Сборник статей - Ответственность религии и науки в современном мире
Допускаю, что большинство современных верующих объективная оценка рисков, подобная тому, как это делал Паскаль, вряд ли устроит. Тем не менее даже сегодня мы находим религиоведов, которые пытаются понять устойчивость и даже рост числа приверженцев религии в период позднего «модерна» через призму теории рационального выбора веры[286]. В публичных дискуссиях в прессе и на телевидении мы также часто находим примеры апологии веры, основанные на возрастании шансов на долголетие, здоровье или счастливых браков у верующих. (Обратите внимание: в то время как Паскаль основывает свои аргументы на возможности вечного спасения, эти современные попытки продемонстрировать преимущества религии могут встретить контраргументы в виде множества мирских “благ” – от наркотиков до земных удовольствий.) Подобного рода доводы ни в коей мере не свидетельствуют о реальности Бога и вряд ли они понравятся подлинно верующим людям. С исторической точки зрения, однако, пари Паскаля являются выдающимся примером, показывающим, что представление о вере как о готовности идти на риск открывает дверь современным попыткам применить метод просчитывания рисков в отношении религии.
До сих пор мы видели, как религиозная вера в иудео-христианской традиции подразумевает готовность к риску перед лицом неопределенного будущего. Я предполагаю, что эта, возникшая еще в древности, установка сознания сформировала культурную матрицу, продолжающую стимулировать готовность к риску, одновременно указывая на этические границы подобного поведения, когда мои рискованные действия могут причинить вред другим людям. Соответственно, как богословы, так и философы смогли осмыслить не только объективные границы риска (основываясь на античных и средневековых представлениях), но также возможность просчитывания рисков (основанную на технологиях эпохи модерна). Интереснее, однако, то, как религиозные мыслители, особенно в период, непосредственно предшествующий модерну, проводили линию размежевания между сферами жизни, где требуется брать на себя ответственность и рисковать, и сферы, где следует проявлять осторожность (Лютер). В начале «нового времени» мы находим примеры просчитывания рисков, связанных с верой и неверием в Бога (Паскаль), а также пример религиозного мыслителя, сложное взаимодействие первичного и вторичного риска (Уэсли). Во всех этих случаях ощущается трезвое осознание непредсказуемости последствий наших нынешних решений.
Секуляристский миф о вытеснении одних представлений другими, таким образом, оказывается очень сильным упрощением. Тезис о вытеснении Гидденса и Бека несостоятелен перед лицом исторических фактов (о которых они едва ли имеют хоть какое-нибудь представление). Этот тезис не выдерживает критики также и с философской точки зрения. Это видно при попытке осмысления ситуаций, когда «фатальные события» или угрозы продолжают врываться в жизнь современных людей, будь то природные катастрофы, такие, как цунами или землетрясения, или же бедствия, связанные с человеческими действиями, например автокатастрофы или непреднамеренный перенос инфекций. Здесь, как указал Луман, имеются границы познания рисков и готовности к ним. Очевидно, что и античные, и средневековые, и свойственные как «новому времени», так и постмодерну представления оказываются релевантны и в сложных технологических обществах.
Риски экзистенциальные versus риски тактические: чего нельзя просчитатьИтак, какова же альтернатива тезису о замещении, помимо простой констатации одновременности внешних угроз, попыток их технологического контроля и связанных с ним неконтролируемых опасностей? В этом разделе я хотел бы указать на границы чисто технологического подхода к рискам. В заключительном же разделе я предложу более конструктивную схему того, как оценка риска может прояснить такие формы осознания риска, которые в противном случае были бы упущены.
Давайте начнем с простого замечания о том, что, решаясь что-то сделать, мы подвергаемся риску навредить себе (или другим). Отсюда возникает ряд вопросов, на которые невозможно ответить с точки зрения одних только технических соображений. Каковы риски, на которые стоит пойти, даже невзирая на возможность серьезных потерь? О чьих рисках мы говорим? И имеются ли катастрофические ограничения рисков? Чисто технологическая концепция рисков ограничивает анализ рисков теми последствиями, которые можно просчитать и оценить количественно. Однако технологическая оценка «оставляет за скобками» важную черту феноменологии риска: дело в том, что риск – это всегда риск для кого-то, кто выиграет или пострадает от последствий определенных действий. Автострада, например, не подвергается опасности «быть задавленной» машинами – это удел людей. Риски по природе своей субъективно-относительны (Gregersen, 2003).
