ничего, мне довольно слов Иисуса, – и, не сумев сдержаться, расплакалась. Мария подошла к ней, обняла, словно укачивая, и Марфа сквозь слезы проговорила: Что за жизнь, что за жизнь, – и непонятно было, о себе это она или о сестре.
Где Лазарь? – спросила Мария. В синагоге. Здоров ли он? Его, как и прежде, все мучают приступы удушья, если б не это, все бы ничего. Ей захотелось добавить со вновь нахлынувшей горечью, что поздновато забеспокоилась блудная – вот уж истинно во всех смыслах «блудная», со злой насмешкой подумала она, – сестра о его здоровье: ни разу за все эти годы не удосужилась справиться, живы ли они с братом Лазарем, который все хворает и того и гляди отдаст Богу душу. Обернувшись к Иисусу, отступившему в сторону и наблюдавшему чуть поодаль эту заново готовую разгореться ссору, Марфа пояснила: Брат наш переписывает книги в синагоге, к иной работе не способен, здоровьем слаб, и прозвучало это, хоть, быть может, и ненамеренно, так: никто не в силах понять такую жизнь, когда мужчины в доме нет, и постоянного заработка тоже, и весь дом на ней одной, и ни минуты свободной у нее нет. Чем же он болен? – спросил Иисус. Случается у него удушье, сказала Марфа, сердце вот-вот остановится, а потом делается белый как полотно, а потом, не успев подумать, оттого ли, что вдруг заметила, как молод сам Иисус, оттого ли, что ревность тронула ее сердце или дух смутился, добавила: Он у нас младший, и вслед этим прозвучали слова, которые по праву и долгу произнести должна была бы вовсе не она, а стоящая рядом Магдалина: Ты устал, сядь, я омою тебе ноги. Немного погодя, когда они остались наедине, Магдалина полушутя, полусерьезно сказала: Судя по всему, сестрам этим на роду написано влюбляться в Иисуса, на что отозвался Иисус: Она не жила, и сердце ее потому полно печали. Нет, не потому, живо возразила Магдалина, она думает, как несправедливо устроен мир: падшая женщина получает награду, а тело добродетельной прозябает втуне. Бог наградит ее как-нибудь иначе. Может быть, и все же тот, кто сотворил мир со всем, что в нем есть, не должен бы лишать им же сотворенных женщин ни одного из его плодов.
Например, познания мужчины. Да, как ты познал женщину и большего требовать не вправе, ибо ты Сын Божий. С тобой спит сын плотника Иосифа. По правде говоря, с самого первого нашего дня я и не чувствовала, что сплю с сыном божества. Не божества, а Бога. Я бы все на свете отдала, чтобы ты не был Сыном Божьим.
Марфа тем временем послала соседского мальчика в синагогу уведомить Лазаря о возвращении сестры, на что, впрочем, решилась не без внутренней борьбы и колебаний, ибо таким образом получала вся Вифания исключительную пищу для пересудов и разговоров: вернулась, мол, блудница, столь долго жившая развратом, – а ведь протекшее время уже заставило злые языки смолкнуть. Она и саму себя спрашивала, осмелится ли назавтра показаться на улице, более того – решится ли взять с собой сестру, ибо придется вступать в беседы с соседками и подругами и говорить, к примеру, так:
Помнишь Марию, так ведь это же она и есть, да, вернулась, – а соседка закивает многозначительно: Помню, как же, кто же ее не помнит, и покорнейше прошу простить мне всю эту низкую житейскую прозу, ибо даже в священной истории не все сплошь священно. Устыдилась Марфа своих недостойных мыслей, когда вернувшийся из синагоги Лазарь заключил Магдалину в объятия и сказал: Добро пожаловать, сестра, – так, словно не мучило его долгие годы ее отсутствия неприязненное молчание, окружавшее ее имя, – и, устыдясь, почла себя обязанной как-то проявить радость и расположение и сказала ему: Вот Иисус, муж нашей Марии. Лазарь и Иисус взглянули друг на друга дружелюбно, завели беседу, пока женщины, будто вспомнив доброе старое время и невольно подражая своим тогдашним ухваткам, принялись в четыре руки готовить угощение. После ужина вышли Лазарь с Иисусом во двор подышать вечерней прохладой, а Марфа с Марией решали важный вопрос – как и где следует положить циновки, поскольку и состав ночующих, и отношения их изменились. Иисус же после продолжительного молчания, поглядев на первые звезды, показавшиеся на еще светлом небе, спросил: Плохо тебе, Лазарь? – и тот с неожиданным спокойствием ответил: Плохо. Ты скоро перестанешь страдать, сказал Иисус. Конечно, когда умру. Нет, сейчас.
