Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году
Акра
Далеко было за полдень, когда я возвратился с Фавора, и в следующий день оставил Назарет. Горами Галилейскими лежала дорога на расстоянии трех часов до большого селения арабского, древней Дио-Кесарии, укрепленной Иродом Агрипою для защиты всей Галилеи и разрушенной при императоре Константине за возмущение евреев. Город сей имел некогда своего епископа, и еще видны на высоком холме остатки крепости и обширного монастыря во имя праведных Иоакима и Анны, ибо здесь, по преданиям, была их родина. Далее спустились мы в приятную долину, усеянную селами и садами; кое-где пересекалась она легкой цепью холмов, простираясь на запад до новых высот, ограждающих равнину Птолемаиды.
Море и Кармил вместе открылись взорам. Бурная стихия образовала обширный залив у подножия горы, которой священное темя высоко возносится над водами, как путеводительный фарос, исторгая первые слезы радости из очей жаждущих земли обетованной и принимая последние благословения прощающихся с Палестиной. На краю сей широкой равнины и на другом мысе залива белели зубчатые стены многобашенной Акры, и ее легкие минареты чуть видными чертами рассекали синюю даль. С родственным чувством смотрел я на сию твердыню, как на роковой предел завоеваний бурных, и мысленно представлял себе на полях отечества продолжение той заветной черты, которую здесь протянул Восток перед завоевателем Запада, поставив на двух краях ее две неодолимые грани, о кои разбился победный талисман Наполеона: Акра и Кремль откликнули друг другу гул двойного его поражения.
Избегая чумы, мы оставили в стороне Акру и спустились вечером в очаровательную равнину окруженную с востока амфитеатром лазурных гор; она опиралась к северу о каменистый хребет, круто входящий в море. Живые воды отовсюду струились по сему живописному поморью, усеянному многими селами и богатыми дачами арабов и франков. Дома их стояли вдалеке на отлогих высотах, в прохладной зелени маслин и смоковниц и на берегу источников. Вечернее солнце, утопая в кипящей золотом пучине Средиземной, медлило последними лучами на столь пленительной долине, местами проливая свет, местами оставляя тень, как искусный художник, резкими чертами дивной кисти дающий полноту своей картине.
Было уже темно, когда близ широкого ручья представились нам развалины, подобные замку или аббатству. Я не мог рассмотреть, какое это было здание: быть может, одна из твердынь ордена тевтонического, которыми владел он в последние времена крестоносцев на высотах Саронских, когда уже вся сила рыцарей стеснилась в одной Акре и ее окрестностях. По другую сторону ручья, на высоком холме, мелькали во мраке еще обширнейшие развалины, поросшие кустами, и посреди их возвышался одинокий столб, как бы единственный свидетель давно замолкшей на Востоке славы крестоносцев.
Сильно влекло меня любопытство к сим остаткам, мало известным, ибо они не лежат на обыкновенной дороге из Акры в Тир, от которой мы отклонились вправо, чтобы провести ночь в христианском селении маронитов у подошвы каменистого хребта; но я не мог удовлетворить своему желанию. Спутники мои и проводники, утомленные долгим ходом в течение десяти часов, поспешали к ночлегу; голоса арабов, всегда вооруженных и хищных, раздавались по сторонам, и мне невозможно было одному подыматься по обломкам на вершину холма. Я продолжал путь и, поздно достигнув селения маронитов, ничего не мог узнать от них о развалинах, кроме того, что много подобных рассеяны в окрестности и что столб сей означает место древнего города.
Ласково пригласил нас в дом свой латинский священник маронитов; он слышал обо мне от своих поклонников, недавно пришедших из Назарета, и любопытствовал узнать о будущей судьбе Порты. Довольно рано поднялись мы в путь и следовали сперва на запад, вдоль хребта, по той цветущей долине до самого моря, где круто подымалась на север дорога по диким и почти неприступным утесам, известным в древности под именем лестницы тирян. Оттоле, вдоль самого берега и на расстоянии шести часов до Тира, стезя идет местами по обрывам скал, местами по пескам поморья, где отступившие от оного горы образовали тесные долины. Последняя из них, пред самым городом, обнимает малый залив, на южном мысу коего есть следы крепости Александра Македонского, а на северном стоит самый Тир. Долина богата ключами, бьющими с гор из искуственных колодцев, которыми в древности славилось сие место, ныне опустевшее, как и все окрестности города.
Тир
Тир стоит на полуострове; тесный перешеек его был первоначально образован плотиной, соединившей по воле Александра берег Финикии с столичным ее островом, на котором вновь основались тиряне после нашествия Навуходоносора; насыпи и пески расширили впоследствии сей оплот. Процветавший верою Спасителя в первые века христианства Тир вместе с поморьем Сирии подпал магометанам в 635 году и был освобожден по долгой осаде Балдуином III, королем Иерусалимским. Во всеобщем завоевании Палестины Саладином город сей один отразил от стен своих султана. Доблестный маркиз Монфератский возбудил воинственный дух его жителей, и еще на сто лет сохранил своему племени и королям Кипра сей крепкий оплот. Но в 1289 году и самый Тир не устоял против несметных полчищ египетских и после трехмесячной кровопролитной осады с моря и земли сдался египетскому султану.