Здесь становится важным отличать экзистенциальные риски от тактических. Экзистенциальные риски – это те, при которых мы ставим все на карту ради одной желанной цели и или побеждаем, или теряем все. Тактические же риски – это те, исход которых не создает необратимой ситуации, а просто приводит к чему-то, что может быть для нас лучше или хуже. При тактических рисках, мы может благополучно существовать при самых разнообразных исходах. Экзистенциальные риски, напротив, касаются вещей, имеющих предельную значимость. Объяснение в любви и предложение вступить в брак влечет за собой риск быть отвергнутым. Однако, избегая этой опасности, можно подвергнуться другому риску – навсегда упустить свой шанс. Риск в этом случае есть вопрос победы или поражения. И здесь нет никакой шкалы оценок, позволяющей все просчитать. Результатом может быть только «да» или «нет», и зависит это исключительно от того, что ответит другой человек. Этот риск имеет экзистенциальную ценность, и смысл его не вмещается в рамки чисто количественных оценок. Соответственно, человек может пойти на риск и сделать предложение, даже если, как он считает, шанс быть отвергнутым довольно высок. Экзистенциальные риски соответствуют пари Паскаля в наше секуляризованное время.
В случае же с тактическими рисками дело обстоит по-другому. Здесь речь идет о соразмерности рисков. Предположим, например, что некий человек, в течение некоторого времени играющий на бирже, оценивает: есть ли смысл ему сделать инвестиции в другие ценные бумаги, расширив рынки и регионы. Возможность существенных потерь в любом из секторов компенсируется открытостью в отношении множества других секторов, где прибыль может быть значительной. Здесь действует «закон больших чисел»: чем большей суммой владеет человек, тем большей может быть долговременная выгода для него. Случай с экзистенциальными и тактическими рисками показывает, между прочим, почему чрезмерная осторожность (уход от риска) не может считаться высшей добродетелью. Но и готовность на риск сама по себе не является ценностью. Все зависит от того, сколь сильно мы стремимся к нашей цели и насколько способны примириться с возможными потерями.
Имеются, однако, и этические ограничения рисков, потому что мы – хорошо это или плохо – но разделяем риски друг с другом. Ведь последствия наших действий могут быть и катастрофическими (Rescher, 1983). В случае с предприятиями, связанными с ядерной энергией, эксперты просчитывают риски потенциальных катастроф, таких, как на Чернобыльской АЭС. Даже если с помощью новейших технологий возможность таких страшных бедствий можно значительно снизить, на это всегда есть твердый аргумент: подобный объект все же лучше не строить совсем, даже если вероятность такого исхода очень низка. Мы все в большей степени ощущаем, что разделяем риски друг с другом, поскольку все мы – часть единой системы, в которой вынуждены пожинать плоды опасной деятельности других людей. Так как неожиданные последствия наших политических решений намного перевешивают последствия ожидаемые, мы больше не можем убаюкивать себя сказками о счастливом будущем.
Из всего этого следует наше третье соображение по поводу границ технологической оценки рисков. Нам всегда нужно задавать себе вопрос: кто конкретно в данном случае рискует? С этической точки зрения первое, что следует сделать, – это провести строгое различие между тем, когда человек рискует собственной жизнью, и тем, когда он подвергает риску жизнь других людей. Именно это имел в виду Лютер, когда утверждал, что нам не следует заботиться о нашей собственной безопасности, но следует заботиться о безопасности людей, жизнь которых находится в наших руках. Одно дело – брать риск на себя и совсем другое – подвергать риску других. Это особенно важно, когда дело касается экологии, так как наши нынешние политические действия могут оказать благотворное влияние на жизнь последующих поколений или же подвергнуть их жизнь угрозе. Здесь особенно уместно говорить о так называемом принципе предосторожности, потому что рискуют все, даже если в долговременной перспективе последствия распределяются между людьми неравномерно. Наше поколение берет на себя риски, последствия которых лягут на последующие поколения. То же самое относится к рискам меньшего масштаба, к тем рискам, которым мы ежедневно подвергаем друг друга, – например, в наших семьях. Любой риск, на который я иду, скажем, меняя работу, может стать риском и для других членов моей семьи. Здесь также имеются этические границы рисков, которые следует соблюдать.
