Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни
– Откуда вы изволили пожаловать к нам? – начал медленно, тихо, спокойно говорить о. Нектарий.
– Из Москвы, дорогой батюшка!
– Из Москвы?..
В это время келейник старца подал ему чай и белый хлеб:
– Не хотите ли со мной выкушать стаканчик чайку? Дай-ка еще стаканчик!.. – обратился он к уходившему келейнику.
Я было начал отказываться, говоря, что ему нужно отдохнуть. Что я не смею нарушать его отдыха. Но батюшка, очевидно, вовсе не имел в виду отпустить меня, и, со словами: "Ничего, ничего, мы с вами побеседуем", – придвинул ко мне принесенный стакан чая, разломил надвое булку и начал так просто, ровно, спокойно вести со мной беседу, как с своим старым знакомым.
– Ну, как у вас в Москве? – было первым его вопросом. Я, не зная что ответить, сказал ему громкую фразу.
– Да как вам сказать, батюшка; все находимся под взаимным гипнозом.
– Да, да… Ужасное дело этот гипноз. Было время, когда люди страшились этого деяния, бегали от него, а теперь им увлекаются… извлекают из него пользу…
И о. Нектарий в самых популярных выражениях прочитал мне целую лекцию в самом точном смысле этого слова – о гипнотизме, ни на одно мгновение не отклоняясь от сущности этого учения в его новейших исследованиях. Если бы я пришел к старцу хотя бы второй раз и если бы я умышленно сказал ему, что я – спирит и оккультист, что я интересуюсь, между прочим, и гипнотизмом, я, выслушавши эту речь, мог бы с спокойной душою заключить, что старец так подготовился к этому вопросу, что за эту подготовку не покраснел бы и я, человек вдвое почти моложе него.
– …И ведь вся беда в том, что это знание входит в нашу жизнь под прикрытием как будто могущего дать человечеству огромную пользу… – закончил о. Нектарий.
В это время отворилась дверь, вошел келейник и заявил: "Батюшка, вас очень дожидаются там".
– Хорошо, хорошо, сейчас, – проговорил старец, а затем, немножко помедлив, продолжал, обращаясь лично ко мне:
– А вот еще более ужасное, еще более пагубное для души, да и для тела увлечение – это увлечение спиритизмом…
Если бы в этой келлии, где перебывал целый ряд подвижников-старцев Оптиной Пустыни, раздался сухой, металлический, знаете, – бывает иногда такой в жаркие летние июньские грозовые дни, – раскат оглушающего удара грома, он бы не произвел на меня такого впечатления, как эти слова боговдохновенного старца.
Я почувствовал, как у меня к лицу прилила горячая волна крови, сердце начало страшно усиленными ударами давать знать и голове, и рукам, и ногам, и этому дивану, и, далее, кажется, самому старцу, о своем существовании. Я превратился в одно сплошное внимание. Замер от неожиданности. И мой, привыкший к подобного рода экстравагантностям, рассудок, учтя все те физиологические и психологические импульсы, которые мгновенно дали себя знать при первых словах старца, сказал мне: "Слушай, это для тебя".
И действительно – это было для меня.
А старец продолжал:
– О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь! Под прикрытием великого христианского учения и появляется на спиритических сеансах, незаметно для человека, он, сатана, сатанинскою лестью древнего змия заводит его в такие ухабы, в такие дебри, из которых нет ни возможности, ни сил не только выйти самому, а даже распознать, что ты находишься в таковых. Он овладевает через это, Богом проклятое, деяние человеческим умом и сердцем настолько, что то, что кажется неповрежденному уму грехом, преступлением, то для человека, отравленного ядом спиритизма, кажется нормальным и естественным…
В моей голове с быстротою молнии встал целый ряд моих личных деяний и деяний других, отдавшихся этому учению, которые именно прошли при указанном старцем освещении. Что может быть с точки зрения истинного, неповрежденного христианина более преступным такого деяния, как, например, да простят меня очень многие спириты, – поблажка такого страшного греха в семье, между супругами, как прелюбодеяние и уклонение одной из сторон для сожительства с третьим? Проникшиеся же сатанинским учением в спиритизме о "перевоплощении душ", по которому человек появляется на земле неоднократное число раз, будто бы для искупления грехов своего минувшего существования, оправдывают это явное нарушение седьмой заповеди, скрепленной Божественными словами Христа: "Что Бог сочетал", того человек да не разлучает" (Мф. 19,6), и узаконенное Самим Творцом вселенной на первых страницах Библии…
– Ведь стоит только поближе всмотреться во многих спиритов, – продолжал старец, – прежде всего, на них лежит какой-то отпечаток, по которому так и явствует, что этот человек разговаривает со столами; потом у них появляется страшная гордыня и чисто сатанинская озлобленность на всех противоречащих им.
