Джидду Кришнамурти - Комментарии к жизни. Книга третья
«Позвольте мне разобраться, осознаю ли я это, — ответила она. — Пока я пробую получить или избежать чего-то, меня волнует только я сама. Получение цели — в действительность личный интерес, форма потакания своим желаниям, явная или утонченная, и вы утверждаете, сэр, что данное потакание своим желаниям не есть серьезность. Да, теперь мне это совершенно понятно. Но тогда что является серьезностью?»
Давайте исследовать и изучать вместе. Я вас не учу. Быть обучаемым и быть свободным для изучения — два полностью отличающихся явления, не так ли?
«Пожалуйста, немного помедленней. Я не очень понятлива, но возьму это настойчивостью. Я также немного упряма — разумное достоинство, но то, которое может быть неприятным. Надеюсь, вы будете со мной терпеливы. Каким образом быть обучаемым отличается от того, чтобы быть свободным для изучения?»
При том, когда вас обучают, всегда есть учитель, гуру, который знает, и ученик, который не знает. Таким образом, между ними всегда поддерживается разделение. Это, по существу, авторитарный, иерархический подход к жизни, в котором не существует любви. Хотя учитель может говорить о любви, и ученик подтверждает свою преданность, их отношения не духовны, глубоко безнравственны, порождают много замешательства и страдания.
Это ясно, не так ли?
«Пугающе ясно, — вставил он. — Вы одним ударом отклонили целую структуру религиозного авторитета, но я вижу, что вы правы».
«Но руководство необходимо, и кто же будет действовать как руководитель?» — спросила его подруга.
А есть ли какая-либо необходимость в руководстве, когда мы постоянно учимся, не у кого-либо в частности, а у всего, когда мы идем по жизни? Конечно же, мы ищем руководства только, когда хотим быть в безопасности, быть защищенными, успокоенными. Если мы свободны, чтобы учиться, мы будем учиться у падающего листа, при каждом виде взаимоотношений, при осознании действия нашего собственного ума. Но большинство из нас не свободно, чтобы учиться, потому что мы привыкли, что нас учат. Книги нами говорят, что надо думать, родители, общество, и, как грамофоны, мы повторяем то, что на пластинке.
«И пластинка обычно ужасно поцарапана, — добавил он. — Мы проигрывали ее так часто. Наше мышление совершенно изношенное».
Тот факт, что нас учат, сделал нас повторяющимися, посредственными. Побуждение быть управляемым, с присущим ему авторитетом, повиновением, опасением, отсутствием любви и так далее, может только привести к темноте. Быть свободным, чтобы учиться, — это совершенно другой вопрос. И не может быть никакой свободы, чтобы учиться, когда уже есть умозаключение, предположение, или когда чей-либо взгляд на жизнь основан на опыте как знании, или когда ум сдерживается традицией, привязанной к вере, или когда имеется желание быть в безопасности, достичь определенной цели.
«Но невозможно быть свободным от всего этого!» — воскликнула она.
Вы не знаете, возможно ли это или невозможно, пока вы не попробовали.
«Нравится ли это или нет, — она настаивала, — но ваш ум обучают, и, если, как вы говорите, ум, который обучают, не может учиться, что же делать?»
Ум может осознать собственную неволю, и при том самом осознании он учится. Но прежде всего, ясно ли нам, что ум, который слепо удерживается в том, чему его учили, неспособен к изучению?
«Другими словами, вы говорите, что пока я просто следую традиции, я не могу узнать что-нибудь новое. Да, это вполне понятно. Но как я должен стать свободным от традиции?»
Не так быстро, пожалуйста. Накопленное умом мешает свободе, чтобы учиться. Чтобы изучать, не должно быть никакого приобретения знания, накопления опыта, как прошлого. Сами вы понимаете суть этого? Это факт для вас или только кое-что, с чем вы можете согласиться или не согласиться?
«Думаю, что я понимаю это как факт, — сказал он. — Конечно, вы не имеете в виду, что мы должны отбросить всякое знание, собранное наукой, что было бы абсурдно. Ваша точка зрения такова: если мы хотим изучать, мы не можем ничего принимать».
Изучение — это движение, но не от одной фиксированной точки к другой, и это движение невозможно, если ум обременен накоплением прошлого, умозаключениями, традициями, верованиями. Накопление, хотя оно может называться Атманом, душой, высшим «я» и так далее, является «я», эго. «Я» и его постоянство предотвращают движение изучения.
