Сборник статей - Ответственность религии и науки в современном мире
Подобное же ощущение совокупности случайностей заложено и в понятии «риск». Объективные опасности соединены с субъективным подвигом по их преодолению: скалы опасны не сами по себе, а только тогда, когда к ним приближается ваш корабль. Подобно тому, как настоящее чревато опасностями, унаследованными из прошлого (если только вы что-нибудь не предпримете!), оно само закладывает мину замедленного действия на будущее (которое невозможно предугадать!). В конце концов факты неразрывно связаны с тем, как их воспринимать и оценивать, ибо рискует всегда конкретный человек в данных обстоятельствах. Соответственно, смешанные риски пересекаются со стандартной дихотомией фактов и их оценки, то есть имеется нечто опасное, тем не менее степень опасности зависит от нашей вовлеченности в ситуацию[283].
Как мы уже говорили, множество работ, посвященных теме риска, пытается поместить эти парадоксы в рамки определенных временных периодов, используя уже упомянутую нами схему деления истории на период до «нового времени» («пре-модерн»), «новое время» («модерн») и постмодерн (соответственно «ранний модерн» и «поздний модерн»). Имеется, однако, и другое прочтение процесса секуляризации, предложенное французским историком науки Бруно Латуром. Он отмечает, что «мы никогда не жили в эпоху модерна» (we have never been modern) (Bruno Latour, [1993] 1997). «Конституция Модерна» (The Modern Constitution), как ее именует Латур, возникла в конце XVII века с одновременным появлением двух дихотомий. Первая дихотомия была установлена между родом человеческим и природой, «внутренним» и «внешним», отраженным в принципиальном различии между фактом и его оценкой. Вторая дихотомия была установлена между имманентной сферой мира и трансцендентным Божеством. С отрывом человечества от ткани бытия (scala naturae) природа перестала восприниматься им в качестве изначального источника религиозных чувств – она для него оглохла и лишилась дара речи. Раз уж религия в таком контексте хотела продолжать что-то значить для людей, ей пришлось положиться на качества, присущие исключительно людям, а именно – нравственное чувство и способность к особым откровениям. Подобно тому, как в соответствии с «Конституцией Модерна» из сферы человеческих интересов была удалена природа, вслед за ней и Бог был удален из разнообразного мира природных явлений, красот и катастроф. Как правильно указывает Латур, эта Конституция Модерна (разработанная такими философами, как Декарт, Кант и Локк) никогда не была в состоянии убедить большинство обычных людей, несмотря на сильную заинтересованность современной им науки, в сохранении незыблемых границ между ценностями и фактами, человечеством и природой, религией и политикой, Богом и миром. Это еще один довод в пользу того, что книжная мудрость современных социологов оказывается неубедительной.
Идея спасения и теория рискаПоскольку готовность рисковать – это именно то, что помогает нам справляться с неизвестностью и неизбежностью потерь при надежде на положительный исход, религия, положительно оценивающая случайности и возможность разных вариантов, вполне может воспитывать ответственность и готовность к риску. Мы уже видели, что идея творения включает в себя, по крайней мере, три формы случайности. Основная случайность – это сам дар бытия, которого вполне могло бы и не быть. Во-вторых, мы получили в дар уникальные и многообразные качества жизни, против которой мы постоянно грешим стремлением к упрощению и однородности. И, наконец, мы обладаем даром видеть и ценить красоту мира, чему соответствует грех равнодушия и глупости.
Тем не менее даже если случайности в тварном мире оцениваются положительно, в догматических трактатах риски часто рассматриваются как нечто, чего следует опасаться. Так же в христианском учении воспринимается и идея предопределения – как божественный промысел о мире. Мысль о том, что нечто важное можно добыть с риском для жизни и никак иначе, в практике христианской веры связывается с экзистенциальным вопросом о спасении. В Библии мы можем найти ряд эпизодов, показывающих, что подвиг веры сопряжен с риском.
Начнем хотя бы с притчи о талантах (Мф. 25:14–30). В ней Иисус рассказывает о том, как хозяин доверяет своим рабам определенное количество серебра. Одни пошли и пустили это серебро в оборот, а потом вернулись с прибылью. Один из рабов, однако, испугавшись гнева хозяина, пошел и закопал свою долю серебра в землю. Тем не менее, как повествуется в этой истории, эта стратегия безопасности была наказана хозяином: талант, данный опасливому рабу, был отдан другим рабам – готовым рисковать им. Именно в этом контексте звучит знаменитая максима: «Ибо всякому имеющему дается и приумножается; а у не имеющего отнимется и то, что имеет». Вывод очевиден: стратегия безопасности в любом случае приводит к неудаче, тогда как готовность рисковать может привести к успеху, причем в случае удачи окупается сторицей.
