Грэм Грин - Путешествия без карты
Один за другим они разошлись, не зная, что им делать, стыдясь своего туземного одеяния перед одетыми в брюки жителями Гран–Басы. Они не захотели послушаться совета и побыстрее убраться из города, унося свои деньги: ночью, лежа в постели, я слышал у себя за стеной пьяные крики и пение Ванде и Ама. В Гран–Басе дешева только тростниковая водка, и я чувствовал разницу между их теперешним опьянением и ласковым, сонным хмелем, который дарило пальмовое вино. Это был неочищенный спирт, от которого тут, на Берегу, тяжело мутилась голова.
ДРЯХЛЫЙ МИР
Ну вот я и вернулся, а вернее сказать, приблизился опять к дряхлому миру, из которого было ушел. Мое путешествие если оно ничего другого мне и не дало, то, во всяком случае, еще больше разочаровало в том, во что человек превратил первобытный мир, что он сделал со своим детством. Ах, ну конечно же, мне не хотелось бы болтовни о том, что ты «прозреваешь», глядя на следы былого величия; но в этом первозданном ужасе, в неприкрытости нужды, ей–богу же, что‑то было — в струнах, которые перебирают за стеной хижины, в колдунах, в пригоршне орехов кола, в плясуне и его маске, в ядовитых цветах. Вкусовое восприятие было здесь тоньше, чувство удовольствия острее, чувство ужаса глубже и чище. Много ли мы выиграли от того, что променяли колдуна, ритуальный танец и ощущение сверхъестественного зла на тайные грешки благообразного военного, который в Кенсингтонском парке мутными глазками похотливо разглядывает мальчиков и девочек «подходящего» возраста? А он ведь кончил Итон 1. У него поместье в Шотландии…
1 Аристократическое учебное заведение в Англии.
Мне было слышно, как за стеной полицейский разговаривает с Ванде, и я вдруг вспомнил (хотя и продолжал уверять себя, что мне осточертела Африка) слугу «дьявола» в Зигите, отпугивающего дождь и молнию бичом из слоновой кожи, вспомнил, как опустел и примолк поселок, когда барабаны пробили предупреждение «дьявола». Да, там в дебрях немало жестокости, но мудро ли мы поступили, заменив жестокость потустороннюю нашей обыденной жестокостью?
Подошло еще несколько полицейских за своей долей наживы; Ванде и Ама вели в участок. Я вспомнил, как Ванде в темноте уговаривал носильщиков пройти по длинному, качающемуся, дырявому мосту в Дуогобмаи; я вспомнил, что они обошлись без козы, которая должна была обезопасить их от слонов. Да, сейчас коза бы им не помогла. Все мы покинули детство и вернулись в мир взрослых, и я подумал с вызовом: «Вот и слава Богу, тут по крайней мере есть пиво со льда и радио, можно послушать программу мюзик–холла из Давентри, и я в конце концов дома, в том смысле, в каком у нас это принято понимать, и скоро я забуду, что такое более тонкое вкусовое восприятие, более острое удовольствие, более глубокое чувство страха, хотя мы и могли бы сохранить их на всю нашу жизнь».
В ПОИСКАХ ГЕРОЯ
Предисловие
В Африке начал я два романа: «Ценой потери» в Бельгийском Конго и «Суть дела» в Сьерра–Леоне. Правда, рождались они по–разному; когда в январе 1959 года я отправился в Бельгийское Конго, у меня уже созрел сюжет будущего романа: чужестранец случайно попадает в глухой поселок для прокаженных. Как правило, я не пишу заметок — только во время путешествий, — но тут я просто не мог без них обойтись: для воссоздания обстановки нужны были подлинные медицинские сведения. Я завел нечто вроде дневника и день за днем записывал в него свои наблюдения, и все же допустил ряд ошибок, которые потом исправил мой друг доктор Леша. Раз уж волей–неволей пришлось вести дневник, я решил извлечь из этого пользу: стал проигрывать вслух и записывать клочки воображаемых диалогов и эпизодов; одни из них прижились в романе, с другими же пришлось расстаться. Плохо ли, хорошо, но так зарождался мой роман; правда, взялся я за него лишь спустя четыре месяца после возвращения из Конго. Никогда прежде у меня не было такого неподатливого и такого тягостного романа. Читателю нужно будет провести в компании моего персонажа — в дневнике X., а в романе Керри — лишь несколько часов, тогда как автору пришлось прожить с ним, и в нем, целых полтора года. С годами писать романы отнюдь не становится легче: я дописывал последние строки, и мне казалось, что я уже в том возрасте, когда еще один полновесный роман, вероятно, будет мне не под силу.