«Я начинаю осознавать то, что понимается под движением: изучение, — сказала она медленно. — Пока я в заключении в пределах моего собственного желания безопасности, комфорта, умиротворения, не может быть никакого движения изучения. Тогда, как мне освободиться от этого желания?»
Не является ли такой вопрос неправильным? Нет метода, с помощью которого освобождаются. Сама безотлагательность и важность способности учиться освободит ум от умозаключений, от «я», созданного из слов, из памяти. Осуществление метода, это «как» и его дисциплина являются еще одной формой накопления, это никогда не освободит ум, а лишь запускает его в действие по иному образцу.
«Кажется, я понимаю кое-что из всего этого, — сказал он, — но так много затронуто, интересно, когда-нибудь я действительно доберусь до сути этого».
Не все настолько плохо. С пониманием одного или двух центральных фактов становится ясной целая картина. Ум, который учат или который желает быть управляемым, не может изучать. Мы теперь вполне ясно видим это, так что давайте вернемся к вопросу серьезности, с которого мы начали.
Мы увидели, что ум не серьезен, если у него имеется некая цель, которую нужно получить или избежать. Тогда, что является серьезностью? Чтобы выяснить, нужно осознать, что ум выворачивается наизнанку, чтобы удовлетворить себя, получить или стать чем-то. Именно это осознание освобождает ум, чтобы изучить то, что означает быть серьезным, и нет конца изучению. Для ума, который изучает, небеса открыты.
«Я много узнала во время этой краткой беседы, — сказала его подруга, — но буду ли я способна учиться далее без вашей помощи?»
Вы видите, как вы блокируете себя? Если можно так сказать, вы жадны до большего, и эта жадность мешает движению изучения. Осознав значение того, что вы чувствовали и говорили, вы открыли бы дверь к тому движению. Не «дальнейшего» изучения, но лишь изучения, во время вашего продвижения. Сравнение возникает только тогда, когда происходит накопление. Умереть по отношению ко всему, что вы изучили, означает изучать. Такое умирание — это не заключительное действие: оно означает умирать от мгновения до мгновения.
«Я увидел и понял, и от этого распустится цветок доброты».
Есть ли что-нибудь постоянное?
Дом стоял на холме, выходя окнами на главную дорогу, а за дорогой виднелось унылое серое море, которое никогда, казалось, не было оживленным. Оно не было подобно морю в других частях мира: синее, беспокойное, огромное, а было всегда то ли коричневым, то ли серым, и горизонт казался так близко. Каждый ощущал удовольствие от его присутствия там, так как обычно от моря дул прохладный бриз, когда солнце садилось. В редких случаях там не было и дуновения ветерка, а только удушливо жарко. Запах смолы шел от дороги, наряду с выхлопными газами непрерывно движущегося транспорта.
Ниже дома был маленький сад с множеством цветов, он вызывал восхищение у прохожих. С нависающих кустарников желтые цветы ниспадали на обочину, и иногда пешеход, бывало, наклонялся, чтобы подобрать упавший бутон. Дети прошли мимо со своими нянями, но большинству из них не позволяли подбирать цветы, дорога была грязной, а они не должны прикасаться к грязным вещам!
Недалеко от того места, у пруда, стоял храм, а вокруг были скамейки. Люди всегда сидели на них и на кирпичных ступеньках, ведущих к воде. От открытой площадки у края пруда четыре или пять ступенек вели в храм. Храм, ступеньки и открытая площадка содержались в чистоте, и прежде, чем войти туда люди снимали обувь. Каждый прихожанин звонил в колокольчик, который свисал с крыши, клал цветы около идола, сжимал руки в молитве и уходил. Там было довольно тихо, и хотя вы могли видеть уличное движение, шум не доносился на таком расстоянии.
Каждый вечер, после захода солнца, приходил молодой человек и садился около входа в святыню. Свежевымытый и надевший чистую одежду, он выглядел хорошо образованным и был, вероятно, каким-нибудь офисным работником. Скрестив ноги, он сидел так в течение часа или более с прямой спиной и закрытыми глазами. В правой руке, прикрытой рукавом, он держал четки. Пальцы перебирали бусинки, а губы произносили слова молитвы, ни один мускул не дрогнул на его лице. Так он будет сидеть, потерянный для мира, пока не станет совсем темно.
Около входа в храм всегда находились один или два торговца, продающих орехи, цветы и кокосы. Однажды вечером трое молодых людей вошли и сели там. Всем им, казалось, было за двадцать.