Подобный позитивный взгляд на готовность к риску мы находим и в других эпизодах из Евангелия (история призвания апостолов, буря на море и т. д.). Последователями Иисуса становились те, кто оставил свои семьи и безопасные занятия повседневным трудом. Точно так же древняя Церковь состояла из людей, отказавшихся от веры своего народа и его традиций (см. Мк. 7:5). Ранняя Церковь воспринимала себя как странствующий народ Божий, а жизнь отдельного ее члена – как паломничество к источнику вйдения. В этих первых христианских общинах превалировало учение о том, что победит только тот, кто готов потерять все, и только тот, кто готов обратиться лицом к неизвестности, обретет Бога. Дар жизни требует от человека готовности пожертвовать ею за други своя. Тем не менее, мир создан так, что готовый на подвиг всегда побеждает. «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24).
Такого рода евангельские тексты представляют не только исторический интерес. В более поздние времена в них открылся непочатый источник богословских идей. Интересна в этом смысле их интерпретация у Мартина Лютера. Он часто проводит грань между двумя видами безопасности и двумя видами риска. Во-первых, это безопасность, которую желает обрести каждый человек самостоятельно – путем тщательного подсчета собственных добродетелей перед лицом Божьим (по-латыни это обычно именуется securitas). Как известно, Лютер утверждал, что на этом пути человек в конце концов потеряет всё, ибо вечное спасение невозможно построить человеческими руками. Закон Божий требует чистого сердца, а не только следования внешним моральным правилам. Однако Лютер также размышлял о безопасности иного рода, часто именуемой «уверенностью» (certitudо по-латыни). Это религиозное упование на Бога, единственно возможное тогда, когда человек, не надеется на земную безопасность и прибегает к милости Божьей.
Раньше считали, что Лютер заменил один источник безопасности (самостоятельно обеспеченную securitas) на другой (certitudo, обеспеченную внешним авторитетом Библии). Однако Лютер был достаточно самокритичен, чтобы видеть, что надежность библейского послания не подтверждается опытным путем. Тот факт, что Бог действительно есть, как об этом говорится в Библии, в нашем падшем мире не подтверждается ни прямо, то есть визуально, ни косвенно. Несмотря на это, именно перед лицом этой объективной неизвестности верующий христианин должен пойти на риск ошибиться, дабы получить уверенность в спасении. Безопасность уже не является в религиозных представлениях предметом выбора; скорее готовность рисковать стала единственно возможным путем к Богу. Каждому верующему приходится брать на себя бремя ответственности и риска. Церковь больше уже не обладает унаследованным запасом заслуг.
Когда Лютер толковал Нагорную проповедь (Мф. 5–7), он особенно настойчиво подчеркивал, что забота о себе самом – это дьявольское искушение, неизбежно ведущее к греху: «Плоть и кровь тщатся изобразить, сколь многого они могут достичь ради безопасности (securitas) и как важно избегать опасности. Это и есть корень искушения, именуемого “забота о собственном благополучии”. Разумеется, мир рассматривает его вовсе не как искушение, а как добродетель, и воздает хвалу людям, которые добиваются богатства и почета» (Luther, 1956: 193). Лютер со всей очевидностью развенчивает стремление к легкой безопасной жизни для верующих. Соответственно, учение Иисуса он воспринимает как переоценку ценностей: стремление к внешней безопасности ошибочно, ибо истинная безопасность не может быть основана на человеческих достижениях.
Однако дальше в тексте говорится, что по воле Божьей человек вовсе не лишен забот, и забота эта – благополучие ближнего: «Вы не должны понимать написанное мною так, как будто любая забота запрещена. Каждое служение и каждое состояние, особенно включающее ответственность за других людей, предполагает определенную заботу». Здесь мы видим учение Лютера о двух сферах действия Бога – область духовную и область общественного служения. Риск доверия – не безопасность! – вот правильное отношение к Богу (в духовной сфере). Однако стремление к безопасности требуется в наших отношениях с другими людьми (в области земной), особенно когда от нас зависит жизнь наших ближних. Таким образом, существуют этические ограничения в выборе – стоит рисковать или нет. От христианина требуется готовность рисковать самим собой, но никому не позволено решать за другого – брать на себя риск или нет. К примеру, есть существенная разница между тем, чтобы самому решиться прыгнуть с парашютом или заставить это сделать кого-то другого.
