Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей
Характерна и еще более значительна — и обратная струя: ответ Бога, или еще вернее: искание нас Богом. Искание Им нас предшествует нашему исканию Его. Не мы первые ищем. Наше искание Бога уже вложено в нас Богом и есть, как мы уже говорили вначале, зов Бога, выражающийся в нашем томлении по Нем: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3. 20).
Но еще более того: не только зов Бога, пробуждающий наше томление, но Бог активно выходит нам навстречу. «И когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился и, побежав, пал на шею ему и облобызал его», — читаем мы в притче о блудном сыне. «Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее»: Он оставляет 99 овец в пустыне и отправляется искать заблудившуюся овцу. «Пастырь добрый душу свою полагает за овец своих. Инициатива Бога, активность Бога, искание нас Богом, снисхождение Сына Божия, чтобы «искать и спасти погибшее», снисхождение даже до смерти, смерти же крестной: Бог, жаждущий спасения душ наших, — вот в этом наше спасение, в этом, согласно христианству, — смысл истории мира. «Не мы Его возлюбили, а Он возлюбил нас и отдал Сына Своего, как умилостивление за грехи наши» (1 Ин. 4.10).
В этом–то и залог удовлетворения томления, что оно есть отзвук будящего наши души искания нас Богом и обретения нас Богом. «Я стремлюсь, не достигну ли я, как и я уже был достигнут, захвачен Иисусом Христом» (Фил. 3. 12). В этом, и только в этом — весь смысл христианского благовестил. «В том любовь…. что Бог послал Сына Своего Спасителем миру» (1 Ин. 4. 10, 14). «Поклоняемся снисхождению Твоему», — поет Церковь.
Пути познания Бога
Как доказать, что Бог есть? Можно ли доказать, что Бог есть? Можно ли доказать так же логически–отчетливо и научно–убедительно, как то, что дважды два— четыре? Вот — вопрос огромного, основоположного значения. Но ведь есть же так называемые «доказательства бытия Божия», весьма распространенные в Средние века, нередко употребляемые и поныне. Есть так называемые «доказательства», исходящие и от целесообразности строения мира и его отдельных частей, и от стремления ума человеческого восходить все дальше — к конечной, основной Первопричине всякого бытия, и из нравственного закона — нашей совести, — живущего в нас, и из томления — неясного или определенно выраженного — бесчисленных людей, бесчисленных поколений человеческих по истинно–реальной, непреходящей, питающей и единой насыщающей душу Полноте Бытия и, наконец, и из несравнимого ни с чем, необъяснимого, казалось бы, повседневным нашим окружением — величия и всего содержания этой идеи о Боге, превышающей все данные повседневного опыта человека, превышающей и все то, что человек может себе представить. Эти доказательства получили в учебниках философских и богословских и соответственные ученые философские названия: доказательства телеологическое, космологическое, нравственное и психологическое и, наконец, самое трудное и философское — доказательство «онтологическое». О них много писалось и говорилось, они развенчивались, или напротив, указывалось на их ценность.
Мы подходим к ним со смешанным чувством: уважения, признания их известного, условного значения и … разочарования. Они, конечно, прежде всего не доказательства. Они, может быть, и являются доказательствами для тех, кто в доказательствах уже собственно не нуждается: для тех, кто верят в Бога, для этих людей эти доказательства представляют ценность, ибо раскрывают все большие просторы в их вере в Бога, ибо помогают им раскрыть ее богатство и ее всеохватывающее значение, а тем, кто веруют, но умственно колеблются и сомневаются, они помогают выяснить себе, что вера не есть нечто неразумное, что она соответствует глубочайший потребностям человеческой души и что она дает мысли возможность как бы на мгновение озарить себе и глубины мироздания. Эти доказательства помогают таким образом уяснить, что вера в Бога не есть нечто некультурно–отсталое, а может сочетаться и сочетается с самыми благородными, динамическими, умственно смелыми и умственно и духовно «передовыми» и творческими порывами человеческой личности. Это так. Но тем не менее, это — не «доказательства» в настоящем смысле слова. Это лишь — вспомогательные пособия, не имеющие принудительной логической силы (как имеют ее математические доказательства) — не более. И когда «колеблются (по словам Паскаля) все основы существа нашего», эти аргументы не помогают. И когда душа моя в ужасе трепещет перед призраком пустоты и не видат Бога, ни следов присутствия Бога, ни в мире, ни в жизни, ни в людях, ни в себе, — тогда все эти аргументы не помогают. Они не решающие. Если бы они были решающими, то не было бы добросовестных атеистов, желающих веры и не имеющих ее, не было бы колеблющихся, обуреваемых сомнением душ. Нет, никакие аргументы, логические, исторические, психологические, философские не могут доказать душе Бога, а только, в лучшем случае, предрасположить ее к вере или содействовать укреплению веры. Бог нами, нашими аргументами недоказуем.
Но есть один путь, одно решающее, единственно веское, убедительное доказательство Бога: когда Бог Сам Себя доказывает душе, когда Он встречается с душой и касается ее.