И поныне есть отпечаток рыцарства на его остатках; часть его башен принадлежит еще средним векам, равно как и восточная стена, возобновленная на древнем основании и ограждающая со стороны земли. Укрепления с моря пали, но еще видны два оплота, полукругом входящие в волны с обломками башен на двух краях. Здесь была некогда знаменитая пристань, лучшее сокровище Тира, которая ныне по мелководью едва может служить пристанищем для лодок рыбачьих. Арабы и купечествующие франки населяют остатки Тира; над их дверями часто встречаются изваянные гербы рыцарей. Несколько домов сохранили прежний вид свой; но западные пришельцы соображались в строении новых жилищ своих со вкусом и климатом Востока. Они воздвигали высокие терема с одним лишь покоем в каждом ярусе и с внутренним двором, который вместо залы служил сообщением всему зданию. Главным его украшением были высокие и обширные террасы, с вершины коих наслаждались рыцари прохладою восточной ночи, вечерними картинами Сирийских гор и утреннею тишиною волн средиземных. Одни лишь храмы и бойницы не изменяли мрачному духу их отчизны и тяжкой печатью завоевания приникли к поморью Сирии. Но древняя соборная церковь Тира, с великим торжеством освященная сонмом епископов при царе Константине, совершенно обрушена. В ней покоился некогда прах именитого учителя церкви Оригена, и летописца крестовых походов архиепископа Вильгельма, и самого императора Фридриха Барбароссы{101}. Несколько развалин и два опрокинутых столба остались от сего храма.
Все, что ни скажешь о Тире, только засвидетельствует истину грозных видений, обрекших его быть пустынным камнем посреди моря для сушения мрежей. Его греховное величие, как вечный соблазн Иерусалиму, сильно тревожило сердца пророков, и каждый предрекал ему гибель, доколе он не рассыпался под бременем горних проклятий. Долга и величественна клятва Иезекииля, потрясающая в самых основах преступный город, источающая казнь ему из каждого его житейского блага. Кратко и бурно заклятие Исаии, как один убийственный взгляд:
«Плачьте корабли Кархидонские! Он пал, к нему не плывут уже от земли Хиттийской, он отведен в плен. Кому подобны были живущие на острове купцы финикийские, преходящие море? В воде многой семя купеческое; как вносимая жатва купцы языческие. Посрамись, Сидон, сказало море, и сила морская рекла: не болела, не рождала я, не вскормила юношей, не воздоила девиц, но всех обуяет болезнь в Египте, когда услышат о Тире. Идите в Кархидон, плачьте, живущие на островах: не Тир ли был величанием вашим до своего падения? Кто совещал сие на Тир? давно ли он сделался худшим? не его ли купцы славные князья земли? Господь Саваоф совещал рассыпать всякую гордыню сильных и обесчестить все славное на земле. Возделывай нивы; уже не укрепится на морях рука твоя, прогневляющая царей. Плачьте, корабли Кархидонские, отныне будет Тир, как песнь блудницы»{102}.
Мы провели только несколько часов в Тире, и, когда с наступлением ночи подул от земли обычный ветер, пустились в малой арабской барке вдоль берегов, осторожно проходя мимо подводных камней пристани Тира. Во мраке остался за нами древний Сидон, ныне Саид, – одно из лучших мест Сирии; вместе с рассветом поднялся ветер с моря, постоянный в сих краях во все течение дня; благоприятно он нас донес около полдня до живописного Бейрута, лежащего у подошвы Ливана, в малом заливе, который огражден с севера высоким хребтом гор.
Бейрут
Бейрут, в древности Верит, был одним из богатейших городов поморья финикийского и впоследствии служил укрепленной пристанью для крестоносцев. Короли кипрские, получив его в наследство вместе с другими прибрежными городами Сирии, всегда направляли к нему суда свои по соседству острова. В одно время с Тиром и Акрою подпал он власти мусульман. Стены его и башни частью принадлежат векам средним, частью обновлены живущими в окрестных горах друзами, которым долго принадлежал Бейрут, как лучшее место для их торговли с Западом. Свирепый Джеззар, паша Акры, присоединил его к своему пашалику; но еще в свежей памяти у жителей знаменитый эмир друзов Факр-эль-дин, с великой славой правивший сим народом в начале протекшего столетия и даже странствовавший по Европе. Вне города показывают развалины его дворца и фонтанов. Однако же укрепления Бейрута совершенно незначительны; они много потерпели от нападения нашего флота в Турецкую войну при императрице Екатерине, и еще недавно малая толпа греков едва не овладела городом. Ночью вошли суда их во глубину залива, и уже захватили они северные башни, но собственное их буйство и беспорядки были причиной скорого изгнания.