Только не говори, будто ты лекарь. Брат, будь я лекарем, я бы не знал, как вылечить тебя. А так знаешь? Ты исцелен, мягко и негромко промолвил Иисус, беря его за руку, и в тот же миг ощутил Лазарь, как болезнь уходит из тела, испаряется, словно вода под солнцем, почувствовал, как легко ему стало дышаться, как по-молодому ровно и сильно застучало сердце, и оттого, что он не мог постичь, что же происходит с ним, страх обуял его. Что это? – внезапно охрипшим голосом спросил он. Кто ты? Да уж, во всяком случае, не лекарь, улыбнулся Иисус. Ради Бога, скажи, кто ты! Не поминай имени его всуе. Как мне понять тебя? Позови Марию, она тебе объяснит. Но звать никого не пришлось – Марфа и Мария, услышав из дома, как изменились голоса мужчин во дворе, появились на пороге, опасаясь, что те повздорили, но сразу же увидели – нет, двор был весь синий, ну, разумеется, не сам двор, а воздух во дворе, и дрожащий Лазарь, указывая на Иисуса, вопрошал:
Кто он, кто этот человек? – он взял меня за руку, сказал «Ты исцелен», и я исцелился. Марфа подошла поближе успокоить брата – нечего сказать, исцелился, если дрожмя дрожит, – он отстранил ее, вопросив: Скажи мне ты, Мария, ты привела его, кто этот человек?
Магдалина, по-прежнему стоя на пороге, отвечала просто: Иисус из Назарета, Сын Божий. Марфа и Лазарь хоть и были родом из этих мест, которые от начала времен облюбованы были для пророческих откровений и апокалипсических предзнаменований, все же выказали самое естественное в их положении и решительное недоверие к ее словам, ибо одно дело – признать, что кто-то под несомненным и очевидным воздействием чуда выздоровел, и совсем другое – согласиться, что человек, взявший тебя за руку и исцеливший тебя от недуга, – сын самого Бога. Впрочем, любовь и вера могут сдвинуть горы, кое-кто даже утверждает, что они и поодиночке справятся с чем угодно, и потому Марфа, заливаясь слезами, бросилась было на шею Иисусу, но тотчас, сама испугавшись такой смелости, припала к земле и лишь смогла прошептать непослушными губами: Я омыла твои ноги, я омыла твои ноги. Лазарь застыл на месте, будто оцепенев от изумления, и мы вправе даже предположить, что это откровение не поразило его как громом, бездыханным повергнув наземь, потому лишь, что за минуту до того, как прозвучали слова «Иисус из Назарета, Сын Божий», в высшей степени своевременно взамен старого и, изношенного забилось у него в груди новое сердце. Иисус с улыбкой приблизился к нему и обнял его, сказав: Не удивляйся, что Сын Божий – Сын Человеческий, сам посуди – кого ж еще выбрать Богу, как не человека: не так ли выбирает себе мужчина женщину, а женщина – мужчину? Последние слова были предназначены Магдалине, принявшей их с удовольствием и как должное, но Иисус, произнося их, позабыл о том, что они умножат скорби Марфы и безнадежность ее одиночества, – вот в чем разница между Богом и Сыном Божьим: первый сделал бы это намеренно, второй – со свойственной человеку неловкостью не подумав о последствиях. Но столь велика сегодня воцарившаяся в доме радость, что лишь завтра снова примется Марфа вздыхать и горевать, но все же будет ей одно несомненное утешение – никто не посмеет и не решится трепать по улицам, площадям и рынкам Вифании имя Марии, обсуждая прошлую ее блудную жизнь, ибо тотчас станет известно – и сама Марфа немедля займется этим, – что человек, с которым пришла она, излечил Лазаря безо всяких отваров и мазей. Теперь они сидели в доме, предаваясь ликованию, и сказал Лазарь: Издалека доходили к нам известия о том, что объявился и творит чудеса некий человек из Галилеи, но не говорилось, будто он Сын Божий. Одни вести распространяются скорее, другие – медленнее, ответил на это Иисус. Ты и есть этот человек? Ты сказал. Затем Иисус поведал им свою жизнь с самого начала, умолчав, однако, о Пастыре, а про Бога упомянув лишь, что тот явился ему и сказал: Ты – сын мой. И не достигни Вифании молва о давних чудесах, не обернись она здесь чистейшей правдой, непреложной убедительностью чуда, явленного у них на глазах, не будь могущества веры и силы любви, то трудно, очень трудно было бы Иисусу одной короткой фразой, пусть и вымолвленной устами самого Бога, убедить Марфу и Лазаря в том, что Духом Святым сотворен человек, который вскоре возляжет с их сестрой и познает ее – ту, что до него знавала, не боясь Бога, стольких мужчин. Простим Марфе гордыню, заставившую ее тихонько произнести, прикрыв лицо платком, дабы никто не слышал и не видел, такие слова: Я была бы достойней.