Бог Сам Себя доказывает, обнаруживает, открывает душе. В этом — основа богопознания. Встреча Бога и души — вот стержень и смысл религиозного опыта. Бог может встречаться с нами, говорить сердцу нашему повсюду, на каждом шагу нашей жизни. «Сзади и спереди Ты объемлешь меня и полагаешь на мне руку Твою», восклицает псалмопевец. Бог может открываться сердцу и в страданиях и радостях, и в момент гибели, и в чудесном спасении, и в красоте природы, и в голосе нашей совести, и в ближнем нашем, нуждающемся в нашем сострадании, и, наконец, в томлении, тоске нашей по Нем, неудовлетворенных никакими земными благами и удачами, тоске, которую Он Сам вложил в нас и которая является скрытым голосом Его в нас, зовущим нас к Себе. «Ты бы Меня не искал, если бы ты Меня уже не нашел» говорит Господь душе в «Mystere de Jesus» Паскаля. «Fecisti nos, Domine, ad te, et inquietum est cor nostrum, donee requiescat in te». — «Ты сотворил нас, Господи, направленными к Тебе, и неспокойно сердце наше, покуда не успокоимся в Тебе», говорит Августин. Такое неустанное искание есть как бы неосознанное уже начало встречи, ибо Он Сам толкает нас искать Себя, более того — Сам стучится в наше сердце. Так говорят нам люди, жившие в Боге. Из этого вытекает, что все так называемые «богословские доказательства» приобретают неожиданную силу — но совершенно не ту, о которой говорится в учебниках. Они не суть теоретически несомненные, логически принудительные доказательства. Все они могут стать разными путями встречи души с Богом, или вернее — Бога с душою. Он говорит душе отовсюду, хотя она в большинстве случаев не внимает Ему, не ощущает Его близости. Но бывают мгновения в жизни отдельных людей — тех что мы называем святыми и великими праведниками, но не их одних — когда Бог раскрывается душе с превозмогающей, покоряющей силой. Это то что называется мистическим опытом. Невыразимое, Святое, Всепревосходящее предстоит перед душой как несомненная, решающая, победная и захватывающая реальность. Самое реальное, что есть вообще. И все другие «реальности» бледнеют, уходят на второй план перед Ним, представляются чем–то малым и немощным. И Он Сам в Себе несет уверенность, для души, твердую опору и пристань. И мир, творческий мир и покой и радость и вдохновение для жизни.
2Бог открывает Себя душе, Сам — в этом и только в этом основа и источник религиозного познания. В этом прикосновении к Богу, в этих «встречах» с Богом — высшие точки человеческого существования. Конечно, редко эти «встречи» достигают столь же разительной, столь же потрясающей силы, столь же радикальны и ярки, как встреча Савла у ворот Дамаска, как видение Моисеем горящей «Купины» в пустыне. Это были особенно важные, решающие пункты в религиозной истории человечества. Но много раз в самой обычной жизненной, повседневной обстановке — так говорят верующие люди — открывался и открывается Он ищущим Его, а иногда и не ищущизм, или вернее, тем что казались не ищущими Его. Мы говорили о встречах с Богом в красоте мира, в искании правды, в служении ближнему, в различных обстоятельствах личной жизни нашей, тяжелых и радостных. Переживания красоты полны часто каких–то таинственных, уходящих вглубь задних фонов, каких то таинственных значений. И это не придумано, не привлечено насильственно со стороны, это не романтическое самообольщение: это — несомненный психологический факт, связанный с переживаниями Прекрасного. Неожиданные глубины и дали раскрываются перед нашим взором. С ощущением красоты связывается и чувство радостного наполнения и вместе с тем волнующей, зовущей тоски. «Е naufragar mi ё dolce in questo mare» — «И сладостно тонуть мне в этом море» — эти слова Леопарди указывают на тот элемент безбрежности и сладостного томления, что часто связан с переживаниями самого мирного, повседневного (особенно вечернего) деревенского ландшафта. Самое обычное как–то преображается в восприятии красоты. Какой–нибудь куст сирени, весь обсыпанный цветами в лучах солнца, одинокая береза среди поля — все это полно какой–то насыщенности, все это уходит в какие–то глубины, все это связано с огромным, всеохватывающим контекстом, безбрежными задними фонами жизни. Вот это ухождение вглубь, это искание все большей Красоты, эта насыщенность красотой и вместе с тем тоска и неудовлетворенность нередко ощущались и высказывались рядом величайших лирических поэтов. Так например Шелли особенно ярко изображает нам одновременно два тесно связанные между собой полюса: захваченность избытком Красоты и томление по неясно провиденному, еще большему преизбытку Красоты нездешней. Она являлась ему на заре его юности на одиноком мысе сказочного залитого утренними лучами озера облеченная столь великим неземным сиянием, что он не смог ее воспринять, ее узреть, clad in such exceeding glory that I beheld her not…