Второй дневник — я вел его во время следования морского конвоя в Западную Африку в 1941 году — писал я для собственного удовольствия в тот период войны, когда никто не знал, удастся ли выжить и что ждет нас впереди. Я не замышлял писать роман, хотя помню, что в пути читал сдобренный фантастикой детективный рассказ Майкла Иннесса, который натолкнул меня на мысль о «Ведомстве страха» — вещице, написанной мною в свободное время, которое удалось выкроить во Фритауне. Это была моя вторая поездка в Западную Африку — впервые я побывал там в 1934 году, когда через Сьерра–Леоне добрался до либерийской границы, пересек пешком эту незнакомую страну и вышел к морю у Гран–Басса. На этот раз поездка была деловая — государственная служба трудноописуемого характера. Те месяцы в Лагосе и год во Фритауне я не вел дневника из соображений безопасности, так что у меня нет заметок о том причудливом периоде моей жизни, когда, например, агенты военной разведки из самых лучших побуждений довели до белого каления комиссара полиции или я сам ссорился со своим начальником, жившим от меня за две тысячи миль, — он перестал высылать мне деньги для дальнейшей работы. Да упокоит Господь его душу! Теперь он в мире ином — ох и натерпелся же он от меня!
Тогда я и не подозревал, что из этих времен произрастет роман, и, когда пять лет спустя я принялся за «Суть дела», как я жалел, что не делал заметок. Сколько мелких подробностей моей жизни во Фритауне кануло в небытие! Я слишком долго прожил там и оттого слишком многое принимал как само собой разумеющееся — и все по причине жалкого воображения и короткой памяти. В романе «Это поле боя» мне надо было подробнейшим образом описать путь помощника комиссара полиции с Пикадилли до «Уормвуд скрабз», а с возрастом память слабеет. Из‑за «Тихого американца» я провел четыре раза по три месяца в Индокитае, но в «Ценой потери» это оказалось невозможным.
Ни один из этих дневников не писался для публикации, и все‑таки они, быть может, представят некий интерес — необработанный материал, собранный романистом. Он ведь идет по жизни, не столько собирая, сколько отбрасывая, но примечает он именно то, что, с его точки зрения, представляет интерес для творчества.
Конголезский дневник
31 января 1959 года
О задуманной мною истории я знаю только одно: некий человек «неожиданно очутился…», и единственно поэтому я лечу в самолете из Брюсселя в Леопольдвиль. Но тут поиск персонажа не кончается — X. наверняка знал Леопольдвиль, добирался тем же путем, и все‑таки впервые он проникает в мое сознание в поселке для прокаженных в сотнях миль вверх по реке Конго. Может быть, в Йонде, а может, и в совсем крохотном селении в четырех днях пути. Я знаю об этом человеке не больше, чем его вынужденные знакомые, обитатели поселка. Я даже не могу себе представить места действия и почему мне следует оказаться именно там. Мой герой — человек со средствами, и, возможно, приехал на автомобиле, а может, на колесном пароходе или даже на лодке. Он окунулся в жизнь лепрозория самозабвенно — возможно ли это? — но что его к тому побудило, мне известно не более, чем священникам и докторам поселка. Роман — это незнакомец, которого предстоит отыскать, но всю эту историю я пока даже смутно себе не представляю: обстановка для меня столь же необычна, как и для него, когда он впервые в ней очутился.
1 февраля. Воскресенье. Леопольдвиль.
Меня теперь опекает множество незнакомых людей, только вовсе не тех, о которых меня предупредили заранее. Новенький с иголочки город с миниатюрными небоскребами — я завтракал на четырнадцатом этаже. Но лишь выйдя из аэропорта, я вдохнул аромат Африки — впервые я почувствовал его в Дакаре в 1934 году по пути в Либерию; и теперь чувствую его снова и снова, и не только в Западной Африке, но и на летном поле в Касабланке и по дороге в Найроби. Что это? Зной? Почва? Растения? Запах негритянской кожи?
В гостинице я разделся донага и только прилег вздремнуть, как меня разбудил стук в дверь. Я накинул плащ и открыл дверь: на пороге стояла молодая женщина — она до того заикалась, что я вообще долго не мог понять, в чем дело. Не успела она уйти, как на смену ей появились журналисты 1.
1 Две недели назад в Леопольдвиле бушевали беспорядки, и журналисты никак не хотели верить, что мой приезд — намеченный давным–давно — не связан с ними. (Здесь и далее примечания автора.)
Улицы Лео, примыкающие к центру, слаженно охраняются военными грузовиками, танками и негритянскими войсками и напоминают мне войну в Индокитае.