И это удивительно верно и точно подмечено.
– И таким образом незаметно, – медленно, с большими паузами продолжал свою обличительную, обращенную ко мне, именно ко мне, святую речь этот великий прозорливец, – последовательно, сам того не замечая, – уж очень тонко, нигде так тонко не действует сатана, как в спиритизме, – отходит человек от Бога, от Церкви, хотя заметьте, в то же время дух тьмы настойчиво, через своих духов, посылает запутываемого им человека в храмы Божий служить панихиды, молебны, акафисты, приобщаться Святых Христовых Тайн, и в то же время понемножку вкладывает в его голову мысли: "Ведь все это мог бы сделать ты сам, в своей домашней обстановке и с большим усердием, с большим благоговением и даже с большей продуктивностью в смысле получения исполнения прошений!"… И по мере того, как невдумывающийся человек все больше и больше опускается в бездну своих падений, – продолжал о. Нектарий, – всё больше и больше запутывается в сложных изворотах и лабиринтах духа тьмы, от него начинает отходить Господь. Он утрачивает Божие благословение. Его преследуют неудачи. У него расшатывается благосостояние. Если бы он был еще не поврежденный сатаною, он бы прибег за помощью к Богу к святым Божиим угодникам, к Царице Небесной, к Святой Апостольской Церкви, к священнослужителям, и они бы помогли ему своими святыми молитвами, а он со своими скорбями идет к тем же духам, – к бесам, и последние еще больше запутывают его; еще больше втягивают его в засасывающую тину греха и проклятия…
О, как правдивы были и эти слова! Старец, как по книге, читал скорбные страницы моей жизни, а мои воспоминания в это время только лишь иллюстрировали его слова.
– …Наконец, от человека отходит совершенно Божие благословение. Гангрена его гибели начинает разрушающе влиять на всю его семью, у него начинается необычайный, ничем не мотивируемый развал семьи. От него отходят самые близкие, самые дорогие ему люди.
Мурашки забегали у меня по спине. Мучительный холод охватил всю мою душу и всё мое тело, потому что я почувствовал, что стою накануне этого страшного, этого мучительного переживания. В этот момент я был готов броситься к ногам старца, пролить на его груди обильные слезы, покаяться ему во всем и просить его помощи, но отворилась дверь и снова вошел келейник и уже с видимым нетерпением в голосе повторил: "Батюшка, ведь там масса народа, вас страшно ждут". Старец смиренно и спокойно сказал: "Хорошо, хорошо, я сейчас", – а потом продолжал:
– …Наконец, когда дойдет несчастная человеческая душа до самой последней степени своего, с помощью сатаны, самозапутывания, она или теряет рассудок, – человек делается невменяемым в самом точном смысле этого слова, или же кончает с собою. И хотя и говорят спириты, что среди них самоубийств нет, но это неправда: самый первый вызыватель духов, царь Саул, окончил жизнь самоубийством за то, что он "не соблюл слова Господня и обратился к волшебнице" (Цар. 10, 13) – Словом, совершается с человеком, вызывающим духов, которые пророчествуют именем Божиим, а Господь не посылает их, то, что предрекал когда-то пророк Иеремия: "Мечом и голодом будут истреблены эти пророки, и народ, которому они пророчествуют, разбросан будет по улицам города от голода и меча… И Я изолью на них зло их" (Иер. 14, 15–16).
После этих слов старец закрыл глаза, тихо склонил на грудь голову. Я же, не могу даже сейчас подыскать подходящего слова, был в каком-то непривычном для меня, непонятном мне состоянии… Помню только одно, что я инстинктивно предчувствовал, что это еще не всё, что будет еще что-то «последнее», "самое большое" и "самое сильное" для меня. И я не ошибся.
Старец, не открывая глаз, как-то особенно тихо, особенно нежно, нагнулся ко мне, поглаживая меня по коленам, тихо-тихо, смиренно, любовно проговорил:
– Оставь… брось всё это. Еще не поздно… иначе можешь погибнуть… мне жаль тебя.
Великий Боже! Я никогда не забуду этого поразившего мою душу и сердце момента. Я не могу спокойно говорить об этом без слез, без дрожи и волнения в голосе, когда бы, где бы и при ком бы я ни вспоминал этого великого момента духовного возрождения в моей жизни.
